Не горюй! Мэриан Кайз Можете ли вы представить себе такую ситуацию: вы в тридцать лет родили своего первого, долгожданного ребенка, и в тот же день ваш любимый муж заявляет вам, что он полюбил другую женщину и уходит от вас? Представить себе такое трудно, еще труднее — пережить. Но женщина, в принципе, должна уметь пережить все и, желательно, не утратить при этом чувства юмора. Хотите рецепт? Тогда читайте роман Мэриан Кайз! Мэриан Кайз Не горюй! Пролог Для меня пятнадцатое февраля день особый. В этот день я родила своего первого ребенка. И в этот же день муж меня бросил. Поскольку он присутствовал при родах, я подозреваю, что между этими двумя событиями есть какая-то связь. Я знала, мне следовало прислушаться к своим инстинктам! Я сторонница классической — или, другими словами, традиционной — роли отцов в рождении дитяти. А именно: заприте их в коридоре рядом с родильной палатой; ни в коем случае не пускайте их туда; дайте каждому сорок сигарет и зажигалку; посоветуйте пройтись до конца коридора; когда они благополучно его достигнут, велите им развернуться и шагать на исходную позицию. При необходимости повторить. Любой разговор должен быть кратким. Им следует разрешить обмениваться лишь несколькими словами с другими будущими отцами, вышагивающими по тому же коридору. — У меня — первый. — Кривая улыбка. — Поздравляю… А у меня — третий. — Печальная улыбка. — Неплохо. — Натянутая улыбка — не хочет ли он подчеркнуть, что он более способный в этом смысле, чем я? В такие периоды обычно на все очень остро реагируешь. Еще им можно позволить бросаться навстречу каждому измученному врачу, вышедшему из родильной палаты по локти в крови, и, задыхаясь, спрашивать: — Какие-нибудь новости, доктор?! На что доктор может ответить: — Да что вы! У нее матка открылась всего на три сантиметра. И ваш муж с умным видом кивнет, хотя не поймет ничего, за исключением того, что ему придется еще какое-то время пошагать по коридору. Ему также позволительно изобразить гримасу муки на лице, когда из палаты донесутся крики любимой. А когда все закончится, когда маму и ребенка умоют и молодая мамаша в чистой ночной рубашке будет лежать на кружевной подушке, утомленная, но счастливая, а прелестный ребенок будет сосать ее грудь, вот тогда, и только тогда, можно разрешить папаше войти. Так ведь нет, я поддалась влиянию новых веяний! Хотя сильно сомневалась, могу честно признаться. Я что хочу сказать? Мне, например, вовсе бы не хотелось, чтобы мои родные и близкие присутствовали при удалении у меня… скажем, аппендикса. Это же унизительно! Вы попадаете в такое невыгодное положение. Все эти люди смотрят на вас, на те ваши места, которые вы сами никогда не видели даже в зеркале. Я представления не имею, как выглядит мой кишечник. Точно так же я не в курсе, какая у меня шейка матки. Я и не хочу этого знать. Но половина обслуживающего персонала больницы Святого Михаила знает. Короче говоря, я чувствовала себя униженной, поскольку выглядела не лучшим образом. Мне казалось, что я сама скверно с собой обошлась. Я видела по телевизору достаточно косноязычных мужественных водителей грузовиков, которые со слезами на глазах, прерывающимся от волнения голосом повествовали, как они присутствовали при родах своего ребенка и какое гра… гран… глубокое впечатление это на них произвело. И еще я слышала рассказы о накачавшихся пивом регбистах, которые приглашали всю свою команду, чтобы показать им по видео роды собственной супруги. Интересно бы знать, зачем им это понадобилось. Так или иначе, мы с Джеймсом решили, что он должен присутствовать. Вот и весь рассказ о том, как случилось, что он смотрел, как я рожаю. История о том, как и почему он меня бросил, несколько длиннее. 1 Простите, вы, вероятно, решили, что я плохо воспитана. Я даже не представилась, а уже рассказываю вам про все те ужасы, которые со мной произошли. Позвольте мне вкратце рассказать о себе (о таких подробностях, как мой первый школьный день, поведаю позднее, если будет время). Итак, что же мне нужно вам рассказать? Ну, зовут меня Клэр, мне двадцать девять лет, и, как уже упоминалось, два дня назад я родила своего первого ребенка (крошечную девочку, семь фунтов четыре унции, совершенно очаровательную). И мой муж (я уже говорила, что его зовут Джеймс?) примерно сутки назад объявил мне. что у него роман с другой женщиной, который длится уже полгода. Причем, обратите внимание, не с какой-то секретаршей или красоткой с работы, а с замужней женщиной, живущей двумя этажами ниже нас. И не просто роман — он сказал, что хочет со мной развестись. Извините, что говорю об этом в несколько легкомысленном тоне. Я просто не в себе. Через минуту снова начну рыдать. Наверное, это шок. Ее зовут Дениз, и я ее хорошо знаю. Хотя, естественно, не так хорошо, как Джеймс. Самое ужасное, она всегда казалась мне такой милой. Дениз тридцать пять лет — не спрашивайте, откуда я это знаю, просто знаю, и все. И даже рискуя показаться вам зловредной и лишиться вашего сочувствия, не могу не добавить, что она и выглядит на свой возраст. У нее двое детей и приятный муж (не считая моего). Очевидно, она уехала из своей квартиры, а Джеймс из своей (то есть нашей, будет правильней сказать), и они поселились где-то в неведомом месте. Можете себе представить? Как все драматично, верно? Я знаю, что муж у нее итальянец, но не думаю, что он способен их убить. Он работает официантом, к мафии не имеет никакого отношения, так что он может сделать? Засыпать их черным перцем, пока они не задохнутся? Поздравлять их, пока они не впадут в кому? Переехать их сервировочной тележкой? Снова может показаться, будто я настроена легкомысленно. На самом деле все по-другому: я в полном отчаянии. Все пошло наперекосяк. Я даже не знаю, как назвать свою дочку. Мы с Джеймсом перебирали какие-то имена — хотя, если как следует припомнить, обсуждала имена я, а он притворялся, что слушает, — но так ничего и не решили. Теперь же, как мне кажется, я потеряла способность принимать самостоятельные решения. Жалкое зрелище, разумеется, но таковы уж издержки брака. Куда только девается твоя самостоятельность? Я не всегда была такой. Поверьте, когда-то я обладала сильной волей и независимостью. Как же давно все это было! Я прожила с Джеймсом пять лет, из них три года мы женаты. И, господи, я люблю этого человека! Познакомились мы с ним в весьма будничной обстановке, но нас сразу потянуло друг к другу с магической силой. Мы потом решили, что влюбились друг в друга в первые же пятнадцать минут нашего знакомства и не переставали любить. Я, во всяком случае. Признаться, я довольно долгое время считала, что не смогу встретить мужчину, который захочет на мне жениться. Впрочем, об этом следует сказать поподробнее. Я никогда не думала, что встречу приятного мужчину, который захочет на мне жениться. Разумеется, всяких психов было навалом. Нет, именно приятного мужчину, немного постарше, с хорошей работой, симпатичного, доброго. Вы понимаете, не такого, который косо на меня посмотрит, если я упомяну «Семью Партридж», или такого, который пообещает пригласить меня в «Макдоналдс», когда у него закончатся игры. И не такого, который будет извиняться за то, что не сделал мне подарка ко дню рождения, потому что жена, с которой он разошелся, по суду наложила лапу на всю его зарплату. И не такого, в чьем присутствии я буду чувствовать себя старомодной и униженной, потому что злюсь, когда он сообщает, что трахнул свою старую подружку на следующий день после меня («Боже мой, ты такая правильная — ну просто воспитанница монастыря»). Джеймс ничего такого неприятного не делал. С ним было так хорошо, что просто не верилось. Я нравилась ему. Ему почти все во мне нравилось. Когда мы встретились, мы оба жили в Лондоне. Я работала официанткой (подробности ниже), а он — бухгалтером. Из всех забегаловок во всех городах мира он выбрал именно ту, где я работала. Вы понимаете, я не была настоящей официанткой, у меня была степень по английскому, но бунтарского периода я достигла позже других, где-то года в двадцать три. Именно тогда мне показалось, что будет забавно бросить постоянную, хорошо оплачиваемую и перспективную в смысле пенсии работу в Дублине, рвануть в безбожный город Лондон и вести беззаботную жизнь студентки. Правильно, мне это следовало сделать, когда я на самом деле была беззаботной студенткой. Но, пока я училась, со свободным временем было туго, во время летних каникул я набиралась рабочего опыта, так что моей беззаботности пришлось обождать. Как я люблю говорить, для всякой спонтанности свое время и место. Так или иначе, но мне удалось получить место официантки в этом очень модном лондонском ресторане с громкой музыкой, видеоэкранами и мелкими знаменитостями. Если честно, среди обслуживающего персонала было больше мелких знаменитостей, чем среди клиентов у нас работали преимущественно неудачливые актеры, модели и тому подобные персонажи. Я до сих пор не пойму, каким образом мне удалось заполучить эту работу. Хотя, по-моему, из меня получилась идеальная официантка. Во-первых, я была единственной менее восьми футов ростом и весом более семидесяти пяти фунтов. И хотя я не годилась в манекенщицы, обладала, как мне кажется, определенным природным шармом — ну, вы знаете, короткие темные блестящие волосы, голубые глаза, веснушки, широкая улыбка и так далее. Ко всему прочему я была такой неотесанной и наивной, что не соображала, что к чему, когда мне и в самом деле приходилось сталкиваться лицом к лицу с известными звездами кино или телевидения. Неоднократно мне приходилось обслуживать (я употребляю этот термин в самом расплывчатом значении) компании людей, и вдруг какая-нибудь официантка пихала меня локтем (при этом я выливала горячий шашлычный соус на ширинку бедолаги-клиента) и шипела что-то вроде: — Разве этот парень за твоим столиком не такой-то из известной группы? А я отвечала: — О ком ты? Который в кожаном платье? — Не забывайте, все происходило в восьмидесятые. — Нет, — шипела она в ответ, — тот, что со светлыми кудрями и помадой от Шанель. Разве он не певец? — Да, в самом деле? — бормотала я и чувствовала себя полной идиоткой — не узнать такую известную личность. Тем не менее я обожала свою работу, воспринимая ее как вызов моему буржуазному семейству. Мне нравилось просыпаться в час дня и отправляться на работу в шесть вечера, заканчивать в полночь, а потом надираться с барменом. Тем временем моя матушка в Ирландии лила горючие слезы по поводу того, что ее дочка с университетским образованием подает гамбургеры поп-звездам. Более того, даже неизвестным поп-звездам. Я уже работала в ресторанчике примерно полгода, когда встретилась с Джеймсом. Была пятница, а в этот день наше заведение посещали те, кого мы между собой называли КК (для непонятливых: это расшифровывалось как «конторские крысы»). Каждую пятницу ровно в пять все конторы в центре Лондона отпускали своих работников на выходные, и толпы бледных прыщавых служащих в дешевых костюмах заполняли наш ресторан, чтобы принять на грудь и поглядеть на кинозвезд. Мы, официантки, таких презирали. Разглядывали их уродливые костюмы, дивились прическам и манерам, удрученно покачивали головами и не обращали на них внимания по крайней мере минут пятнадцать — бегали мимо, позвякивая серьгами и браслетами, по каким-то наверняка куда более важным делам, чем их запросы. Наконец, доведя их почти до слез от унижения и голода, какая-нибудь из нас приближалась к столу с широкой улыбкой, держа наготове блокнот и карандаш. — Добрый вечер, господа. Принести вам выпивку? Знаете, они сразу переполнялись такой благодарностью! После этого уже не имело значения, если им подсунули совсем не то, что они заказывали, а еды не принесли вовсе. Они все равно давали щедрые чаевые, поскольку были рады, что их вообще удостоили вниманием. Мы придерживались следующего девиза: «Клиент не только всегда не прав, он к тому же еще всегда плохо одет». В тот вечер, о котором я рассказываю, Джеймс с тремя друзьями сел за мой столик, и я обслужила их в своей обычной небрежной манере. Я не уделила им практически никакого внимания, слушала их вполуха, когда принимала заказ, и уж точно не встречалась ни с кем из них глазами. Иначе я наверняка бы заметила, что один из них (Джеймс, разумеется) очень хорош собой — темноволосый, зеленоглазый и высокий. Мне бы заглянуть дальше этого костюма и разглядеть душу человека… О, скудоумие, имя твое Клэр! Мне же хотелось поскорее присоединиться к официанткам, собравшимся в конце зала попить пивка, покурить и поболтать о сексе. Клиенты были досадной помехой. — Я бы хотел бифштекс с кровью, — сказал один из них. — Угу, — туманно отозвалась я. В этот раз я проявила еще меньше заинтересованности, чем обычно, потому что заметила на столе книгу. По-настоящему хорошую книгу, которую я уже успела прочесть. Книги я обожала. И мне нравились читающие мужчины. А последние полгода я провела среди людей, которые умудрялись читать лишь журнал «Стейдж», при этом шевеля губами — так трудно давалось им каждое слово. Внезапно я осознала, насколько я соскучилась хотя бы по короткому интеллигентному разговору. Дело в том, что я могла дать любому несколько очков вперед, если разговор заходил о современном американском романе, поскольку была прекрасно знакома со всеми популярными авторами. Внезапно люди, сидящие за столиком, перестали быть просто раздражителями, превратившись в отдельные личности. — Это чья книга? — резко спросила я, прервав запись заказа (плевала я, в каком виде ты хочешь получить свой бифштекс!). Все четверо мужчин уставились на меня. Я заговорила с ними! Я обращалась с ними почти как с людьми! — Моя, — ответил Джеймс, и мои голубые глаза встретились с зелеными поверх «Манго дайкири» (хотя, по правде, заказывал он пинту легкого пива), и между нами пробежала искра. В тот момент случилось нечто необыкновенное, и мы оба это поняли, хотя тогда еще ничего не знали друг о друге — за исключением того, что любим одни и те же книги и что понравились друг другу внешне. Я считала, что мы сразу же влюбились. Он считал, что ничего подобного, а я просто романтичная дурочка. И утверждал, что ему понадобилось на тридцать секунд дольше, чтобы влюбиться в меня. Пусть решают историки. Прежде всего ему захотелось проверить, что я тоже читала эту книгу. Ведь он полагал, что я просто толстая манекенщица или певица, раз работаю в таком заведении официанткой. Ну, вы понимаете: точно так же и я списала его со счетов как ничтожного клерка. Поделом мне. — Вы ее читали? — спросил он удивленным тоном, который явно подразумевал: «Как, вы вообще умеете читать?» — Да, я читала все его книги, — ответила я. — В самом деле? — задумчиво произнес он, откидываясь на спинку стула и разглядывая меня с интересом. Прядь темных шелковистых волос упала ему на лоб. — Да, — подтвердила я. Меня слегка подташнивало — так мне вдруг его захотелось. — Здорово у него гонки описаны, верно? — спросил он. Должна доложить вам, что ни в одной из книг этого автора не было ни слова ни о каких автомобильных гонках. То были серьезные книги о жизни и смерти и тому подобное. «Господи! — подумала я в тревоге. — Красивый, умный и с чувством юмора. Не много ли мне одной?» И тут Джеймс улыбнулся мне медленной, сексуальной улыбкой — такой всепонимающей улыбкой, которая никак не вязалась с его костюмом в полоску. Могу признаться, в то же мгновение все внутри меня растаяло, превратившись в теплое мороженое. Ну, вы знаете, и горячо, и холодно… и щекотно… Многие годы спустя, когда исчезла первая магия и разговаривали мы по большей части о страховках, Леноре и сухой плесени, мне стоило только вспомнить ту улыбку, чтобы почувствовать, что я только что в него влюбилась. Мы обменялись еще несколькими фразами. Всего несколькими. Но их мне хватило, чтобы понять, что он милый, умный и забавный. Он попросил номер моего телефона. За это меня могли уволить с работы. Я дала ему номер моего телефона. В тот первый вечер, когда Джеймс уходил из ресторана вместе с тремя своими приятелями — мелькание кей-сов, зонтиков, костюмов в полоску, — он улыбнулся мне на прощание, и я поняла, что вижу перед собой свою судьбу. До сих пор не сомневаюсь, что в тот момент я была провидицей. Хотя весьма легко предсказывать то, что уже произошло, — вы понимаете, о чем я. Мое будущее. Через несколько минут он вернулся. — Простите, как вас зовут? Как только другие официантки узнали, что КК попросил номер моего телефона и, хуже того, я этот номер ему дала, ко мне стали относиться как к парии. Прошло довольно долгое время, прежде чем меня снова стали приглашать в компанию понюхать кокаинчику. Но мне было наплевать. Я влюбилась в Джеймса. Сколько бы я ни болтала о независимости, в глубине души я была очень романтичной особой. А что касается бунтарства, то и здесь сказывалось мое происхождение из среднего класса. С первого же нашего свидания все было замечательно. Красиво, романтично. Мне вас очень жаль, но тут мне придется прибегнуть ко многим избитым фразам. Иначе не получается. Стыдно признаться, но я ходила как по воздуху и чувствовала, будто знаю его всю жизнь. Более того, я ощущала, что никто не способен понять меня так. как он. И чтобы вы уже совсем меня запрезирали, скажу: я даже не представляла себе, что можно быть такой счастливой. Не стану усугублять ситуацию, рассказывая, что я чувствовала себя желанной, сексуальной, умной и милой. (И покорнейше прошу прощения, но я должна сказать, что мне казалось, будто я нашла свою потерянную половинку.) На этом я, пожалуй, остановлюсь. (Разве добавить еще, что он обладал чувством юмора и был великолепен в постели. Теперь все, в самом деле все.) Когда мы начали встречаться, я по большей части работала вечерами, так что могла видеться с ним только после окончания смены. Но он меня ждал. И когда я приходила домой, вымотанная обслуживанием жителей Лондона (точнее, жителей какой-нибудь Пенсильвании или Гамбурга), он — я до сих пор не могу этому поверить! — мыл мои натруженные ноги, поливал мятным лосьоном и массировал. Хотя время заходило далеко за полночь, а ему надо было вставать в восемь утра, чтобы помогать людям хитрить с их налогами — или что там еще делают бухгалтеры, — он все равно возился со мной. Пять вечеров в неделю! Он также сообщал мне, что случилось в пропущенных мною сериях мыльных опер. Или бегал на автозаправку, работающую круглосуточно, чтобы купить мне сигареты. Или рассказывал забавные истории, случившиеся у него на работе. Я понимаю, трудно поверить, что история о бухгалтерских делах может быть забавной, но у него получалось. К сожалению, мы никогда не могли куда-нибудь пойти вечером в субботу. Но он не жаловался. Странно, правда? Да, я тоже так думала. Кроме всего прочего, Джеймс помогал мне считать мои чаевые. И давал замечательные советы, куда вложить эти деньги: в государственные облигации и все такое. Я же обычно покупала туфли. Вскоре, однако, мне повезло и меня из официанток уволили (глупое недоразумение, в котором оказались замешаны я, несколько бутылок импортного пива, предложение сесть на колени — и совершенно неблагоразумный клиент без капли чувства юмора. Я все же надеюсь, что у него не останется шрамов). К счастью, мне тут же удалось устроиться на другую работу, с более приемлемым расписанием, так что наш роман развивался уже в нормальное время. А еще немного погодя мы съехались. И через некоторое время поженились. Еще через пару лет мы решили завести ребенка. Мои яичники не возражали, от матки тоже не поступало протестов, так что я забеременела. И родила девочку. Теперь вы вполне в курсе дела. И если вы ожидаете от меня жутких рассказов о родах, щипцах, стонах от боли и вульгарного сравнения с попыткой выдавить из себя тридцатифунтовый мешок картошки, то, простите, мне придется вас разочаровать. (Ладно уж, просто смеха ради, вспомните свою самую сильную боль при месячных, умножьте ее на семь миллионов и растяните на сутки — вот тогда вы будете иметь приблизительное представление о том, что значит рожать.) Да, это было страшно, неудобно, унизительно и очень-очень больно. И одновременно волнующе и прекрасно. Но для меня самым главным было то, что все это наконец закончилось. Я вроде бы помнила о боли, но у нее больше не было власти мучить меня. Однако когда Джеймс меня бросил, я осознала, что скорее соглашусь еще сотни раз пройти через родовые муки, чем испытывать ту боль, которую причинил мне его уход. Вот как он объявил мне о том, что бросает меня. После того как я впервые подержала дочку на руках, сестры забрали ее у меня и отнесли в детскую палату, а меня отвезли назад в мою, и я ненадолго уснула. Проснувшись, я увидела, что Джеймс стоит надо мной, не сводя с меня зеленых глаз, ярко выделяющихся на белом лице. Я сонно и победно улыбнулась ему. — Привет, дорогой, — сказала я. — Привет, Клэр, — ответил он. По глупости я решила, что его мрачность и серьезность — дань уважения моему подвигу. (Вот моя жена, она сегодня родила ребенка: она настоящая женщина, дарительница жизни и все такое прочее.) Он сел на самый край жесткого больничного стула. Вид у него был такой, будто он вот-вот вскочит и убежит. Что, по сути, и произошло. — Ты уже посмотрел на нее? — спросила я. — Правда, она прелестна? — Нет, не посмотрел, — коротко бросил он и добавил: — Послушай, Клэр, я ухожу. — Почему? — спросила я, поудобнее устраиваясь на подушке. — Ты же только что пришел. (Да, я и сама поверить не могу, что смогла такое сморозить.) — Клэр, послушай меня, — продолжил он, слегка раздражаясь. — Я ухожу от тебя. — Что? — переспросила я медленно и осторожно. Надо признать, он таки завладел моим вниманием. — Клэр, мне правда очень жаль, но я встретил другую женщину и хочу быть с ней. Извини, что так вышло с ребенком и вообще, что я тебя вот так бросаю, но я должен, — пробормотал он. Белый, как призрак, только глаза горят. — «Встретил другую женщину»? Что ты имеешь в виду? — удивилась я. — Я имею в виду, что я полюбил другую, — признался он удрученно. — Значит, ты полюбил другую женщину? — спросила я, чувствуя себя так, будто кто-то врезал мне по затылку бейсбольной битой. — Да, — сказал он с явным облегчением. Я наконец-го врубилась в ситуацию. — И ты меня бросаешь? — переспросила я. — Да, — подтвердил он, глядя на свои ботинки, в потолок, на бутылки с лекарствами, на все, что угодно, только не мне в глаза. — Разве ты больше меня не любишь? — услышала я свой голос. — Не знаю, не думаю, — ответил он. — А как же ребенок? — обалдело спросила я. Не может быть, чтобы он меня бросил, особенно сейчас, когда я только что родила нашего общего ребенка. — Ты должен о нас обеих заботиться. — Прости, но не могу, — сказал он. — Я прослежу, чтобы ты не пострадала с финансовой точки зрения, мы как-нибудь договоримся насчет квартиры и закладной, но уйти я должен. Я не могла поверить, что мы вот так друг с другом разговариваем. О чем он, черт побери, говорит?! Какая-то квартира, деньги, закладная и прочая чушь. По сценарию мы сейчас должны ворковать над нашей девочкой и ласково спорить, в чью породу она пошла. Но Джеймс, мой Джеймс говорит, что хочет меня бросить! Нет, так не пойдет. Я четко заказывала счастливую жизнь с любящим мужем и новорожденной дочкой, а что я получаю взамен? — Господи, Клэр, — сказал он. — Мне ужасно не хочется вот так тебя бросать. Но если я вернусь домой с тобой и ребенком, я уже не смогу уйти. «Но разве не это он должен сделать?» — удивленно подумала я. — Я знаю, я выбрал неподходящее время. Но я не мог ничего тебе сказать, пока ты была беременна, у тебя мог случиться выкидыш. Вот я и говорю сейчас. — Джеймс, — слабым голосом произнесла я, — все это очень странно. — Да, я понимаю, — торопливо согласился он. — Тебе и так много пришлось пережить за последние сутки. — Зачем же ты присутствовал при родах, если собирался оставить меня через минуту после того, как все закончится? — спросила я, беря его за руку и пытаясь заставить взглянуть на меня. — Потому что я обещал, — сказал он, отдергивая руку и не глядя мне в глаза. Он напоминал школьника, получившего взбучку. — Потому что ты обещал… — повторила я, стараясь хоть что-нибудь понять. — Но ты обещал мне кучу всяких вещей. В том числе любить и беречь меня, пока смерть не разлучит нас. — Ну, прости, — промямлил он. — Но эти обещания я не могу сдержать. — Так что же будет? — тупо спросила я. Ни на секунду я не воспринимала то, что он сказал, всерьез. Оркестр продолжал играть, хотя давно уже никто не танцевал. У меня было такое впечатление, что я наблюдаю за всем со стороны, будто Джеймс говорит с кем-то другим. И вообще, никакой это не разговор: ведь наши слова не имеют никакого отношения к тому, что происходит на самом деле. Когда я спросила, что же теперь будет, я не ждала ответа. Я знала, что будет. Он вернется домой со мной и ребенком, и мы забудем всю эту ерунду. Я думаю, мне тогда казалось, что, если он будет продолжать со мной говорить, он поймет, как глупо было с его стороны даже думать о том, чтобы оставить меня. Джеймс встал. Он стоял слишком далеко, чтобы я могла его коснуться. На нем был черный костюм (мы раньше шутили, что он надевает его только в случае ликвидации какого-то дела), он выглядел бледным и мрачным. Странно, но никогда раньше он не казался мне таким красивым. — Вижу, ты надел свой погребальный костюм, — с горечью заметила я. — Как трогательно. Он даже не попытался улыбнуться, и тогда я поняла, что потеряла его. Он выглядел как Джеймс, у него был голос и запах Джеймса, но это был уже не Джеймс. Я почему-то вспомнила старый научно-фантастический фильм, в котором телом подружки главного героя овладевают инопланетяне. Она все еще выглядит по-прежнему (розовый пушистый свитер, миленькая сумочка, бюстгальтер с такими острыми чашечками, что ими можно пауку глаз выколоть, и так далее), но глаза у нее изменились. Человек посторонний мог бы решить, что передо мной все тот же Джеймс. Но, глядя в его глаза, я понимала, что мой Джеймс ушел. В его геле — холодный, не любящий меня незнакомец. Куда подевался мой Джеймс, я не знала. — Я забрал почти все свои вещи, — сказал он. — Я свяжусь с тобой. Всего хорошего. Он повернулся и быстро вышел из палаты, практически выбежал. Мне хотелось кинуться за ним, но этот подлец знал, что я не могу подняться из-за нескольких швов в промежности. Он ушел. Долгое время я лежала как оглушенная. Я была в ужасе и не верила происходящему. Но каким-то странным образом было во всем этом нечто знакомое. Я знаю, это невозможно: ведь меня раньше никогда не бросал муж. Но в мозгу у каждого человека, вероятно, есть такие участки, которые всегда находятся в ожидании опасности. Просто до сих пор остальная часть моего мозга пребывала в прекрасной, благоухающей долине беременности и отказывалась замечать эти слабые сигналы. Я знала, что Джеймс почти все время моей беременности пребывал в унынии, но относила это за счет резких смен в моем настроении, моего обжорства и излишней сентиментальности, когда я могла рыдать над всем, начиная от «Домика в прерии» до программы «Деньги» И, разумеется, мы практически не занимались любовью Но я думала, что стоит мне родить, как все придет в норму. Станет даже лучше. Я полагала, что плохое настроение Джеймса вызвано моей беременностью и всем, что с этим связано, но сейчас, оглядываясь назад, я поняла, что не обращала внимания на многое совершенно напрасно. И что же мне делать? Я даже не знала, где он теперь живет… Нет, просто невозможно поверить! Бросить меня, это надо же! Обычно, если меня обижали или предавали, я выходила на тропу войны, но в данной ситуации ничего хорошего из этого получиться не могло. Я должна переждать, оставаясь спокойной и рассудительной, пока не соображу, как мне поступить. Одна из сестер проскрипела мимо меня своими резиновыми каблуками. Потом остановилась и улыбнулась. — Как вы себя чувствуете? — спросила она. — Ничего, — ответила я, страстно желая, чтобы она ушла. — Наверное, ваш муж придет навестить вас и девочку позже, — сказала она. — Я бы за это не поручилась, — заметила я. Она удивленно взглянула на меня и быстро отошла к другой, более приятной, милой и вежливой мамаше. Я решила позвонить Джуди. Джуди — моя лучшая подруга. Мы дружили с той поры, когда нам обеим было по восемнадцать И в Лондон мы приехали вместе. Она была моей подружкой на свадьбе. Раз я не могу с этой бедой справиться самостоятельно, нужно посоветоваться с Джуди. Она подскажет, что мне делать. Я осторожно слезча с постели и направилась к платному телефону. Джуди сразу же сняла трубку. — Привет, Клэр, — сказала она. — Я как раз к тебе собираюсь. — Прекрасно, — ответила я и повесила трубку. Видит бог, как мне хотелось взвыть и пожаловаться, что Джеймс меня бросил! Но к телефону стояла длинная очередь женщин в розовых халатах (не иначе как для того, чтобы позвонить своим верным мужьям), а у меня, несмотря ни на чго, еще осталось немного гордости. «Самодовольные сучки», — подумала я (надо признаться, без всяких на то оснований) и похромала в палату. Как только Джуди вошла ко мне, я поняла, что она знает про Джеймса. Во-первых, потому, что она с порога сказала: — Клэр, я знаю про Джеймса. — И еще потому, что она не принесла цветов и открытку размером с кухонный стол с изображениями аистов. Кроме того, Джуди не улыбалась. Более того, она явно нервничала. Сердце мое ушло в пятки. Если Джеймс рассказывает об этом другим, значит, это правда! — Он меня бросил, — трагическим голосом произнесла я. — Я знаю, — сказала она. — Как он мог? — спросила я. — Не знаю, — ответила она. — Он влюбился в другую женщину, — сообщила я. — Я знаю. — Откуда ты знаешь?! — возмутилась я, рассчитывая получить какую-нибудь информацию. — Мне сказал Майкл. А ему Айслинг. А ей Джордж. (Майкл был поклонником Джуди и работал вместе с Айслинг. Джордж был мужем Айслинг и работал с Джеймсом.) — Значит, знают все, — тихо заметила я. Последовала пауза. У Джуди был такой вид, будто она собралась умереть. — Тогда это правда, — сказала я. — Думаю, да, — ответила она, явно смутившись. — Может быть, ты даже знаешь, кто эта женщина? — спросила я, чувствуя себя негодяйкой за то, что ставлю ее в такое неловкое положение. Но я была слишком потрясена, чтобы спросить об этом Джеймса. — Ну да, — сказала она, все больше смущаясь. — Это Дениз. Потребовалась минута, прежде чем я сообразила, о ком она говорит. — Что? — взвизгнула я. — Та самая милая Дениз, что живет этажом ниже? Джуди только кивнула с несчастным видом. Хорошо, что я уже лежала. — Вот сучка! — воскликнула я. — И еще, — пробормотала Джуди, — он говорит, что хочет на ней жениться. — О чем ты, черт возьми?! — заорала я. — Он уже женат. На мне. Не слышала, что за последние два дня легализовали полигамию. — Нет, не легализовали, — согласилась она. — Но тогда… — Я замолчала, не зная, что сказать. — Клэр, — печально сказала Джуди, — он говорит, что разведется с тобой. Повторю еще раз: хорошо, что я уже лежала. Я в отчаянии смотрела на нее. — Джуди, что же мне делать? — Послушай, — сказала она, — через два дня ты отсюда выйдешь. У тебя пока есть где жить, достаточно денег, чтобы прокормить себя и ребенка, а через шесть месяцев ты сможешь вернуться на работу. Кроме того, у тебя младенец, который требует ухода. Дай Джеймсу немного времени, глядишь, вы до чего-нибудь и договоритесь. — Но, Джуди! — простонала я. — Ведь он хочет развестись. Однако Джеймс забыл об одном важном факте. В Ирландии запрещены разводы. А мы с Джеймсом поженились как раз в Ирландии. Наш брак был освящен отцами церкви Пресвятой Богородицы. Здорово это нам помогло, верно? Я совсем растерялась. Чувствовала себя одинокой и испуганной. Мне хотелось натянуть одеяло на голову и умереть. Но я не могла себе этого позволить. Кто же станет заботиться о моем беззащитном ребенке? Ничего себе у нее жизнь начинается! Ей нет еще двух дней, а ее уже бросил отец, а мать вот-вот свихнется… В миллионный раз я подивилась, как мог Джеймс так поступить со мной. — Как мог Джеймс так поступить со мной? — спросила я Джуди. — Ты меня об этом уже спрашивала, — сказала она. И то верно. Хоть я и не знаю, как мог Джеймс так со мной поступить, но он это сделал. До сегодняшнего дня я считала, что жизнь всегда преподносит мне неприятности небольшими дозами и не дает больше того, с чем я могу справиться. Если мне рассказывали о людях, которые в одну неделю оказывались в автомобильной катастрофе, теряли работу и заставали своего дружка в постели с другой женщиной, мне всегда казалось, что они сами в этом виноваты. Нет, не то чтобы виноваты. Но если люди ведут себя как жертвы и ожидают самого худшего, это худшее обязательно случается. Теперь я видела, что ошибалась. Иногда люди не желают быть жертвами, но тем не менее ими становятся. Здесь нет их вины. Например, я не виновата, что мой муж вбил себе в голову, что в кого-то влюбился. Я этого не ожидала и уж наверняка не хотела. Но это случилось. Мне стало ясно, что жизнь не обращает внимания на обстоятельства. Сила, которая навлекает на нас несчастья, не скажет: «Ну, я пока погожу с уплотнением у нее в груди, пусть оправится после смерти своей матери». Нет, она рвется вперед и делает то, что ей нравится и когда ей нравится! Я осознала, что никто не застрахован от черной полосы в жизни. Хотя я не считала несчастьем рождение ребенка. Но, безусловно, сопутствующие обстоятельства оставляли желать много лучшего. Я всегда думала, что могу управлять своей жизнью, что если, избави бог, что-то плохое случится со мной или Джеймсом, мне хватит сил и энергии, чтобы все исправить. Разумеется, я не предполагала быть брошенной через сутки после родов, когда запасы энергии были на исходе, а уязвимость — особенно острой! Не говоря уже о том, что я стала толстой, как последняя дура. А с толстым задом Джеймса не завоюешь. Мы с Джуди сидели рядом на кровати и придумывали что-нибудь конструктивное. Внезапно я нашла выход. Может, и не самый лучший, но все же выход. — Я знаю, что я сделаю, — сказала я Джуди. — Слава богу! — обрадовалась она. И я, подобно Скарлетт О'Хара в последних кадрах «Унесенных ветром», жалостливо произнесла: — Я поеду домой! Я поеду домой, в Дублин! Да, я согласна, «Дублин» звучит не так привлекательно, как «Тара», но зачем мне ехать в Тару? Я там никого не знаю. И вообще, я только дважды проезжала мимо. 2 Джуди пообещала, что заберет меня из больницы, а я попросила ее купить мне авиабилет в одну сторону до Дублина. Пока я бродила по палате в тоске и унынии, Джеймс хранил глухое молчание. Он мне ни разу не позвонил. Иногда я отказывалась во все это верить. Все, что он наговорил, казалось мне дурным сном. Я и в самом деле не могла вспомнить деталей, но я помнила, что я тогда чувствовала. Болезненное ощущение, что что-то не в порядке. По сути, я даже не помню, как провела эти два последних дня в больнице. Смутно припоминаю только свое недоумение, когда другие матери говорили о том, как теперь изменится вся их жизнь, как им придется приспосабливаться к новому члену семьи и так далее и тому подобное. Но я не понимала, в чем проблема. Я уже не представляла себе жизни без дочки. — Только ты и я, радость моя! — шептала я ей. Наверное, то, что нас бросил единственный мужчина в нашей жизни, ускорило процесс сближения. И я подолгу тихо сидела, держа дочку на руках. Я трогала ее крошечные кукольные ножки, ее розовые прелестные пальчики, ее плотно сжатые кулачки, ее бархатистые ушки, ласково гладила ее невероятно маленькое личико, пыталась угадать, какого цвета будут у нее глазки. Она была такой прелестной, такой идеальной, просто чудо. Видит бог, меня предупреждали, что я, возможно, буду испытывать всепоглощающую любовь к ребенку. Но я не ожидала, что эта любовь охватит меня с такой силой. Я готова была убить любого, кто хотя бы прикоснется к светлому шелковистому волоску на маленькой головке. В конце концов, я могла понять, что Джеймс бросил меня — хотя на самом деле не могла, — но я действительно не понимала, как он мог бросить такого замечательного, прекрасного ребенка. Она часто плакала. Впрочем, вряд ли мне пристало жаловаться: я и сама постоянно ревела. Я делала все, чтобы утешить ее, но она продолжала плакать. После того как она в первый день проплакала восемь часов без перерыва и я сменила ей подгузник сто двадцать раз и покормила сорок девять тысяч раз, я слегка впала в истерику и потребовала, чтобы ее осмотрел врач. — С ней наверняка что-то не так, — заявила я усталому молодому человеку, который оказался врачом. — Она никак не может быть голодной, она сухая, но тем не менее не перестает плакать. — Ну, я ее осмотрел, и у нее все в абсолютном порядке, насколько я могу судить, — терпеливо объяснил он мне. — Но почему она плачет? — Потому что она — грудной ребенок, — сказал он. — Это их обычное занятие. Он изучал медицину семь лет — и это все, что он мог сказать? В общем, меня он не убедил. Может быть, она плачет, потому что каким-то образом осознает, что папа бросил ее? Или — тут я почувствовала укор совести — она орет, потому что я не кормлю ее грудью? Возможно, ей не нравится кормиться из бутылочки? Да, я знаю, вы скорее всего возмутитесь, узнав, что я не кормлю ее грудью. Подумаете, что я плохая мать. Но, видите ли, давным-давно, когда у меня еще не было ребенка, я решила, что вполне разумно вернуть себе свое тело после того, как сдашь его внаем на девять месяцев. Мне стыдно признаться, но я боялась, что, если буду кормить ее грудью, мои сиськи обвиснут и станут плоскими. Теперь же, когда у меня появился такой замечательный ребенок, все мои волнения насчет кормления грудью стали казаться мне мелкими и эгоистичными. Оказывается, стоит тебе родить, как все меняется кардинальным образом. Никогда не думала, что доживу до дня, когда чьи-то потребности будут для меня важнее привлекательности моих сисек. Итак, если моя крошка не перестанет в ближайшее время орать, я подумаю, не начать ли мне кормить ее грудью. Если это сделает ее счастливой, я смирюсь с растрескавшимися сосками, обвисшей грудью и усмехающимися тринадцатилетними подростками, пытающимися заглянуть мне за шиворот в автобусе. Джуди, я и малышка приехали домой. Я открыла дверь, и, хотя Джеймс предупредил меня, что забрал вещи, я оказалась не готовой обнаружить отсутствие его дезодоранта и крема для бритья в ванной комнате, опустевший шкаф и пробелы на полках с книгами. Это было ужасно. Я медленно опустилась на кровать. Подушка все еще пахла Джеймсом. Мне так его не хватало! — Поверить не могу, — плача, призналась я Джуди. — Его и в самом деле нет. Девочка начала плакать, будто тоже ощутила пустоту. А ведь она перестала реветь всего пять минут назад. Бедняга Джуди совсем растерялась, не зная, кого из нас утешать. Немного погодя я перестала плакать и повернула залитое слезами лицо к Джуди. — Ладно, — сказала я, — начну собирать вещи. — Вот и хорошо, — прошептала она, все еще покачивая меня вместе с ребенком в своих объятиях. Я принялась швырять в чемодан все, что, по моему мнению, могло мне понадобиться. Я собралась взять с собой гору памперсов размером с небольшой Эверест, но Джуди отговорила меня, мягко напомнив, что их можно купить и в Дублине. Я кинула в чемодан детские бутылочки, подогреватель для бутылочек с изображением коровы, перепрыгивающей через луну, ползунки, одеяла, погремушки, носочки размером с почтовую марку — то есть все, что необходимо (так я считала) моему ребенку-безотцовщине. Теперь, когда я стала матерью-одиночкой, я явно чересчур усердствовала. «Прости, моя дорогая, я лишила тебя отца, потому что оказалась недостаточно умной или красивой, чтобы удержать его, но я постараюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась». Потом я попросила Джуди отдать мне хотя бы два памперса. — Зачем? — спросила она, прижав их к себе. — Вдруг в самолете произойдет несчастье, — сказала я, пытаясь выхватить их из ее рук. — Разве они не дали тебе ничего в больнице? — удивилась Джуди. — Да не со мной, глупышка. С ребенком. Хотя какое же это несчастье? Просто производственная травма. Она выделила мне три подгузника. Неохотно. — Послушай, — сказала она. — Ты не можешь все время звать ее ребенком. Нужно дать ей какое-нибудь имя. — Сейчас я не могу об этом думать! — запаниковала я. — О чем же ты думала все девять месяцев? — удивленно спросила Джуди. — Ты должна была думать о том, как назвать ребенка. — Я и думала, — созналась я, и губы мои снова начали дрожать. — Но я думала вместе с Джеймсом. И будет неправильно сейчас давать ей одно из этих имен. Джуди казалась слегка раздраженной Но я снова собиралась разреветься, потому она сочла за лучшее промолчать. Я не взяла для себя практически ничего, кроме нескольких книг по воспитанию детей. Зачем беспокоиться о вещах, раз моя жизнь все равно кончилась. Кроме того, на меня ничего не лезло. Я открыла шкаф и отпрянула в отвращении при виде маленьких платьев. Можно не сомневаться: они висели здесь и обсуждали меня. Я почти видела, как они подталкивают друг друга локтями и говорят: «Взгляните на нее! Неужто она и в самом деле думает, что наш десятый размер подойдет ее гигантским формам? Неудивительно, что муж сбежал от нее». «Она просто распустилась. А ведь всегда уверяла, что этого не произойдет. Она нас подвела, да и себя тоже» — Простите, — попыталась я оправдаться. — Я сброшу вес. Я вернусь за вами, обещаю. Как только смогу. Их скептицизм был явным. Мне оставалось выбирать между платьями, которые я носила во время беременности, и джинсами, забытыми в спешке Джеймсом. Я натянула джинсы и случайно увидела свою раздувшуюся фигуру в зеркале. Господи, как же ужасно я выглядела! Как будто надела что-то с чужого плеча, причем мужского. Или, хуже того, как будто я все еще беременна! В последние недели перед родами я была просто огромной. Абсолютно круглой. На меня налезало только мое зеленое шерстяное платье. Плюс к тому меня постоянно тошнило и лицо имело зеленый оттенок. Я напоминала арбуз, который надел туфли и слегка подкрасил губы. Сейчас я уже не была зеленой, но во всех других отношениях все равно напоминала арбуз. Что же со мной случилось? Куда подевалась настоящая я, и куда ушла моя настоящая жизнь? С тяжелым сердцем я пошла вызывать такси по телефону, чтобы ехать в аэропорт. Когда зазвенел дверной звонок, я в последний раз оглядела свою гостиную — полупустые книжные полки, гору подгузников — и поспешила закрыть дверь, боясь снова расплакаться. Но тут же вспомнила, что кое-что забыла. — Господи, — сказала я, — мое кольцо! Я кинулась назад и забрала из спальни свое обручальное кольцо. Последние два месяца оно лежало на с голике, так как не лезло на распухший палец. Я надела его, и оно, как ни странно, оказалось впору. Я заметила, что Джуди странно взглянула на меня. — Знаешь ли, — вызывающе сказала я, — он все еще мой муж. А это значит, что я все еще замужем. — Я же ничего не сказала, — заметила она с невинным выражением лица. Мы с Джуди, а также куча чемоданов, сумок и ребенок в корзинке втиснулись в лифт. Кое о чем мне все-таки забыли сказать, когда я собралась заводить ребенка. В соответствующих книгах должно быть написано: «Ваш муж не должен оставлять вас в первые несколько месяцев после родов, поскольку в противном случае вам придется таскать все самой». Джуди грузила вещи в багажник, когда я с ужасом увидела идущего к дому мужа Дениз. Он явно возвращался с работы. — О господи! — зловеще произнесла я. — Что? — забеспокоилась Джуди, вся красная и вспотевшая после трудов праведных. — Муж Дениз, — пробормотала я. — Ну и что? — громко спросила она. Я ожидала, что он устроит громкий скандал (как я уже говорила, он был итальянцем) или, того хуже, предложит мне заключить союз. Что-то вроде «враг моего врага — мой друг». Мне этого точно не хотелось. Мои глаза встретились с его глазами, и я, чувствуя себя виноватой и напуганной, решила, что знаю, о чем он сейчас думает: «Это все твоя вина! Будь ты такой же привлекательной, как моя Дениз, твои муж остался бы с тобой, а я бы по-прежнему был счастлив. Но нет, ты должна была все испортить, толстая безобразная корова!» «Ладно, — подумала я. — Будем играть по твоим правилам». Я уставилась на него, мысленно посылая ему следующее сообщение: «Если бы ты не женился на потаскушке, которая ворует чужих мужей, а выбрал бы себе милую и порядочную девушку, ничего бы не случилось». Наверное, я была ужасно несправедлива к бедняге. Он ничего мне не сказал. Только смотрел — печально и понимающе. Я обняла Джуди на прощание. Мы обе плакали. В порядке исключения ребенок молчал. — Хитроу, первый терминал, — сказала я таксисту со слезами в голосе, и мы свернули за угол, оставив мистера Андрусетти печально смотреть нам вслед. С трудом продвигаясь по проходу самолета, я постоянно задевала пассажиров сумкой с детскими вещами. Когда я наконец отыскала свое место, какой-то мужчина помог мне разложить вещи. Я улыбнулась ему в знак благодарности и механически прикинула, не понравилась ли ему. Просто ужас какой-то! Больше всего мне нравилось в замужестве, что я сошла с этой жуткой карусели бесконечных поисков подходящего мужчины, когда то и дело обнаруживалось, что он либо женат, либо «голубой», либо патологически жадный, либо читает Джеффри Арчера, либо способен получить оргазм, только если позволить ему называть тебя мамочкой. Короче говоря — обладает одним из той тысячи недостатков, которые не проявляются сразу, как только ты возьмешь его за руку, заглянешь в глаза, почувствуешь тепло внизу живота, не имеющее никакого отношения к наркотику, принятому незадолго до этого, и подумаешь: «Эй, вот этот может и сгодиться». Теперь я снова оказалась в ситуации, когда каждый мужчина является потенциальным любовником. Я снова вернулась в мир, где на восемьсот очаровательных женщин приходится один мужчина без сексуальных отклонений! Я повнимательнее присмотрелась к услужливому мужчине. В нем даже не было ничего привлекательного. Возможно, «голубой». Или, что еще вероятнее, учитывая авиакомпанию, на рейс которой удалось достать билет, священник. Что же касается меня, брошенной жены с трехдневным ребенком и самоуважением амебы, с лишними тридцатью фунтами веса, явно намечающейся послеродовой депрессией и влагалищем, в десять раз превышающим нормальный размер, то вряд ли я была ценной находкой. Самолет оторвался от земли, дома и улицы Лондона поплыли подо мной, становясь все меньше и меньше. Я оставляла позади шесть лет своей жизни. Интересно, беженцы чувствуют себя так же? Мой муж был где-то там внизу. Моя квартира тоже была где-то внизу. Мои друзья были где-то внизу. Моя жизнь была где-то внизу. Там я была счастлива. Затем город накрыло облако. Я сидела в кресле с ребенком на коленях и другим пассажирам, вероятно, казалась обычной матерью. Но я не была обычной, вдруг осознала я. Я была брошенной женой. Мне много кем приходилось быть в жизни. Я была Клэр — послушной дочерью. Я была Клэр — исчадием ада. Я была Клэр — студенткой. Я была Клэр — потаскушкой (на короткий период; если будет время, я расскажу об этом). Я была администратором. Я была женой. И теперь я Клэр — брошенная жена. Уверяю вас, мне эта мысль совсем не понравилась. Несмотря на мои якобы либеральные взгляды, я всегда считала, что брошенные жены — это женщины, живущие в тесных квартирах; что их мужья, задержавшись лишь для того, чтобы поставить им фонарь под глазом, удаляются с бутылкой водки, деньгами, приготовленными на Рождество, и книжкой, по которой получают детские пособия. А эти женщины остаются в слезах перед кипой неоплаченных счетов, с сомнительной историей насчет столкновения с дверью и четырьмя непослушными детьми, старшему из которых шесть лет. Теперь я прозрела и поняла, что ошибалась. Брошенные жены — это тоже женщины, как я. Наверное, все было бы еще более унизительным, если бы я не чувствовала такой ярости. А почему бы и нет? Я что, тибетский монах? Или мать Тереза, черт бы ее побрал?! Забавно, но, несмотря на жалость к себе и негодование, я понимала, что когда-нибудь, когда все пройдет, я, возможно, стану лучше, сильнее и научусь сочувствовать другим. Но это произойдет не скоро. — Твой отец — подлец, — прошептала я своей дочке. Услужливый священник вздрогнул, он, видимо, расслышал мои слова. Через час мы пошли на посадку в аэропорту Дублина. Самолет сделал круг над зелеными полями северного Дублина, и я поднесла дочку к иллюминатору, хотя и понимала, что она не сможет ничего увидеть. Я хотела показать ей Ирландию. Она так сильно отличалась от Лондона, который мы только что покинули! Я никогда не испытывала более тяжелого чувства, чем в тот момент, когда смотрела на синеву Ирландского моря и серый туман над зелеными полями. Я чувствовала себя неудачницей. Я уехала из Ирландии шесть лет назад, полная радужных планов на будущее. Я найду себе прекрасную работу, выйду замуж за замечательного мужчину и буду жить счастливо долго-долго. И я нашла прекрасную работу, встретила замечательного мужчину и была счастлива — по крайней мере, какое-то время. Но все пошло наперекосяк, и вот я снова в Дублине с унизительным ощущением «deja vu». Но одно кардинально изменилось. Теперь у меня был ребенок. Идеальный, прелестный, замечательный ребенок. И от этого я бы не отказалась ни за что в жизни. Услужливый «голубой» священник очень смутился, когда я вдруг беспомощно расплакалась. «Ничего, — подумала я, — посмущайся. Ты же мужчина. Кто знает, сколько женщин плакали из-за тебя». Как только мы приземлились, он довольно резво покинул самолет. Помочь мне с вещами не предложил. Что ж, мне трудно было его винить. 3 А теперь — в багажное отделение! Для меня процедура получения багажа всегда была жутким мучением. Вы понимаете, что я хочу сказать? Волнения начинаются сразу же, как я попадаю в зал для прибывающих и встаю у карусели. Тут мне немедленно начинает казаться, что все те милые и приличные люди, которые прилетели вместе со мной, на самом деле злостные и наглые воры Что каждый из них следит за проплывающим мимо багажом с единственной целью — украсть мои чемоданы. Я стою, подозрительно зыркая по сторонам, стараясь одновременно следить за отверстием, откуда появляется багаж, и внушать окружающим, что со мной такие штучки не пройдут. Полагаю, все стало бы немного проще, если бы я была одним из тех организованных людей, кто исхитрялся встать у самого начала карусели. Я же постоянно оказываюсь в самом дальнем конце, откуда, прищурясь и поднимаясь на цыпочки, стараюсь разглядеть свой багаж. Когда же я наконец обнаруживаю свой чемодан, то не могу стоять спокойно и ждать, когда он ко мне приблизится. Боясь, что его украдут, я бегу вдоль карусели, чтобы ухватить свои чемоданы прежде, чем кто-нибудь их стащит. Как правило, мне не удается прорваться через плотный кордон людей с тележками. И мои чемоданы-сумки мирно проплывают мимо меня и умудряются совершить несколько кругов по залу, прежде чем мне удается их схватить. Настоящий кошмар. Однако в этот раз мне удалось занять место практически у выходного отверстия. Возможно, люди просто уступали дорогу женщине с ребенком. Сдерживая нетерпение, я следила за каруселью, толкаясь среди людей и порой почти падая на колени, когда кто-нибудь из моих недавних спутников со всей силой ударял меня сзади по ногам тележкой. Я постаралась встретиться глазами с как можно большим числом пассажиров, в надежде заставить их отказаться от мысли стащить мои вещи. Долгое время ничего не происходило. Каждый не отрывал глаз от небольшого отверстия в ожидании своих вещей. Никто не разговаривал. Никто даже не рисковал дышать. Внезапно раздался звук заработавшей карусели. Прекрасно! Только это оказалась не наша карусель. В зале раздался механический голос: — Пассажиров, прибывших рейсом Е1179 из Лондона, просим пройти за своим багажом к карусели номер четыре. И это невзирая на то, что надпись над каруселью номер два все последние двадцать минут уверяла нас, что наш багаж появится именно здесь. Отпихивая друг друга, все рванулись к четвертой карусели. Люди толкались так, будто от этого зависела их жизнь. Тут уж им было не до младенца на моих руках. В результате я оказалась в самом дальнем конце. Некоторое время все было в норме. Я даже успокоилась. Старалась выглядеть бодро, пока люди вокруг меня один за другим снимали с движущейся ленты свои вещи. «Ни один человек в здравом уме не станет красть чемоданы, набитые детскими подгузниками и сосками», — уверяла я себя. Еще я достаточно доверяла персоналу аэропорта Дублина и не думала, что они направят мои вещи куда-нибудь в Дарвин. Или на Марс. Но когда единственной вещью на ленте осталась сумка с клюшками для гольфа, у которой был такой вид, будто она каталась там с конца семидесятых (она проехала мимо меня четырнадцать раз), а я осталась одна с ребенком у карусели, мне пришлось начать читать надписи на стене. «Так и знала, что когда-нибудь это случится, . — подумала я с тоской. — Готова поспорить, это тот гомик с четками». Я принялась метаться по аэропорту в поисках бюро находок. Наконец я обнаружила небольшой офис с двумя веселыми носильщиками. — Входите, входите, — пригласил меня один из мужчин, когда я нерешительно остановилась на пороге. — Чем мы можем вам помочь в этот прекрасный дождливый ирландский день? С трудом сдерживая слезы, я поведала свою печальную историю об украденных вещах. — Не волнуйтесь, миссис, — сказал один из носильщиков. — Их вовсе не украли. Только потеряли. Я сейчас все найду. У меня горячая линия прямо к святому Антонию. И что бы вы думали? Через пять минут он вернулся с моими вещами. — Это ваше, лапочка? — спросил он. Я уверила его, что мое. — И в Бостон вы не собираетесь? — Я не собираюсь в Бостон, — как можно спокойнее подтвердила я. — Вы уверены? — засомневался он. — Абсолютно. — Что же. кто-то, видно, решил, что вы туда собрались, но не обращайте внимания. Теперь все в порядке, — засмеялся он. Я поблагодарила его и направилась к тому выходу, над которым висела надпись «Без досмотра». Я пропихнула через проход свою тележку, своего ребенка и найденный багаж… И сердце мое упало, когда один из таможенников остановил меня. — Не спешите. — попросил он. — Разве где-то пожар? Вам есть что предъявить? — Нет. — А это что у вас? — Ребенок. — Ваш ребенок? — Да, мой ребенок. Мое сердце перестало биться. Ведь я не предупредила Джеймса, что уезжаю. Но как он догадался, что я поеду именно сюда? Может, он сказал полиции, что я похитила ребенка? И все порты и аэропорты находятся под наблюдением? Они отберут у меня ребенка? И депортируют меня? Я была в ужасе. — Значит, — продолжил таможенник, — вам нечего предъявить, кроме ваших генов. — Он жизнерадостно заржал. — Да-да, конечно, — еле выговорила я. — Наш мистер Уайлд большой шутник, — заметил второй таможенник. — Настоящий джентльмен. — Да, разумеется, — согласилась я. — Вы меня ужасно напугали, — сказала я мистеру Уайлду. Он приосанился и неожиданно подмигнул мне: — Все в порядке, мэм. Делаю свою работу. Приятно оказаться дома. 4 Я выскочила в зал для приезжающих. По другую сторону барьера стояли мои родители. Они стали меньше и как будто постарели с тех пор, когда я видела их в последний раз, шесть месяцев назад. Я почувствовала себя виноватой. Им обоим было под шестьдесят, и им приходилось волноваться за меня с первого дня моего рождения. Пожалуй, даже раньше, потому что я родилась на три недели позже установленного срока и они уже думали, что придется посылать комитет встречающих, чтобы выманить меня. Я слышала о людях, опаздывающих на свои собственные похороны, но я умудрилась опоздать ко дню своего рождения! Они беспокоились обо мне, когда мне было шесть недель и у меня начались колики. А когда мне было два года, я не желала есть ничего, кроме консервированных персиков. Они волновались, когда мне было семь лет и я отвратительно училась. Они беспокоились, когда мне исполнилось восемь и, хотя учиться я стала прекрасно, у меня не было друзей. Они сходили с ума, когда в одиннадцать лет я сломала лодыжку. Они волновались, когда я в пятнадцать лет отправилась на школьную дискотеку и одному из учителей пришлось вытаскивать меня оттуда пьяную в хлам и тащить домой. Они сходили с ума, когда мне стукнуло восемнадцать, я поступила в колледж и не посещала ни одной лекции. Они беспокоились, когда я оканчивала колледж и безвылазно торчала на лекциях. Они нервничали, когда мне было двадцать и я рассталась со своей первой настоящей любовью и две недели ревела, не выходя из темной комнаты. Они впали в панику, когда я бросила работу и поехала в Лондон служить официанткой. Тогда мне было двадцать три года. Теперь мне почти тридцать, ^ замужем, и у меня есть ребенок, а им все равно приходится за меня волноваться. Несправедливо, верно? Не успели они с облегчением вздохнуть и подумать: «Слава богу, она нашла себе хорошего мужа, может быть, нашим волнениям пришел конец? Может быть, мы теперь можем волноваться за ее четырех младших сестер?» Но я тут как тут: уж извините, напрасные надежды — я вернулась, и на этот раз все куда хуже, чем раньше. Неудивительно, что они выглядели такими серыми и унылыми. — Слава богу, — сказала мама, заметив меня. — Мы уж решили, что ты опоздала на самолет. — Простите, — промямлила я и расплакалась. Мы обнялись, и они оба тоже расплакались при виде своей первой внучки. Нет, все же придется ее как-то назвать. Мы с трудом выбрались с переполненной стоянки дублинского аэропорта. Задержка произошла, когда мой отец попытался выехать через заранее оплаченный выезд, хотя денег не платил. За нами выстроился целый ряд машин. Им всем пришлось подать назад, чтобы он смог развернуться. Отец слегка рассердился, как и некоторые другие водители, но не будем об этом. Выбравшись на шоссе, мы какое-то время ехали молча. Ситуация была очень странной. Мама сидела сзади, держала на руках девочку и слегка ее покачивала. Мне вдруг захотелось снова оказаться ребенком, чтобы мама прижала меня к себе и убедила, что все будет хорошо. — Значит, бедолага Джеймс дал деру, — заметил папа. — Да, па, — со слезами промолвила я. Мой отец никогда по-настоящему не любил Джеймса. Отец — единственный мужчина в доме, переполненном женщинами, поэтому он всегда тоскует о мужском обществе — о ком-нибудь, с кем можно поговорить о футболе и тому подобном. Ему не нравилось, что Джеймс не играет в регби и знал слишком много о стряпне. Не имело значения, что отец сам выполнял всю домашнюю работу в доме, стряпня — совсем другое дело, чисто женское, так он считал. Но он вовсе не хотел, чтобы я была несчастна. — Послушай, Клэр, — начал он хорошо знакомым мне тоном, который означал: сейчас я буду держать речь по поводу эмоциональных вопросов, я к такому не привык, чувствую себя неловко, но я должен это сделать. — Мы все в нашей семье тебя любим, наш дом — всегда твой дом. Ты с девочкой можешь жить с нами сколько пожелаешь. И… гм… мы с мамой знаем, как тебе плохо, и, если мы можем чем-то помочь, ты дай нам знать. Вот так. — Он прибавил скорости, почувствовав глубокое облегчение, разделавшись с неприятной проблемой. — Спасибо, папа, — сказала я, снова заревев. — Я знаю. Я была преисполнена благодарности. Чудесно было знать, что они меня любят. Вот только это не компенсировало мне потерю мужчины, который был моим лучшим другом, моим любовником и самым надежным островком в этом ненадежном мире. Наконец мы приехали домой. Все выглядело так же, как и раньше. А почему нет? Ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И пахло в доме так же — знакомо и приятно. Мы отнесли вещи и корзинку наверх в ту комнату, где я всю жизнь жила с моей сестрой Маргарет. (Маргарет всегда была спортивной, открытой и не имела дурных привычек, сейчас ей было двадцать шесть лет, и она жила в Чикаго, выйдя замуж за своего первого и последнего поклонника ) Комната выглядела странно — в ней давно никто не жил. На полу стояло несколько пар обуви Маргарет, покрытых пылью. В шкафу висела какая-то оставленная ею одежда. Я швырнула веши на пол. установила поудобнее корзинку и положила туда малышку, поставила на туалетный столик подогреватель для бутылочек с изображением коровы, прыгающей через луну, расставила свои книги на полке, высыпала косметику из сумочки на туалетный столик, села на кровать и сбросила туфли. Всего несколько минут — и комната стала напоминать свинарник. Вот так-то лучше! — Ну, кто сейчас здесь? — спросила я маму. — В данный момент только мы с отцом, — ответила она. — Хелен в колледже, придет домой позже. А где Анна, один бог знает. Я ее уже несколько дней не видела. Анна и Хелен — мои младшие сестры, которые все еще продолжали жить в родительском доме. Мама посидела со мной, пока я кормила ребенка. Потом я ее запеленала и положила спать в корзинку. Мы с мамой долго молча сидели на кровати. Дождь кончился, выглянуло солнце. Через открытое окно чувствовался запах мокрого сада и доносится посвист ветра, запутавшегося в ветвях деревьев. Мирный февральский день. — Поешь что-нибудь? — спросила мать. Я отрицательно покачала головой. — Но ты должна есть, особенно сейчас! Тебе нужны силы, чтобы ухаживать за ребенком. Сделать тебе суп? Я невольно поморщилась. — Из пакетика? — спросила я. — Из пакетика, — мягко подтвердила мама. — Нет, мам, спасибо, что-то не хочется. Пожалуй, мне лучше объясниться сразу Способность стряпать в нашей семье пропускает по целому поколению. Я умею готовить, следовательно, моя дочь не сможет. Бог был к ней милостив — иначе что у нее будет за жизнь? В соответствии с тем же принципом моя мать готовить не умела. Она и разные вкусные вещи не были лучшими друзьями. Правильнее будет сказать, они едва здоровались. На меня навалились кошмарные воспоминания о семейных обедах. Я что, сошла с ума? Какого черта я сюда приперлась? Или я намереваюсь умереть с голода? Впрочем, может быть, это и к лучшему, если вам когда-нибудь потребуется срочно сбросить вес (собрались в отпуск на две недели, скоро свадьба сестры, хотите завлечь самого красивого парня в офисе), не теряйте время на возню с группой для анонимных обжор и не садитесь на диету. Просто приезжайте на две недели к нам и настаивайте, чтобы мама для вас готовила. Я говорю вполне серьезно — комната Рейчел свободна. К концу двух недель вы превратитесь в скелет. Потому что. как бы ни были вы голодны, вы не сможете заставить себя есть то, что состряпала моя мама. Удивляюсь, что еще в детстве никто из нас не попал в больницу по поводу недоедания. Меня и сестер звали к ужину. Мы рассаживались вокруг стола и несколько минут удивленно молча таращились на свои тарелки. Наконец одна из нас подавала голос: — У кого-нибудь есть идеи? — Может, это курица? — с сомнением говорила Map-rape г, осторожно шевеля еду вилкой. — Ой. а я думала, что это цветная капуста! — восклицала вегетарианка Рейчел и бросалась прочь, пока ее не вырвало. — Что бы это ни было, я есть не стану, — заявляла Хелен. — Уж с хлопьями точно не ошибешься. — И отправлялась за миской. Так что к тому времени, когда за стол садилась мама и объявляла, что она готовила (это овощное рагу, неблагодарные поросята!), мы уже выбирались из-за стола и отправлялись на разведку в кухню, надеясь найти в буфете что-нибудь хотя бы отдаленно съедобное. — Маргарет! — кричала мама, обращаясь к своей наиболее послушной дочери. — Неужели ты даже не попробуешь? Маргарет, как хорошая девочка, подносила вилку к губам. — Ну? — спрашивала мама затаив дыхание. — Собака есть не станет, — отвечала Маргарет, поскольку честность была одним из ее достоинств наряду с послушанием. Итак, после нескольких жутких лет несъедобных обедов и ужинов наша матушка, к великому облегчению всей семьи, решила вообще прекратить готовить. Теперь, если кто-то из дочерей или собственный муж заявляли, что хотят есть, она молча вела их на кухню и говорила: — В холодильнике полно замороженных продуктов. — Мама распахивала дверцу, демонстрируя полный набор различных блюд. Затем вела голодающего в другой конец кухни и возвещала: — Все славят микроволновые печи. Советую тебе с ней подружиться. Ты поймешь, насколько они полезны для борьбы с голодом в этом доме. Теперь вы понимаете, почему я отказалась от предложенного ею супа. Но самым замечательным в решении мамы отказаться готовить и вообще делать что-либо по дому было то, что у нее появилась масса свободного времени. Ежедневно она в среднем смотрела шесть мыльных опер и, соответственно, была хорошо подготовлена к тому, чтобы давать советы дочерям по поводу их любовной жизни. Мы сидели в быстро темнеющей комнате и прислушивались к спокойному дыханию малышки. — Она такая красивая, — сказала мама. — Да, — согласилась я и принялась тихо плакать. — Что у вас случилось? — спросила мама. — Не знаю, — сказала я. — Мне казалось, все хорошо. Думала, что он с таким же нетерпением ждет ребенка, как и я. Я знаю, во время моей беременности ему пришлось нелегко. Меня постоянно тошнило, я растолстела, мы почти не занимались сексом… Но я считала, что он все понимает! Моя мама оказалась на высоте. Она не стала говорить мне всякие глупости про мужчин, про то, что они… «не такие, как мы, дорогая». Она не унизила меня предположением, что Джеймс ушел, потому что мы не занимались любовью, пока я была беременна. — Что мне теперь делать? — спросила я, понимая, что она, так же как и я, не знает ответа. — Тебе придется все эго пережить, — сказала она. — Другого выхода нет. Не старайся ничего понять, только с ума сойдешь. Единственный человек, который может объяснить тебе, почему Джеймс тебя бросил, сам Джеймс. Но если он не хочет с тобой разговаривать, заставить ты его не сможешь. Возможно, он и сам толком не понимает, почему это случилось. Так или иначе, ты не можешь изменить его чувства. Если он говорит, что больше тебя не любит, а любит ту женщину, ты должна это принять. Кто знает, он может вернуться, а может и не вернуться, но в любом случае тебе надо это пережить. — Но мне так больно, — беспомощно заметила я, — Я знаю, — печально согласилась она. — И если бы я могла тебе помочь, то обязательно бы помогла, ты знаешь. Я взглянула на свою дочурку, мирно спавшую в корзинке, такую невинную и счастливую, и вдруг ощутила огромное беспокойство. Я хотела, чтобы она всегда была счастлива. Мне хотелось покрепче обнять ее и не отпускать. Я не могла допустить, чтобы ее когда-нибудь оттолкнули, чтобы она пережила такое же одиночество, какое выпало на мою долю. Мне хотелось навсегда защитить ее от боли. Но я знала, что не смогу. Жизнь об этом позаботится. В этот момент распахнулась дверь, заставив нас обеих вздрогнуть. То была моя младшая сестра Хелен — восемнадцать лет, студентка первого курса университета, изучает, ни много ни мало, антропологию, историю искусств и древнегреческий. У нее длинные темные волосы и глаза как у кошки; она всегда смеется, отвратительно себя ведет, но пользуется любовью большинства людей, особенно мужчин, чьи сердца она разбивает пачками. — Ты приехала! — закричала она, врываясь в комнату. — Ну-ка, дайте мне взглянуть на мою племянницу. Клево! Представляете, я — тетушка. Ужас какой-то! Слушай, а правду говорят, что это все равно что попытаться выкакать диван? Скажи, мне всегда хотелось знать, зачем они всегда греют воду и рвут простыни во время родов? В ожидании ответа она сунула свое лицо в корзинку. Бедный ребенок в ужасе завопил. — Почему она орет? — возмутилась Хелен. Ну что я могла сказать? — Как ее зовут? — спросила она. — Клэр пока не решила, как назвать девочку, — вступилась за меня мама. — Нет, решила, — внесла я свою лепту в общую сумятицу и повернулась к матери. — Я назову ее в честь твоей мамы. — Что?! — взвизгнула Хелен. — Ты не можешь назвать ее бабушкой Маквайер. Так детей не называют! — Да нет, Хелен, — устало сказала я. — Я назову ее Кейт. — А, поняла, — рассмеялась Хелен. — Но все равно, что это за имя для ребенка? — Затем, к моему ужаеу, она спросила: — Слушай, а где Джеймс? Он тоже приехал? Она явно была не в курсе. Я начала плакать. — Почему она плачет? — потребовала Хелен ответа от мамы. Мама тупо смотрела на нее. Она не могла ответить, потому что тоже плакала. Хелен с отвращением смотрела на три поколения ревущих женщин. — Что с вами происходит? Что я такого сказала? Мам. а ты почему плачешь? — спросила она. Мы молча смотрели на нее, прижавшись друг к другу. Только что названная Кейт ревела как паровоз. — Что происходит? — изумленно повторила Хелен. Но мы продолжали молчать. — Сейчас пойду вниз и спрошу папу, — пригрозила она, однако тут же закусила язык. — А вдруг он тоже начнет реветь? Наконец мама обрела голос. — Не надо, не ходи никуда, — сказала она, протягивая руку к Хелен. — Иди и сядь рядом. Ты ничего плохого не сделала. — Тогда почему вы все ревете? — спросила Хелен, неохотно присоединяясь к компании плачущих. — Верно, а ты почему плачешь? — спросила я маму. Мне не меньше Хелен было любопытно, с чет это мама расплакалась. Разве ее только что бросил муж? Или ей нужно сменить подгузник? — Потому что я вспомнила бабушку, — всхлипнула мама. — Как жаль, что она не дожила и не увидит свою правнучку. Чудесно, что ты назвала девочку в ее чесгь. Она была бы очень рада. И горда. Я почувствовала себя виноватой. По крайней мере, моя мама все еще жива. Бабушка умерла год назад, и нам всем очень ее не хватало. Я обняла все еще плачущую маму. — Ужасно жаль, — задумчиво произнесла Хелен. — Чего жаль? — спросила я. — Ну, что бабушку не звали как-нибудь красиво — например, Тэмсин или Изольда, — сказала она. Не знаю, почему я не убила ее на месте. Странно, но на Хелен невозможно было сердиться. Затем она обратила свое внимание на меня. — А ты чего ревешь? — спросила она. — Господи, знаю, наверно, это послеродовая депрессия! В одной газете писали про женщину, у которой была эта штука, так она выбросила ребенка с двадцатого этажа, потом не хотела открывать дверь полиции, а когда дверь взломали, оказалось, что она неделями не выносила мусор, в квартире была жуткая грязь и вонь, а потом она хотела покончить с собой, но ей помешали и посадили на электрический стул, — с восторгом поведала Хелен, которая не очень придерживалась фактов, если можно было рассказать жуткую историю. — Или, может, ее посадили в тюрьму, — неохотно добавила она. — Все равно, что с тобой такое? — жизнерадостно спросила Хелен, возвращаясь к старой теме. — Здорово, что мы не живем на двадцатом этаже, правда, мама? А то бы она размазала ребенка по патио. И Майкл устроил бы нам скандал за то, что развели грязь. Майкл был престарелым лентяем с дурным характером, который появлялся дважды в неделю, чтобы ухаживать за нашим садом величиной со спичечную коробку. Гнев Майкла был страшен. Так же, впрочем, как и его работа в саду — в тех редких случаях, когда он вообще что-то делал. Мой отец так его боялся, что не решался уволить. По сути, ею боялась вся семья. Даже Хелен предпочитала с ним не связываться. Я хорошо помню одно холодное утро год назад, когда моя бедная мама стояла в саду, замерзая в одном платье и фартуке (который она носила лишь для вида), безнадежно кивая и страшась уйти, а Майкл подробно объяснял ей, широко размахивая секатором, что кусты не следует тримминговать, потому что иначе упадет стена. — Понимаете, миссис, кустарник нужен, чтобы удерживать стену. Еще он утверждал, что если траву стричь, то она пожухнет и пропадет. Матери наконец удалось вернуться на кухню, где она долго гремела посудой, готовя Майклу чай. — Ленивый, старый негодяй! — со слезами жаловалась она мне и Хелен. — Никогда ничего не делает. Я из-за него пропустила очередную серию. И трава уже по колено. Мне перед соседями стыдно. Мы тут единственные, у кого не сад, а джунгли. Так и хочется плюнуть ему в чай! Жалостливая пауза. Считаем до трех. — Да простит меня господь! Хелен, оставь в покое это печенье. Оно для Майкла. — Почему Майклу достается хорошее печенье, если ты его ненавидишь, а мне приходится есть крекеры? — громко спросила Хелен. «Резонный вопрос», — подумала я. — Шшш, — сказала мама, — он может тебя услышать. Майкл снимал свои идеально чистые сапоги у задней двери. На них не было ни единого пятнышка. — Нас ведь ты не ненавидишь, — не унималась Хелен. — Но мы не получаем вкусного печенья. И ты ненавидишь Майкла, — последние слова были произнесены очень громко в сторону двери, — но он получает дивное печенье. — Она мило улыбнулась Майклу, когда он при-хромал в кухню, держась за спину, будто надорвал ее на непосильной работе в нашем саду. — Добрый вечер, — проворчал он, подозрительно взглядывая на меня: он явно решил, что о нем говорила я. Никто не может заподозрить Хелен, ведь у нее такое невинное, ангельское личико. — Налить вам чай? — спросила мама. Позже, уже совсем вечером, я слышала, как родители спорили на кухне. — Джек, ты должен что-то ему сказать! — Слушай, Мэри, я сам подстригу траву. — Нет, Джек, мы ему за это платим. Он должен выполнять свою работу. А то забивает мне голову всякой ерундой. Считает меня за дуру. — Ладно, ладно, я с ним поговорю! — Может, вообще все заасфальтировать? Тогда можно будет его уволить. Но папа так и не поговорил с Майклом. И я точно знаю, что он сам стриг траву в тот день, когда мама поехала навестить тетю Китти, а потом соврал маме, что это сделал Майкл. А Хелен взяла за моду время от времени спрашивать маму, не будет ли она покупать ей сдобное печенье, если она даст слово никогда не стричь траву. Хелен была права. Если ребенка «размазать» по патио, Майкл покажет нам, почем фунт лиха. Но такого никогда не произойдет. Хотя, если Кейт не перестанет блажить, я могу и передумать. — Нет, Хелен, — сказала я, — у меня нет послеродовой депрессии. Во всяком случае, я так думаю. Пока, по крайней мере. Господи, только этого мне и не хватало! Но я не успела сказать ей, что Джеймс меня бросил, потому что в комнату вошел папа. — Хайджек… — хором приветствовачи мы его. Отец ответил на приветствие улыбкой и кивком головы. Видите ли, моего отца зовут Джек, и в начале семидесятых, когда вошло в моду угонять самолеты (позднее стали чаще писать о надругательствах над детьми), мой дядя из Америки, приехав к нам в гости, приветствовал отца словами: «Хай, Джек!»[1 - Хайджек (hijack) — в переводе с английского означает «угон самолета». Составлено оно из двух слов —Hi (хай), что означает «привет!» и собственною имени — Джек.] Мы с сестрами едва не подавились от хохота. С тех пор такое приветствие всегда вызывало улыбку. — Я пришел посмотреть на свою внучку, — сказал папа. — Я могу ее подержать? Я передала Кейт отцу, он взял ее вполне умело (что неудивительно). Кейт немедленно перестала вопить. Она спокойно лежала у него на руках, сжимая и разжимая свои маленькие кулачки. Точно как ее мать, грустно подумала я. Воск в руках мужчины… Нет, это надо задавить в зародыше! Надо уважать себя. Мне для счастья не нужен мужчина. И вообще, да здравствует феминизм. — Когда ты собираешься дать ей имя? — спросил папа. — Только что дала, — сказала я. — Я назвала ее в честь бабушки. — Замечательно! — просиял отец. — Привет, маленькая Нора, — ласково обратился он к розовому свертку. Хелен, мама и я обменялись испуганными взглядами. Не та бабка! — Послушай, пап, — смущенно призналась я, — я назвала ее Кейт. — Но мою мать не звали Кейт. — озадаченно нахмурился он. — Знаю, папа, — пробормотала я. (Господи, ну что за жизнь, одни ямы да ухабы!) Я назвала ее в честь бабушки Макуайер, а не бабушки Уолш. — Вот как, — сказал он с заметной прохладцей. — Но пусть ее второе имя будет Нора, — нашлась я. — Ну нет! — возмутилась Хелен. — Назови ее как-нибудь покрасивее. Придумала! Назови ее Елена! Елена — это по-гречески Хелен. — Тихо, Хелен, — остановила ее мама. — В конце концов, это девочка Клэр. — Ты же всегда учила нас делиться игрушками, — надула губы Хелен. — Кейт не игрушка, — вздохнула мама. Нет, Хелен может достать кого угодно. К счастью, моя сестрица не могла надолго сосредоточиться на чем-то одном, вот и сейчас она резко сменила тему: — Пап, ты не подвезешь меня к Линде? — Хелен, я не шофер, — обиженно ответил отец. — Папа, я ведь не спрашиваю, чем ты зарабатываешь на жизнь. Я это и так знаю. Просто попросила подвезти, — резонно заметила Хелен. — Нет, Хелен! Ты вполне можешь пойти пешком, черт побери! — воскликнул отец. — Честно, никак не могу понять, что случилось с молодежью. Лень, вот в чем дело. Когда я был… — Папа, — резко перебила его Хелен, — пожалуйста, не рассказывай мне снова, как ты проходил три мили босиком до школы. Я уже не могу этого слышать. Просто подвези меня, и все, — и она улыбнулась ему своей кошачьей улыбкой из-под густой темной челки. Отец некоторое время в изнеможении смотрел на нее, потом рассмеялся. — Да ладно, — сказал он, звякнув ключами от машины. — Пошли. Он передал мне Кейт. Именно так, как и следует передавать ребенка. — Доброй ночи, Кейт-Нора, — сказал он, с явным ударением на «Норе». Полагаю, он еще не совсем простил меня. Папа с Хелен ушли. Мама и я с Кейт остались сидеть на кровати, наслаждаясь тишиной, наступившей после ухода Хелен. — Ну вот, — промолвила я, — можешь сказать спасибо своей тете Хелен за первый урок правильного обращения с мужчиной. Надеюсь, ты последуешь ее примеру. Обращайся с ними, как с рабами, — и тогда, не сомневайся, они и вести себя станут как рабы. Кейт посмотрела на меня широко открытыми глазенками, а мама хитро улыбнулась. Довольной улыбкой. Понимающей улыбкой. Улыбкой женщины, чей муж последние пятнадцать лет пресмыкается перед ней. 5 Пора ложиться спать. Как-то странно ложиться в постель, в которой ты провела детские годы. Мне казалось, что те годы давно канули в Лету. Deja vu. Опять же странно, когда тебя на ночь целует мать, а рядом в корзинке спит твой собственный ребенок. Я уже сама была матерью, но мне не требовался Зигмунд Фрейд, чтобы сообразить, что я все еще чувствовала себя ребенком. Кейт лежала с широко открытыми глазами, уставившись в потолок. Скорее всего она все еще была в шоке после общения с Хелен. Я немного беспокоилась за нее, но, к своему удивлению, заснула сразу. А ведь думала, что вообще не буду спать. В смысле никогда. Кейт разбудила меня в два часа ночи, подняв крик примерно в миллион децибел. Интересно, она вообще спала? Я покормила ее, легла и снова заснула, но через несколько часов проснулась, как от толчка, ощутив кошмарный ужас. Ужас от того, что я в Дублине, а не в своей квартире рядом со своим любимым Джеймсом. Я взглянула на часы. Было (вы правильно догадались) четыре часа. Меня, наверное, должно было утешить, что четверть населения, живущего по Гринвичу, тоже проснулись и лежат, таращась в темноту, мучимые самыми разными грустными мыслями: «Не уволят ли меня?», «Встречу ли я наконец человека, который полюбит меня по-настоящему?» или «Не беременна ли я?» Но сознание того, что я не одна такая, ничуть не утешало. Потому что мне казалось, что я в аду. И сравнение моего ада с адом другого человека не помогало уменьшить мою собственную боль. Извините за кровожадность, но если одному человеку в камере отпилили ногу ржавой пилой, его вряд ли утешит тот факт, что в соседней камере узника приколотили гвоздями к столу. Я села и уставилась в темноту. Кейт спокойно спала в своей розовой корзинке. Мы с ней как ночные сторожа: не спим по очереди. По крайней мере, один из нас постоянно бодрствует. Я не могла поверить, что нахожусь в доме родителей в Дублине, а не в своей квартире в Лондоне вместе с мужем. Наверное, я рехнулась, раз уехала из Лондона и оставила Джеймса другой женщине. Ведь я его бросила! Я что, совсем сошла с ума? Надо вернуться. Я должна за него бороться! Я должна его вернуть! Как я здесь оказалась? Видно, повернула не там в параллельном мире, приняв его за свою жизнь, но это неправильно. Я не могу жить без Джеймса. Он — часть меня. Он мне нужен. Я просто не могу без него обойтись. Я хочу, чтобы он вернулся. Я хочу, чтобы вернулась моя жизнь с ним. И я его верну! Я была в панике. А что, если я уже опоздала? Мне не следовало уезжагь. Мне надо было твердо стоять на своем, сказать ему, что мы с ним сможем все уладить. Не может быть, что он любит Дениз! Он любит меня. Не может он меня не любить. Мне надо с ним немедленно поговорить. Он не рассердится, если я позвоню в четыре утра. Ведь это Джеймс! Он был моим лучшим другом! Я могла де-тать что угодно, он никогда не был против. Он меня понимал. Решено: я утром полечу назад в Лондон вместе с Кейт. И моя жизнь наладится. Мы забудем прошедшую неделю. Рана закроется, не оставив шрама. Заметно будет, только если хорошенько вглядеться. Все хорошо, что хорошо кончается, зерно? Я знаю, о чем вы думаете. Точно знаю. Вы думаете: «Она сошла с ума». Что же, вполне возможно, может, у меня от горя крыша поехала. Вы думаете: «Больше уважения к себе, Клэр!» Но я осознала, что мой брак значит для меня куда больше, чем самоуважение. От самоуважения тебе ни холодно ни жарко. Самоуважение не станет слушать тебя по вечерам. Самоуважение не скажет тебе, что предпочитает секс с тобой сексу с Синди Кроуфорд. Ведь наши отношения — не подростковый роман. Здесь речь идет о любви! Я любила Джеймса. Он был частью меня. От этого нельзя отказываться. Я выбралась из постели, сражаясь с акрами ночной рубашки, которую надела по настоянию матери. Уезжая из Лондона, я забыла захватить ночную рубашку. Когда мама об этом узнала, она, поджав губы, заявила мне, что под этой крышей никто не спит голым. — А вдруг пожар? — спросила она. И добавила: — Может, в Лондоне это принято, но ведь ты теперь не в Лондоне. Вот мне и пришлось выбирать между пижамой отца и огромной, до пола, викторианской ночной рубашкой мамы. Как могла женщина умудриться заставить мужчину оплодотворить ее хоть раз — не говоря уже о пяти разах, — если она спит в такой рубашке, было выше моего понимания. Такие рубашки способны затушить пыл пятнадцатилетнего итальянца. Пока мужчина будет бороться с ярдами ткани и доберется до тела, он так притомится, что забудет, чего, собственно, добивался. Я все же предпочла рубашку пижаме, потому что в огромном количестве ткани я ощущала себя маленькой и худенькой. Тогда как отцовская пижама меня удручающе обтягивала. «Все чувства относительны», — решила я. Зря я так убивалась по поводу своей полноты. Я не слишком толстая. Со мной все в порядке. Просто остальной мир слишком мал для меня. И не надо мне меняться — надо только изменить окружающий мир. Сделать все вокруг на пятнадцать процентов больше, чем сейчас. — одежду, мебель, людей, здания, страны, — и я сразу стану нормального размера! А лучше на двадцать процентов. Тогда я даже буду ощущать себя хрупкой. Мне пришлось потратить минут десять, чтобы выбраться из постели. Когда же я наконец встала на пол, то едва не задушила себя, наступив на подол рубашки, при этом ворот задрался и впился мне в шею. Я довольно долго кашляла, даже Кейт начала беспокойно шевелиться. «Господи, лапочка, только не просыпайся! — взмолилась я мысленно. — Не плачь. Не надо. Все будет прекрасно. Я верну гебе папочку. Увидишь. А пока полежи здесь». Случилось чудо: она успокоилась и продолжала спать. Я на цыпочках вышла из темной комнаты и спустилась по лестнице. Обширный подол развевался вокруг моих ног. Телефон находился в холле, который освещался только уличным фонарем рядом с домом. Я начала набирать номер своей квартиры в Лондоне. Звуки набора эхом разнеслись по холлу. В спящем доме они напоминали пулеметную стрельбу. «Господи, — подумала я, — не хватает только, чтобы Маклоглины, живущие через три дома, пожаловались на шум». После пары щелчков телефон соединился с квартирой в Лондоне за четыреста миль от Дублина. Я дала ему прозвонить сотню раз. А может, тысячу. Он звонил и звонил в пустой, холодной, темной квартире. Я представила себе этот звонящий телефон рядом с кроватью, на которой никто не спал, и тени от незашторенных окон на полу. Незашторенных потому, что некому задернуть шторы. И тем не менее я позволяла ему звенеть и звенеть. Надежда медленно покидала меня. Джеймс не отвечал. Потому что Джеймса в квартире не было. Он был в другой квартире. В другой постели. С другой женщиной. Безумием было с моей стороны думать, что я смогу вернуть его только потому, что мне хотелось, чтобы он вернулся. Наверное, я спятила, забыв, что он живет с другой женщиной. Что он меня бросил. Боже милостивый, он ведь сказал, что любит другую. Постепенно я приходила в себя. Наверное, любой пристойный психиатр сказал бы, что шок от предательства Джеймса был чересчур сильным, чтобы я могла его переварить. Мне было легче представлять, будто ничего не случилось; казалось, если я сделаю вид, что все в порядке, то так оно и будет. Я села на пол в холодном, темном холле. Сердце, бившееся как птица в клетке, постепенно успокоилось. Руки перестали трястись. Голова обрела способность соображать. Ни в какой Лондон я утром не поеду. Теперь я буду жить здесь. По крайней мере, пока. Я чувствовала себя разбитой и страшно несчастной. После воодушевления, охватившего меня, когда я решила, что могу поговорить с Джеймсом и все уладить, на меня напала такая тоска, какой мне никогда не приходилось испытывать. Тоска величиной с континент. Глубокая, как Атлантический океан. Пустая, как головка Хелен. Ноги начали замерзать. Нужно было вернуться в постель. Но хотя я чувствовала себя такой усталой, будто мне тысяча лет, я знала, что заснуть мне не удастся. Никогда. Боль от утраты была чересчур велика. А мне отчаянно хотелось заснуть: ведь во сне я перестану ощущать боль. Как же я жалела, что наша мать не невротик, что она не держит в аптечке в ванной комнате кучу снотворных таблеток, валиума и антидепрессантов. Все было с точностью до наоборот. Она считала нас кандидатами для клиники Бетти Форд, если мы просили пару таблеток парацетамола в случае ангины — больного живота — сломанной ноги — прободной язвы. — Терпи, — говорила мама, — вспомни о мучениях распятого Христа. Или: — Что бы вы делали, если бы не придумали лекарство от боли? На что она вполне могла полнить такой ответ: — Распятие на кресте — просто прогулка на скачки в сравнении с этой болью в ухе. Или: — Готова до скончания века жариться на сковородке в аду, если только ты избавишь меня от зубной боли. После этого становилось ясно, что лекарствами у моей маман не разживешься, хотя шансы и с самого начала были невелики. Богохульство мама считала одним из самых тяжких грехов. Как бы мне хотелось, чтобы моя сестренка Анна до сих пор торговала наркотиками! Чего бы я только не дала сейчас за хорошую дозу. А так — даже достать в этом доме что-нибудь выпить было весьма проблематично. Мои родители пили мало. И почти не держали алкоголя в доме. Не то чтобы они придерживались такой политики — просто их вынудили обстоятельства. Дело в том, что, когда они пытались держать алкоголь в доме, благодаря мне, а потом и моим младшим сестрам этот алкоголь очень быстро исчезал. Мы придерживались следующего принципа: градусов в напитке не может быть ни слишком много, ни слишком мало. Мы употребляли все: от ирландского самогона до шерри-бренди. Когда я была помоложе и еще не обнаружила, как может действовать на меня спиртное, у нас был хороший бар с множеством напитков. Бутылки чистейшей польской водки соседствовали с литровыми бутылками «Малибу». Бутылки венгерской сливовицы вели себя так, будто им самое место рядом с бутылкой «Сатерн камфорт». В нашем баре о «холодной войне» и не слыхивали. Понимаете, папа постоянно выигрывал бутылки виски, играя в гольф, а мама иногда приносила домой бутылку шерри или еще какого-нибудь девичьего напитка после бриджа. Кроме того, люди дарили им разные экзотические бутылки, когда приезжали из отпуска. Например, наш сосед однажды презентоват бутылку греческого вина, когда вернулся с Кипра. Секретарша папы, проведя как-то отпуск за «железным занавесом», привезла нам сливовицу. Это было в 1979 году, и мы с сестрами считали ее очень храброй и долго расспрашивали, не была ли она свидетельницей нарушения прав человека в Венгрии. «Неужели это правда? Они все еще носят туфли на платформе?» — спрашивали мы, округлив глаза от ужаса. А практичная Маргарет интересовалась обменным курсом и спрашивала, сколько можно получить за пачку жвачки. «Сколько пачек мне нужно продать, чтобы купить дом?» — спрашивала она. Эта девица действительно обладала предвидением. Так или иначе, коллекция спиртных напитков постепенно росла. Так как мои родители почти не пили, а мы, дети, еще не начали, то бар всегда был переполнен. Увы, те счастливые дни в далеком прошлом. К сожалению, придется признаться, что, когда мне исполнилось пятнадцать, я открыла прелесть опьянения. И быстро поняла, что моих карманных денег не хватит на удовлетворение моей новой страсти. В результате мне много времени пришлось провести у бара, оглядываясь через плечо, пока я отливала по очереди из всех бутылок в отдельную посудину. Для этой цели я использовала небольшую бутылку из-под лимонада. Я боялась отливать слишком много из одной бутылки, так что выбирала самые разные. И, как вы уже поняли, сливала все в одну бутылку. Мне было плевать на вкус этой смеси. Моей главной целью было надраться. И я готова была пить что угодно ради достижения этой цели. Отведав смеси из, скажем, водки, шерри, джина, бренди и вермута (тетя Китти привезла нам бутылку вермута из Рима), я отправлялась на любую дискотеку, на какую мне удавалось заставить моих предков меня отпустить. Замечательные были денечки. Дабы избежать неприятных сцен с родителями, я заменяла то, что отлила, равным количеством воды. И была уверена, что никто ничего не заметит. Но, подобно неосторожным хозяевам нежных растений, которые гибнут, если их слишком обильно поливать, я умудрилась переразбавить многие напитки. Особенно досталось бутылке водки. И наступил день расплаты. Однажды в субботу, когда мне уже стукнуло семнадцать, родители пригласили в гости две пары — Келли и Смит. Мама и миссис Келли решили пить водку. Во всяком случае, они считали, что пьют водку. Однако благодаря моим усилиям за последние полтора года или около того бутылка «Смирновской» содержала практически сто процентов неразбавленной, чистой воды. Ни намека на алкоголь. Остальным гостям повезло — они действительно пили спиртное. Итак, папа, мистер Келли, мистер и миссис Смит становились все громогласнее, все краснее и смеялись любой шутке, которая даже отдаленно не была смешной. Папа рассказал, что в прошлом году не задекларировал некоторые свои доходы, Смиты поведали, что в прошлом году мистер Смит завел себе любовницу и что они едва не разошлись, но потом решили начать все сначала. Пока другие покатывались со смеху, мама с миссис Келли сидели с вытянутыми лицами и натянуто улыбались, когда другие покатывались со смеху. Мама не нашла ничего забавного в том, что миссис Смит вылила бокал «Баккарди» с кока-колой на ковер (мне не нравился «Баккарди», так что содержание алкоголя в бутылке не слишком изменилось), зато папа от души забавлялся. Все веселились. Кроме тех, кто предпочел водку. Разборки начались на следующий день. Бутылку с водкой проверили несколькими способами. (Например: «Понюхай. Чем пахнет?» — «Ничем, мам». — «Вот именно!») В результате эгой проверки выяснилось, что с бутылкой водки кто-то мухлевал. Причем неоднократно, надо добавить. Последовала грандиозная выволочка со слезами. По крайней мере, мама плакала. Но больше от стыда и гнева. — Какой позор! — возмущалась она. — Пригласить людей и угощать их разведенными напитками. Я чуть не умерла со стыда. Как ты посмела?! Ты же обещала не пить до восемнадцати лет! Я дулась и молчала, низко опустив голову, чтобы никто не заметил как я злюсь из-за того, что меня поймали. Папа печально молчал. Начались репрессии. Всю выпивку спрятали в буфет и заперли на ключ. Только мама знала, где этот ключ, но она поклялась, что скорее сгорит в геенне огненной, чем откроет эту тайну. Разумеется, мне и сестрам понадобилось совсем немного времени, чтобы научиться открывать замок отмычкой. Последовала настоящая партизанская война. Мать постоянно придумывала новые места, куда бы можно было спрятать выпивку. Хелен клялась, что однажды подслушала, как мама звонила тете Джулии, закоренелой алкоголичке, и советовалась с ней насчет потайных мест. Но эти сведения никто не подтвердил, так что считайте это сплетней. Однако мама опережала нас совсем ненамного — стоило ей придумать новое место для своих бутылок, как одна из нас тут же его находила. Ей приходилось придумывать все новые и новые места, но, к несчастью, новыми они оставались недолго. Она даже попыталась говори гь с нами по душам. — Пожалуйста, не пейте так много! Или, по крайней мере, не пейте так много из моих и отцовских запасов. В ответ она получала что-то вроде: — Но, мам, нам нравится пить. — Это было сказано скорее с грустью, чем со злобой. — А денег нет. Так что у нас нет выбора. Думаешь, нам приятно воровать? Вскоре Маргарет, Рейчел и я уехали из дома и получили возможность самостоятельно оплачивать свои дурные привычки, однако Хелен и Анна остались и никогда не имели гроша в кармане. Так что битва продолжалась. Таким образом, от прекрасной коллекции вин осталось несколько жалких полупустых бутылок, ведущих кочевой образ жизни, перемещаясь из шкафа в коробку с углем, оттуда под кровать или под буфет в поисках безопасного места. Да и остались-то липкая бутылка «Драмбуи» с сантиметром жидкости на донышке, дюйма полтора кубинской водки (честно, есть и такая — ее, верно, пьют идеологически подкованные кубинские товарищи) и почти полная бутылка бананового шнапса, по поводу которого Хелен и Анна дружно заявили, что скорее умрут от жажды, чем станут пить эту гадость. Я продолжала сидеть на холодном полу в темном холле. Мне действительно требовалось выпить. Я чувствовала себя безумно одинокой и выпила бы сейчас даже банановый шнапс, если бы знала, где его найти. Сначала я подумала, не разбудить ли мать, чтобы попросить спиртного у нее, но совесть мне не позволила. Она так обо мне беспокоилась, и, если бедняжке удалось уснуть, надо быть последней свиньей, чтобы разбудить ее. Может, у Хелен что-нибудь есть? Я устало поднялась по лестнице, но, когда осторожно вошла в ее спальню, постель оказалась пустой. Или она осталась ночевать у Линды, или какому-то парню здорово повезло. Если она действительно проведет ночь с мужчиной, то его наверняка утром найдут покончившим с собой, причем рядом будет лежать записка примерно такого содержания: «Я добился всего, к чему стремился в жизни. Так счастлив я уже никогда не буду. Поэтому я хочу умереть. PS: Она — настоящая богиня». Тут я вдруг дико испугалась за Кейт, как будто и без того не чувствовала себя ужасно. Меня охватила паника: а что, если с ней случилась беда? Я кинулась в свою комнату и облегченно вздохнула, услышав ее тихое дыхание. Немного отдышавшись и остыв, я задумалась, как же справляются другие родители. Как они могут позволить своим детям играть с другими детьми? Неужели они не впадают в панику, если не видят своего ребенка более пяти минут? Мне уже сейчас трудно, а какого черта я буду делать, когда она пойдет в школу? Я не смогу оставить ее так надолго. Директору придется разрешить мне сидеть в классе. Теперь мне в самом деле требовалось выпить. А вдруг Анна дома? Я потащилась к ее спальне, тихонько приоткрыла дверь, и в нос мне ударили пары. В смысле алкогольные пары. Бинго! «Слава богу», — подумала я, решив, что явилась в правильное место. Анна свернулась калачиком в постели, разбросав длинные темные волосы по подушке. Рядом с головой лежало нечто, напоминающее коробку из-под биг-мака. — Анна, — прошептала я и немного потрясла ее. Никакого впечатления. — Анна! — снова зашептала я, но уже значительно громче и тряханула ее посильнее. Потом повернула настольную лампу и направила свет ей в лицо, по типу гестапо. — Просыпайся же! Анна открыла глаза и уставилась на меня. — Клэр? — недоверчиво спросила она. Похоже, она и в самом деле перепугалась. Ей, наверное, показалось, что у нее галлюцинации. Бедная девочка! Ведь, насколько она знала, я находилась за четыреста миль, в другом городе, в другой жизни. И вдруг я появляюсь в ее комнате среди ночи. Да еще собираюсь клянчить. — Анна, прости, что побеспокоила, но у тебя нет чего-нибудь выпить? — спросила я. Она продолжала не мигая таращиться на меня. — Почему ты здесь? — спросила она слабым, испуганным голосом. — Потому что я ищу чего-нибудь выпить, черт побери, — рассердилась я. — У тебя ко мне послание? — поинтересовалась она, все еще глядя на меня расширенными глазами. «О господи!» — в раздражении подумала я. Анна обожала все связанное с оккультизмом. К примеру, она мечтала быть одержимой дьяволом. Или жить в доме с привидениями. Или обладать даром предсказывать несчастья. Она явно надеялась, что я — некое паранормальное явление. Или была пьянее, чем обычно. Мне так хотелось сказать ей какую-нибудь гадость! — Да, Анна, — промолвила я, решив пошутить, но чувствуя себя довольно глупо. — Они меня послали. Послали за выпивкой. — В рюкзаке, — слабо прошептала она. Ее рюкзак валялся на полу рядом с одной туфлей (что случилось с другой?), пальто, коробкой с чипсами и банкой пива. Я с трудом открыла рюкзак, так как к шнуру были привязаны два воздушных шарика. Анна определенно была на какой-то вечеринке. Обнаружив в рюкзаке бутылку белого вина, я чуть не разрыдалась от облегчения. — Спасибо, Анна, — сказала я, — я расплачусь с тобой завтра. Она все еще сидела на кровати, обалдевшая и испуганная, и только гупо кивнула. Я проверила Кейт. Она мирно спала. Вообще-то я боялась, что найду ее сидящей в корзинке, скрестив руки на груди, в ожидании папочки, которого я ей пообещала. Но она спала, смотрела свои детские сны про розовые облака и теплые кроватки, про милых людей, от которых приятно пахнет, про места, где много еды, можно долго спать и где все тебя любят. И где не надо стоять в очереди в уборную. Я отнесла бутылку вина на кухню и осторожно открыла. Я знала, что, выпив, почувствую себя лучше. Но только я успела налить себе стакан, как появилась Анна. Она терла глаза и пребывала в явном замешательстве. — Ох, Клэр, это в самом деле ты! Значит, мне ничего не привиделось, — сказала она с заметным облегчением, но в то же время несколько разочарованно. — А я решила, что у меня глюки. Потом подумала, что ты — видение. Но если бы ты была видением, то наверняка появилась бы в чем-то более симпатичном, чем эта ужасная мамина ночная рубашка. — Да, это в самом деле я, — улыбнулась я. — Извини, если напугала. Но мне до смерти хотелось выпить. Я подошла к ней и обняла — все-таки приятно было ее видеть. Анна сильно походила на Хелен — маленькое белое личико, узкие кошачьи глаза, забавный маленький носик. Но сходство на этом кончалось. Во-первых, я не испытывала по двадцать раз в день желания убить Анну. Она была гораздо тише, милее и всегда добра со всеми. К сожалению, она была несколько туманной и не от мира сего. Она как бы обитала в другом мире, среди фей. Ну, пожалуй, мне не стоит наводить тень на плетень. Дело в том, что Анна была чем-то вроде… ну, хиппи, что ли. У нее никогда не было постоянной работы, и она вечно болталась на фестивалях рока. Каждый раз, когда я приезжала из Лондона и спрашивала о ней, мама говорила что-то вроде: «Анна уехала в Гластонбери» или «Анна в Лиздунварне». А случалось — и это были очень плохие дни, — когда мама говорила: — Откуда, черт возьми, я знаю, где Анна? Ведь я всего лишь ее мать, будь оно все проклято! Иногда она устраивалась на работу. По большей части в заведения, торгующие на вынос. Но нигде не задерживалась. По странному совпадению, эти рестораны гоже быстро закрывались. Еще, как я уже говорила, Анна торговала наркотиками. Иногда. И крайне деликатно. Она не болталась у школьных ворот, пытаясь всучить первосортный героин восьмилеткам. Порой Анна продавала немного гашиша своим друзьям и членам семьи. Вне сомнения, в убыток себе. Ненадежный способ существования, но, похоже, се это не беспокоило. Папа сердился на Анну. Называл ее безответственной. И, разумеется, обвинял во всех бедах Анны меня, хотя это было не совсем справедливо. Папа говорил, что я «умотала» в Лондон — именно так он выражался — как раз тогда, когда Анна находилась в очень опасном возрасте, и что я подала ей дурной пример, бросив хорошую работу и переквалифицировавшись в официантки. Отец отчаянно пытался воспитать из Анны послушного налогоплательщика. Однажды он исхитрился найти ей работу в офисе строительной компании, — кто-то явно был у него в долгу, и притом в очень большом долгу. Но заставлять Анну работать в офисе оказалось ошибкой — все равно что носить туфли с правой ноги на левой и наоборот. Неприятно, неудобно и обречено на неудачу. Закончилось все кошмаром. Анна напоминала экзотический цветок, привыкший к тропическому климату, который внезапно перенесли в сырую и холодную страну. Разве может он там выжить? Он может лишь хиреть и вянуть, прелестные лепестки жухнут, тонкий аромат исчезает. Анне не подходила административная работа. Она обладала слишком богатым воображением и изобретательностью, чтобы заниматься бумажками. Кроме того, она была слишком обдолбанной, чтобы делать эту работу правильно. Она забывала о времени, уходя обедать, потому что находила гнездо лебедя у канала рядом с офисом и часами следила за птицами (время от времени свертывая сигаретку и покуривая «травку»). Однажды, когда она предложила изменить систему учета строительных рабочих и располагать их не по фамилиям, а по их знакам Зодиака, управляющий, мистер Бэллард, решил, что с него достаточно. Даже если он что-то должен Джеку Уолшу, эту девицу придется уволить. Не помогло и то, что Анна утверждала, будто она всего лишь пошутила. Отец был в ярости. Ему было безумно за нее стыдно. — Что творится в ее чертовой голове?! — возмущался он. — Знаешь, я иногда думаю, что она наркоманка. Честно говоря, для умного человека он отличался чрезмерной наивностью. Когда до Анны дошло, что я не какое-то таинственное явление, она была слегка разочарована, но решила воспользоваться ситуацией. — Налей мне тоже стаканчик, — попросила она, показывая на бутылку вина. Я послушалась, и мы обе уселись за кухонный стол. Было около пяти часов утра, но Анна не высказала никакого удивления по поводу позднего — вернее, раннего часа. — Твое здоровье, — сказала она, поднимая стакан. — И твое, — ответила я тускло. Я выпила стакан залпом, и Анна с уважением посмотрела на меня. — Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Я не знала, что ты собираешься приехать. Никто мне ничего не сказал… во всяком случае, я думаю, что мне никто ничего не говорил, — добавила она с сомнением. — Меня почти неделю не было дома. — Ну, видишь ли, это было внезапное решение, — вздохнула я, готовясь к длинному, мучительному объяснению обстоятельств моего трагического появления в родном доме. Но Анна внезапно меня перебила. — О господи! — воскликнула она и зажала рот ладонью. — Что случилось? — заволновалась я. Может быть, штопор неожиданно поднялся в воздух? Или в окне показалось лицо банши? — Ты больше не беременна! — воскликнула она. Я невольно улыбнулась. — Нет, Анна. Догадайся, что произошло. — Ты родила ребенка, — медленно сказала она. — Да, — подтвердила я, все еще улыбаясь. — Боже милостивый! — заверещала она. — Но это же замечательно! — Она порывисто обняла меня. — Девочка? — Да, — сказала я. — Она здесь? Можно мне на нее посмотреть? — возбужденно попросила Анна. — Она в моей комнате. Но сейчас она спит. И если ты не возражаешь, я бы не хотела ее будить. Во всяком случае, пока мы не прикончим эту бутылку. — Разумно, — согласилась Анна, наливая мне еще стакан вина. — Давай, вперед! Наверное, тебе долго не разрешали пить спиртное. Неудивительно, что ты взяла такой темп. — Верно, у меня давно не было возможности выпить. Но я вовсе не по этой причине хочу надраться, — сказала я. — Да? — она вопросительно взглянула на меня. Тут я и рассказала ей про Джеймса. Она была такой ласковой, такой сочувствующей, гак мудро не пыталась никого осудить, что я постепенно начала чувствовать себя лучше Немного спокойнее и не такой усталой. Наверное, тут сказалась и выпитая бутылка вина, но главную роль сыграла Анна. Она бормотала что-то вроде «чему быть, тому не миновать», «все уладится, даже если сейчас это кажется невозможным» и «что бы ни случилось, на все есть своя причина». Так обычно говорят хиппи. Но меня ее слова утешали. Примерно в шесть часов, когда уже начали петь птицы, мы покинули кухню, оставив на столе грязные стаканы, совершенно пустую бутылку, пробку, штопор, переполненную пепельницу и обертки от печенья. Через час встанет отец, чтобы приготовить завтрак себе и маме. Мы решили, что он разберется с беспорядком. Он любил возиться на кухне. Пусть чувствует, что он нам нужен. Обнявшись, мы медленно поднялись по лестнице в мою спальню. Я сразу свалилась на кровать, чувствуя себя сонной, расслабленной и спокойной. Анна несколько минут удивленно разглядывала Кейт, потом сбежала к себе за шариками и привязала их к корзинке Кейт. После этого она поцеловала меня, пожелала спокойной ночи и на цыпочках вышла из комнаты. А я сразу же погрузилась в глубокий сон без всяких сновидений. Вопли Кейт, требующей завтрак, разбудили меня через пятнадцать минут. Я покормила ее и снова улеглась, но через несколько минут встал отец. Послышались его шаги по лестнице, потом он закричал матери из кухни: — Твои дочери — пьяные щенки! — Мы всегда были «ее дочерями», когда нас увольняли с работы, когда мы не ходили к мессе, являлись домой слишком поздно или неприлично одевались. Но мы были «его дочерями», когда получали дипломы, выходили замуж за бухгалтеров и покупали дома. — Они пьют по ночам и целыми днями валяются в постели! И я должен здесь все за ними убирать? Отец явно обнаружил следы нашего ночного пира. Мама жалобно причитала: — Нет, ты только подумай, они снова нашли выпивку! Я считала, что им никогда не найти ее под титаном. Опять придется искать новое место. Некоторое время спустя суета улеглась. Но как раз когда я размечталась поспать еще часика три, кто-то позвонил во входную дверь. Естественно, это всех взбудоражило, ведь было еще раннее утро. Я слышала, как отец открыл дверь и вступил в переговоры с каким-то мужчиной. Я напрягла слух. Вдруг это Джеймс? Я почувствовала такой прилив надежды, что даже стало больно. Затем раздались шаги поднимающегося по лестнице отца. Он крикнул матери: — Там у дверей какой-то псих с туфлей. Хочет знать, не наша ли она. Что мне делать? Мать изумленно молчала. — Я со всеми этими делами опоздаю сегодня на прогулку! — пожаловался папа, как будто она была в чем-то виновата. От разочарования я начала плакать. Это был не Джеймс. Более того, я точно знала, кто это. — Пап! — крикнула я со слезами в голосе. — Па-ап! Он заглянул в дверь. — Доброе утро, детка, — сказал он. — Я вернусь через минуту. Принесу тебе чаю. Вот разберусь с тем психом у дверей. — Нет, папа, — сказала я. — Он не псих. Он таксист. Разбуди Анну. Готова поспорить, что это ее туфля. — Вот как! Она наконец соизволила явиться домой? — крикнула мама из своей комнаты. Папа отправился к Анне, бормоча себе под нос: — Я должен был догадаться, что без Анны тут не обошлось. Анну разбудили. И выяснилось, что человек, стоящий у входной двери, действительно таксист, который под утро привез Анну домой. Когда он закончил смену, то обнаружил в салоне машины туфлю. И начал, подобно Зачарованному Принцу, объезжать дома молодых женщин, которых он подвозил ночью, пытаясь найти ту, что потеряла туфельку. Анна и оказалась его Золушкой. Анна рассыпалась в благодарностях. Таксист уехал. Анна вернулась в постель. Папа отправился на работу. Я закрыла глаза. Кейт начала плакать, и я последовала ее примеру. 6 Мокро, ветрено, противно. Первые две недели моего пребывания в родительском доме дождь лил ежедневно. По-видимому, это был самый сырой февраль в истории. Каждую ночь я просыпалась от шума дождя, стучащего по крыше и бьющего в стекла. Погода на всех нагоняла тоску. К счастью, я и без дождя готова была покончить с собой. Более того, в такую погоду я даже чувствовала себя немного лучше. Создавалось впечатление, что судьба взялась привести к общему знаменателю мою разнесчастную жизнь и жизни более благополучных людей. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Анна и Хелен мрачно бродили по дому, с тоской всматриваясь в окна в надежде, что дождь когда-нибудь кончится. Мама поговаривала о том, что стоит построить ковчег. Только мне ливень не мешал. Мне было наплевать, выйду я когда-нибудь из дома или нет. Я часами валялась в постели, глядя в никуда. Кейт мирно лежала в корзинке рядом. А дождь все лил и лил, потоками стекая со стекол окон и превращая сад в болото. Каждое утро мама бодро входила в мою комнату, раздвигала шторы и вопрошала: — Какие планы на сегодня? Я знала, она пытается меня встряхнуть. И я пыталась выглядеть веселой. Вот только постоянно чувствовала себя жутко усталой. Мама предлагала приготовить мне завтрак, но как только она выходила из комнаты, я тащилась к окну и снова задергивала занавески. Я не пренебрегала моими материнскими обязанностями. Честное слово. Хотя, может, и пренебрегала. К моему стыду, в детскую поликлинику Кейт понесла мама. Мама же ездила в магазин, закупая горы подгузников и детского питания, присыпку, стерилизатор для бутылочек и все остальное, что требовалось Кейт. Справедливости ради надо сказать, что я не забросила свою дочку полностью. Я все-таки заботилась о ней. Кормила, меняла пеленки, мыла… Я даже играла с ней. Но сделать что-то, для чего надо было выйти из дома, я была не в состоянии. Если вы решите, что я ее не любила, то ошибетесь. Я любила ее больше, чем кого-либо в мире. Я бы сделала для нее все, что угодно (кроме, как я уже говорила, выхода из дома). Во мне просто не осталось ни капли энергии. Одевание стало для меня таким тяжелым мероприятием, что я с ним никак не справлялась. В тех редких случаях, когда я покидала постель, я напяливала поверх ночной рубашки один из отцовских старых свитеров и толстые носки. Я, разумеется, собиралась одеться поприличнее. Но позже. Например, после того, как покормлю Кейт. Однако после кормления я чувствовала, что выбилась из сил, что мне надо немного полежать и почитать «Хелло». Это очень показательно, потому что раньше я бы не смогла жить в доме, где есть этот журнал. Впрочем, читать я все равно была не в состоянии. Я лишь проглядывала картинки, фотографии членов знатных семей и их роскошных особняков и думала о том, счастливы ли они. И что такое счастье. Затем я лениво прикидывала, можно ли быть счастливым, живя в доме с такими ужасными стульями в стиле барокко, древними гобеленами и старыми картинами. Или быть замужем за принцем таким-то — толстым, лысым, с вставными зубами, — который был примерно в двенадцать раз старше бывшей «исполнительницы экзотических танцев», на которой он женился. Ростом он доходил ей только до талии. Полежав так немного, я отправлялась в ванную комнату. Чтобы собраться совершить это путешествие, мне требовалось не менее получаса. Мое тело казалось мне свинцовым. После туалета у меня едва хватало сил добраться до постели. «Полежу минут пять, — обещала я себе, — и тогда как следует оденусь». Но тут наступало время снова кормить Кейт. А потом снова требовалось прилечь хоть на пять минут… Так до одевания дело никогда и не доходило. Если бы у меня была возможность остаться одной и заснуть навечно, все было бы в порядке. Так я думала. Но люди продолжали меня дергать. Однажды, когда я лежала в кровати, в комнату вошел молодой человек, похожий на неандертальца, с молотком в руке. Моей первой реакцией была мысль, что я свихнулась и у меня галлюцинации. Но тут в комнату ворвалась возбужденная мама. Оказалось, что молодой человек пришел установить детскую систему сигнализации, которой предстояло соединить мою комнату с гостиной. Мама не спускала с него глаз, пока он работал внизу, но когда ей пришлось отойти к телефону, он поднялся в мою комнату. Мама ринулась вперед и силой заставила меня встать с постели. У меня до сих пор синяки на руке. Понимаете, она полагала, что у молодого человека могут возникнуть дурные мысли, если он будет работать рядом с кроватью, на которой валяюсь я. Поэтому она и стремилась меня побыстрее переместить. Еще меня постоянно донимала Хелен. Каждое утро она возникала в дверях и, гладя на мое распростертое тело, рявкала: — Завтрак готов. И кто придет последним, тот грязная свинья! Она исчезала, с грохотом спускаясь по лестнице в кухню, и я не успевала сказать ей, что я и так толстая, как свинья, так что таким способом меня не возьмешь. Я действительно была большой и толстой, тут уж не поспоришь. Арбузообразная, так сказать. По крайней мере, я была такой, когда приехала в Дублин. Сейчас я не знала, какая я. потому что не смотрелась в зеркало и не пыталась примерить какую-то одежду с того самого лня, как уехала из Лондона. Вне сомнения, от меня пованивало: вымыть голову меня можно было заставить с таким же успехом, как взобраться на Эверест. Иногда я принимала ванну, но только под давлением мамы — и с большой неохотой. Хотя, возможно, я все-таки не была свиньей: я честно не могла припомнить, когда в последний раз ела. Я не испытывала голода. Сама мысль о еде приводила меня в отчаяние. Я вся закоченела внутри, и казалось, что я не смогу проглотить ни кусочка. Поверить невозможно, что все это происходило со мной! Ведь я всегда отличалась отменным аппетитом. Особенно много я ела во время беременности. В юности мне безумно хотелось быть худосочной. Я не понимала, что те, кто страдает анорексией, больные, несчастные создания. Я считала, что им жутко повезло, потому что у них торчат берцовые кости, бедра узкие и такой вид, будто их вот-вот сдует ветром. Что бы ни случалось, аппетита я не теряла. Экзамены, собеседования для получения работы, суета свадебного дня — ничто не могло заставить меня перестать есть, как лошадь. Если я встречала худую женщину, которая говорила: «Надо же, я опять забыла поесть», я смотрела на нее с изумлением и завистью. У меня всегда был здоровый аппетит, как ни печально в этом признаться. Даже когда придет конец света, мы все покинем свои бренные тела и окажемся на небесах, когда время перестанет существовать, наш дух очистится и мы будем жить вечно, даже тогда мне потребуется плотный завтрак в одиннадцать часов утра. Обычно я утешала себя мыслью, что тощие люди наверняка безбожно врут: они либо пьют таблетки, либо отсасывают жир каждую пятницу. Теперь же, впервые в жизни, я не была голодна. Более того, одна мысль о пище вызывала у меня отвращение. Мне было на все наплевать. Я ни от чего не получала удовольствия. Вот если бы я так себя чувствовала, когда мне было семнадцать! Я бы тогда считала себя одной из избранных. Сейчас же я была слишком уставшей и несчастной, чтобы думать об этом. День тянулся за днем. Иногда я сползала с постели и несла Кейт вниз, в гостиную, чтобы вместе с мамой посмотреть австралийскую мыльную оперу. Выпивала с ней чашку чая и возвращалась к себе. К сожалению, Хелен продолжала меня донимать. Через три дня после установки сигнализации она на цыпочках вошла в мою спальню. — Эта штука работает? — шепотом спросила она. — Что? — сердито отозвалась я, поднимая взор от журнала. — Нет, разумеется, она не включена. Зачем, черт побери? Кейт здесь, и я тоже. — Прекрасно, — сказала она. — расчудесно! — И она аж согнулась от хохота. Даже слезы бежали по щекам. Я сидела на кровати и смотрела на нее с плохо скрываемым отвращением. — Извини, — сказала она, утирая слезы и стараясь взять себя в руки. — Извини, пожалуйста. — Что происходит? — спросила я у сестры, когда она немного успокоилась. — Сейчас покажу, — пообещала она. — Но ты должна быть тихой, как мышка. Она подошла к переговорному устройство сигнальной системы, включила его и начала нараспев приговаривать: — Анна! Ооо, Аааанна! Я удивленно смотрела на нее. — Что ты такое творишь, черт побери? — Заткнись! — прошипела она и выключила переговорное устройство. — Разве не видишь, я знакомлю Анну с духами. — В каком смысле? — спросила я, сбитая с толку. — Эта дуреха Анна сейчас одна в гостиной. Она ничего не знает про переговорное устройство, вот и подумает, что слышит голоса, — с досадой пояснила Хелен. — А теперь, пожалуйста, заткнись. Хелен снова начала завывать; сообщила Анне, что она — ее духовный наставник, что она должна особенно тепло относиться к своей сестре Хелен и тому подобное. Она провела добрые полчаса на коленях, шепча в микрофон. Еще несколько дней подряд, когда кто-нибудь оказывался один в гостиной, Хелен мчалась в мою комнату. где часами докладывала этому человеку, что она — его подсознательный повелитель или ангел-хранитель и что он должен относиться особенно хорошо к своей сестре — дочери — подруге Хелен. Она продолжала это занятие и после того, как все уже догадались, что бестелесный голос принадлежит ей, и не обращали на нее внимания. А бедная Анна едва не умерла от разочарования. Между тем дождь все лил. Канал вышел из берегов, по дорогам нельзя было проехать, всюду стояли брошенные машины. Я слышала об этом от других: сама я никогда не выходила из дома. Я все время думала о Джеймсе. Видела его во сне. Самыми приятными были сны, в которых мы все еще были вместе. Просыпаясь, я на несколько минут забывала, где я и что со мной случилось, и купалась в теплом, ласковом облаке счастья. Но тут же все вспоминала. Такое впечатление, будто получаешь пинок в живот. Джеймс не давал о себе знать. Ни звука. Я полагала, что через неделю-две он свяжется со мной — хотя бы узнать, как я и, по крайней мере, как Кейт. Я не соглашалась верить, что дочь ему совершенно неинтересна. Самое печальное — он даже не знал, что ее зовут Кейт! Через пять дней после моего появления в Дублине я позвонила Джуди. Спросила, знает ли Джеймс, где я, и затаила дыхание в ожидании ответа: надеялась, она скажет, что нет, не знает. Это бы, по крайней мере, объяснило его молчание. Но она печально сказала, что Джеймс знает. Помимо своей воли я спросила, все ли еще он с Дениз. И снова она сказала «да». Я ощущала себя так, будто истекаю кровью изнутри, будто вот-вот умру. Я поблагодарила Джуди, извинилась за то, что ставлю ее в такое двусмысленное положение, и повесила трубку. Мои руки тряслись, пот стекал со лба. Болело сердце. Случались моменты, когда я чувствовала, что Джеймс рано или поздно вернется. Ведь он так сильно любил меня, не может же он вот так взять и сразу перестать любить. Надо только подождать, и он, жалкий и виноватый, появится на пороге, чтобы забрать жену и ребенка, удивляясь, что не сделал этого раньше. Предвидя такую возможность, неплохо было бы вылезти из кровати и надеть что-нибудь приличное. Но я тут же вспоминала, какая зловредная особа судьба. Чем хуже я выгляжу, тем больше шансов, что Джеймс внезапно появится. Поэтому я продолжала ходить в ночной рубашке, отцовском свитере и толстых носках. Я напрочь забыла, что такое губная помада. Мне часто хотелось ему позвонить. Но такое случалось всегда среди ночи. Меня вдруг охватывала страшная паника от мысли, сколько же я потеряла. Но я не знала, как до него добраться. Мне не хотелось унижаться и просить Джуди достать мне номер телефона той квартиры, где он живет с Дениз. Я, конечно, могла бы позвонить ему на работу, но такое желание никогда не посещало меня днем. И я этому радовалась. Какая польза от такого звонка? Что я могу ему сказать? «Ты все еще меня не любишь? Ты любишь Дениз?» И он ответит «да» на оба вопроса… Шло время. Медленно, очень медленно мои чувства начали изменяться. Но изменения были такими незначительными, что я их не замечала. Не то чтобы тяжесть от потери стала легче. Но появилось нечто новое. Я стала чувствовать себя униженной. Сначала это были небольшие уколы. Например, я стала задумываться, как долго Джуди знала, что Джеймс мне изменяет. Потом это чувство начало раздуваться, как воздушный шарик, и наконец я перестала ощущать все остальное — только унижение. Интересно, кто знал, что Джеймс завел роман? Знали ли об этом мои друзья, обсуждали ли они нас между собой? Очевидно, они просто не решались рассказать обо всем мне: «Нет, сейчас ей нельзя говорить. Она беременна», и смотрели на меня с жалостью. Благодаря господа за то, что уж они-то могут доверять своим мужьям и любовникам. Наверное, они говорили друг другу: — Уж чего Дейв — Фрэнк — Уильям никогда не сделает, так это не заведет роман на стороне. Пусть он ничего не делает по дому — дает мне мало денег — никогда со мной ничего не обсуждает, но, по крайней мере, он мне верен. И добавляли про себя: — Я так рада, что это случилось с ней, а не со мной. Я злилась. Мне хотелось крикнуть всему миру: — Вы ошибаетесь! Я тоже думала, что могу доверять своему мужу! Я считала, что он, черт побери, слишком ленив, чтобы завести интрижку. Но он завел. И точно так же могут поступить Дейв — Фрэнк — Уильям. Может, они уже завели себе любовниц. Или у них были любовницы в прошлом. Кто знает, вполне вероятно, что когда твой муж ездил во Францию играть в регби, он трахался там с кем-нибудь. Ты этого не знаешь. Все возможно. Спроси, по ком звонит колокол, и позволь мне сказать тебе прямо: он звонит по тебе! Когда я думала о Дениз, меня передергивало. Я вспоминала, как мы обменивались любезностями, беседовали о погоде, как я говорила ей комплименты по поводу ее внешности, рассказывала ей о своей беременности и думала, какая она милая и приятная, а она тем временем спала с моим мужем. В такие минуты мне хотелось отправиться назад в прошлое, схватить себя саму за шиворот и оттащить от Дениз и от этого разговора, наказать себя, как мать наказывает провинившегося ребенка: — Не смей разговаривать с этой ужасной женщиной! И еще мне хотелось добраться до Дениз и избить ее до полусмерти. Меня угнетала и ужасала мысль о том, что все знали про Джеймса и Дениз, одна я находилась в благостном неведении. Я не желала, чтобы меня считали жертвой! Но при этом чувствовала себя жалкой, глупой и униженной. Я начала дико злиться на Джеймса, и постепенно чувство унижения сменила ревность. Поверить невозможно, что я начала ревновать только через три недели. Я всегда считала, что, если мужчина, которого я люблю, переспит с другой женщиной, ревность охватит меня сразу. Но в данном случае она плелась где-то позади за чувством потери, одиночества, безнадежности и унижения. Я как-то мало думала о том, что Джеймс сейчас с Дениз. Меня больше волновало, что он не со мной. Все изменилось за одну ночь. Мы с мамой смотрели видеофильм. Предполагалось, что это фильм про любовь, но на самом деле он оказался откровенной порнухой. Мама не отрывала глаз от экрана и время от времени цокала языком. Я одним глазом поглядывала на экран, одновременно пытаясь накормить Кейт. — С кем это он трахается? — спросила я. — С той женщиной из лифта? — Нет, глупышка, — сказала мама. — Это дочь женщины из лифта. — Но мне казалось, его застали в постели с женщиной из лифта, — заметила я, совсем запутавшись. — Да, правильно, — пояснила мама. — Но он ей изменил с ее же дочерью. — Бедная женщина из лифта, — печально сказала я. Мама внимательно посмотрела на меня. Я знала, о чем она думает: «Сейчас начнет плакать. Почему я не поставила что-нибудь нейтральное вроде „Кошмара в Ами-тевилле“ или „Техасского маньяка“?» Я следила за мужчиной и женщиной на экране, которые наслаждались, предавая ту женщину из лифта. И внезапно представила себе Джеймса и Дениз в постели. «Они этим занимаются, сама знаешь!» — прошептал голос в моей голове. Они вместе ложатся спать. Занимаются любовью. Их охватывает страсть друг к другу. Она до него дотрагивается, прикасается к его нежной коже и шелковистым волосам. Она спит рядом с его прекрасным телом и может, проснувшись, смотреть, как он спит, как его длинные ресницы отбрасывают тень на щеки. Как они ведут себя, когда вместе? Как он с ней обращается? Какой он, когда с ней? Неужели он так же ласково проводит своим слегка колючим подбородком по ее шеке по утрам, как он делал со мной, а потом, когда я возмущалась, смеялся, демонстрируя ровные белые зубы на смуглом лице? Засыпает ли она, положив голову на его мускулистую грудь, ощущая тонкий запах его лосьона, как это делала я? Будит ли он ее по утрам, проводя ладонью по бедру, как он это делал со мной? Неужели он так же прижимает ее руки к кровати, обхватывает ее ногами, ухмыляется, видя ее беспомощность, и начинает медленно двигаться, сводя ее с ума, как он это делал со мной? Целует ли он ее, взяв в рот кубик льда, отчего рту становится холодно, а телу жарко, как он это делал со мной? Покусывает ли он ласково ее шею и плечо, отчего по всему телу бегут мурашки похоти, как он это делал со мной? Ну а она? О чем она думает в первую очередь, когда просыпается по утрам? Наверное, она думает: «Господи, как он красив, и он в постели со мной!» Потому что моей первой утренней мыслью была именно эта… Я с ума сходила от ревности. А может быть, они делают это как-то по-другому? Какая она в постели? Лучше меня? Какое у нее тело? Может, у нее меньше попка, больше сиськи, длиннее ноги и более плоский живот? Изобретательна ли она в постели, может ли довести его до экстаза? Я раздумывала над всем этим, хотя на многие вопросы могла ответить самостоятельно. Меньше попка? Нет. Больше сиськи? Да. Более плоский живот? Вряд ли. Длиннее ноги? Трудно сказать, мы примерно одного роста. Как бы то ни было, она никогда не вела себя как сексуальная кошечка. Она всегда казалась милой и… обыкновенной. Но теперь в моем представлении она превратилась в Елену Троянскую, в Мадонну, в Шарон Стоун. Ревность раздирала меня на части. В моей голове мелькали картинки: Джеймс и Дениз в постели. Я не могла вынести мысли, что он хотел ее. Она наполняла меня безудержной яростью. Я готова была убить обоих. Мне хотелось истерически рыдать. Я чувствовала, что ревность делает меня уродливой, бесформенной, позеленевшей, но ничего не могла с собой поделать. Ревность — отвратительное чувство. И совершенно бессмысленное. Ничего с помощью ревности не добьешься. Если вы теряете кого-то или что-то, то ощущаете потерю, затем понемногу дыра в вашей жизни становится все меньше и затягивается окончательно. Но с ревностью все иначе. И я сама, собственным воображением питала эту ревность, сама делала себе больно. С эмоциональной точки зрения это было равносильно нанесению себе раны на руке, на животе или на ноге. Ревность — то же членовредительство. Такая же болезненная и бессмысленная. Я испытывала боль не от того, что что-то со мной произошло, а из-за того, что со мной чего-то не случилось. Иначе почему то, что происходило между двумя другими людьми и никак не затрагивало меня, причиняло мне такую боль? Черт возьми, я этого не знала. Я только знала, что мне больно. 7 Следующий период в нашем доме до сих пор называют Большим террором. Даже сейчас Хелен иногда говорит: — Помнишь время, когда ты вела себя, как Адольф Гитлер? Мы все тебя боялись и мечтали, чтобы ты уехала в Лондон. Во мне произошла ужасная перемена. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Из печальной, одинокой и несчастной женщины я превратилась в бешеную фурию, зациклившуюся на ревности и желании отомстить Дениз и Джеймсу. Я с наслаждением придумывала несчастья, которые могли случиться с ними. Когда я лежала целыми днями в постели, не в состоянии даже говорить, я не проявляла агрессивности. Разумеется, я нагоняла на всех тоску и ничего не делала по дому, но больше меня не в чем было упрекнуть. Теперь же я превратилась в буйную сумасшедшую, которую по ошибке выпустили из дурдома. Во мне накопилось столько ярости и гнева, а человека, на которого это все можно было заслуженно излить — то есть Джеймса, — не было под рукой. Поэтому моя семья, абсолютно ни в чем не виноватая, а, наоборот, пытающаяся помочь мне, оказалась на линии огня. Вместо Джеймса я орала на них и хлопала дверями им в лицо. Когда я вернулась из Лондона, в моем горе было какое-то достоинство. Я чувствовала себя женщиной Викторианской эпохи, разочаровавшейся в любви, у которой нет иного выхода, как повернуться лицом к стене и умереть. Но умереть красиво, в окружении нюхательных солей — как Мишель Пфайффер в «Опасных связях». Теперь же я больше напоминала Кристофера Уокена из «Охотника за оленями». Я стала психопаткой. Сумасшедшей. Опасной для себя и других. Я бродила по дому с диким выражением в глазах, и все испуганно замолкали, стоило мне войти. Мама с папой с тревогой следили за мной, Анна и Хелен сразу же уходили, едва я появлялась. Я не носила камуфляжной формы, не перепоясывалась патронташем, не имела при себе страшного автомата и гранаты в кармане. Но я чувствовала себя такой сильной, будто все это у меня есть, да и реагировали все на меня с соответствующим ужасом. Великий террор наступил с того дня, как я посмотрела с мамой видеофильм. Не стану рассказывать, что тогда произошло. Слишком стыдно за себя. К счастью, магазин видеопроката не стал выдвигать обвинения. Управляющий магазина сказал правду: они лишь складируют видеокассеты, к его собственному мнению и моральным принципам они никакою отношения не имеют. Великий террор продолжался несколько дней. Любая мелочь могла завести меня — особенно любовные сцены на экране телевизора. В моей голове постоянно прокручивался видеофильм с Джеймсом и Дениз в постели. Когда я видела на экране другие пары влюбленных, я приходила в ярость. К счастью, в жизни мне наблюдать любящие пары не доводилось. Мама с папой не вели себя, как влюбленные. Самое романтичное, что мой отец творил моей матери в конце недели, было: — Может быть, съездим в суббогу в супермаркет? Хелен постоянно приводила в дом поклонников, но она лишь издевалась над ними, и это даже доставляло мне мрачное удовольствие. Что касается Анны, то это совсем другая история, о ней я расскажу в другой раз. Еще я очень много материлась в этот период. И швырялась вещами. Например, я могла швырнуть книгой в телевизор, если видела на экране целующуюся пару, или запустить туфлей в стену или бутылочкой Кейт в окно. Вообще всем, что попадалось под руку. Я ругалась, как базарная торговка, и вылетала из комнаты, с такой силой хлопая дверью, что с крыши, должно быть, слетала черепица. Дело дошло до того, что стоило мне войти в гостиную, любой, кто там находился, поспешно переключал канал и останавливался на чем-то нейтральном, вроде Открытой университетской программы по прикладной физике или документальном фильме про холодильники. — Что показывают? — ворчливо спрашивала я. — Ну… вот только это, — нервно отвечали они, макая в сторону телевизора дрожащей рукой. Мы все молча сидели, делая вид, что смотрим эту передачу. От меня исходили пугающие флюиды, а мама, Анна и Хелен боялись выступить с предложением переключить канал и выжидали, когда будет прилично улизнуть и продолжить смотреть фильм по маленькому телевизору в маминой комнате. Когда же они поднимались и тянулись к двери, я орала: — Куда это вы идете? Не в состоянии находиться со мной в одной комнате? Мало того, что мой муж меня бросил, так еще и моя семья меня избегает. Бедные жертвы останавливались в смущении, не решаясь уйти, но явно не желая оставаться. И ненавидя меня за это. — Валяйте, уходите! — злобно цедила я. — Убирайтесь! Я вела себя настолько ужасно, что никто, даже Хелен, не мог набраться храбрости и сказать мне, что я безумно эгоистична и вообще настоящая стерва. Вся семья была в заложниках у моего дикого нрава и непредсказуемых поступков. Только к Кейт я относилась с некоторым уважением. И то не всегда. Однажды, когда она заплакала, я резко крикнула: — Заткнись, Кейт! Случилось невероятное: девочка сразу замолчала. Но с той поры, сколько я ни старалась, я не могла воспроизвести этот тон. Я пробовала и так и сяк, но она продолжала голосить, вне сомнения думая: «Ха! Хоть ты один раз и напугала меня на долю секунды, но можешь быть уверена, черт побери, что это не повторится». Меня переполняла энергия. Моего тела не хватало, чтобы вместить всю эту энергию, и я не знала, что с ней делать. Особенно после того, как я долгое время была лишена ее начисто. Мне казалось, что я вот-вот взорвусь. Или сойду с ума. Хуже всего, мне все еще не хотелось выходить из дома, хотя я чувствовала в себе достаточно сил, чтобы пробежать сто миль. Во мне скопилась сила десяти мужиков. Я смогла бы завоевать золотые медали на Олимпийских играх в любом виде спорта. Я чувствовала, что могу бегать быстрее, прыгать выше, кидать дальше, поднимать больше и ударять сильнее, чем кто-либо в мире. В первую ночь, когда меня охватила ревность, я выпила полбутылки водки. Заставила Анну одолжить мне пятнадцать фунтов и послала Хелен в магазин, торгующий без лицензии. Анна, конечно, тоже с удовольствием сбегала бы в магазин и вернулась бы с водкой. Вот только когда? Она могла появиться через неделю, рассказав путаную историю, как встретила в магазине людей, едущих в Стоунхендж, и решила, что будет неплохо к ним присоединиться. Или поведать, что с ней произошло нечто странное и она потеряла неделю. А я могла ответить ей, что в этом нет ничего странного. Если она отправилась на квартиру к своему дружку Шейну и там накурилась, то понятно, куда девалась неделя. Нельзя сказать, что уговорить Хелен было легко. — Я утону! — жаловалась она, поскольку погода продолжала оставаться мерзкой. — Не утонешь, — мрачно уверяла я сквозь сжатые зубы, тон мой подразумевал, что это дело нетрудно и организовать. — Это будет тебе дорого стоить, — меняла она тактику. — Сколько? — Пятерку. — Дай ей еще пять фунтов, — приказывала я Анне. — Теперь ты должна мне двадцать фунтов, — говорила Анна. — Я когда-нибудь забывала отдать тебе долг? — холодно вопрошала я. — Ну, нет… — соглашалась бедняжка, напуганная до такой степени, что даже не рисковала напомнить мне, что я все еще должна ей деньги за бутылку вина, которую я «взяла взаймы» у нее в день моего приезда домой. — И куда ты пошла? — нетерпеливо спрашивала я Хелен. — Наверх, переобуться. Хелен вернулась много времени спустя, промокшая насквозь, и, громко ругаясь, протянула мне литровую бутылку водки в промокшем бумажном пакете. Сдачи с пятнадцати фунтов она мне не предложила, да я и не спросила. Когда я обнаружила, что бутылка открыта и больше четверти уже отсутствует, Хелен давно испарилась… Как и ее шансы дожить до своего девятнадцатого дня рождения. «Месть моя будет ужасной, дайте мне только до нее добраться!» Несмотря на выпитую водку, я не могла заснуть. Я бродила по дому из комнаты в комнату и искала место, где чувствовала бы себя в безопасности. Такое место, где эти ужасные картинки перестали бы мелькать в моей голове. Но ненависть и ревность не давали мне уснуть. В отчаянии я подумала, что, если попробую лечь в другой комнате и в другую постель, сон придет ко мне. Я пошла в бывшую комнату Рейчел — ту самую, куда поселят вас, если вы приедете поголодать недельку, зажгла свет. У комнаты был такой же нежилой вид, как и у моей, когда я приехала из Лондона. Хотя в шкафу все еще висела одежда, а на стенах плакаты. Я наткнулась на тренировочный велосипед и машину для гребли, купленные отцом лет девять назад в результате энергичной, но короткой попытки привести себя в норму. Так они и стояли в комнате Рейчел, покрытые пылью и паутиной. Выглядели они устаревшими и скрипучими, совсем непохожими на те, что продают сегодня — с компьютерными программами, видеоэкранами и электронным счетчиком калорий. Я с любовью посмотрела на эти доисторические сооружения, и на меня волнами нахлынули воспоминания. Сколько было восторгов, когда их привезли! Только мама не присоединилась к общей радости. Сказала, что не понимает, зачем все это нужно. Что ей ни к чему надрываться, что она уже достаточно потрудилась в жизни, будучи замужем за папой и воспитывая пятерых дочерей. Мы же все были просто вне себя. С охами и ахами мы сгрудились вокруг машин, сверкающих хромированными деталями, и никуда не отходили, пока их не установили в оранжерее. Мы все возлагали на них большие надежды. Решили, что у нас будут фигуры, как у Джеми Ли Кертис (она тогда была очень популярна), после минимальных усилий. Поэтому от желающих не было отбоя. Папа тоже сказал, что хочет такую же фигуру, как у Джеми Ли Кертис. Мама не разговаривала с ним целую неделю. Вначале мы ссорились и спорили, чья очередь пользоваться машинами. Было пролито много слез и сказано много грубых слов. Особенно нам нравился велосипед: Маргарет, Рейчел и я были крайне недовольны размерами наших поп и бедер. Машина для гребли не пользовалась такой популярностью — мы были молоды и еще не осознали, что у людей могут быть толстые руки. Маргарет, Рейчел и я провели большую часть своей подростковой жизни, стоя спиной к высокому зеркалу и едва не вывихивая шеи, пытаясь разглядеть, как наши попки выглядят сзади. Каждая пара джинсов рассматривалась с точки зрения ее способности уменьшить зад. Каждый свитер и каждая рубашка подвергались такому же испытанию — прикрывают ли они наши зады? Одержимость по поводу излишней величины зада можно сравнить только с одержимостью по поводу незначительной величины бюста. Как обидно! Ведь мы были прекрасны. У нас были такие замечательные фигуры. А мы этого не понимали. Рейчел часто жалела, что не родилась раньше. То ecu в период голода в стране. Она однажды задумчиво сказала: — Представляешь, какими бы мы тощими были, если бы несколько месяцев питались только травой и камнями! Сейчас бы я заплатила крупную сумму, чтобы иметь такую фигуру, какую я имела тогда. Тут мне в голову пришла страшная мысль. А вдруг на станет день, когда я вспомню, какой была сегодня, и пожалею, что фигура уже не та? «Наверное, надо начинать получать удовольствие от того, что имеешь сейчас, — подумала я. — Потому что когда-нибудь мне захочется снова так выглядеть». Естественно, энтузиазм насчет велосипеда и машины для гребли прошел быстро. Ожидания не оправдались, да к тому же случилось несчастье. Хотя Хелен в то время было всего девять лет, она решила продемонстрировать нам, что только она знает, как работает машина для гребли. Для пущего впечатления она установила грузики слишком высоко и попыталась поднять их, предварительно не разогревшись. И тут же потянула грудную мышцу. Она утверждала, что одна сторона у нее парализована и спасти ее может только огромное количество шоколада и постоянное внимание всей семьи. Хелен была Хелен с молодых ногтей. Если верить ей, боль была непереносимой. Она просила доктора Бленхейма избавить ее от страданий раз и навсегда. Все остальные тоже находили ее страдания невыносимыми и не возражали, чтобы ее от них избавили. Но доктор сказал, что не может на это пойти. Не помню, как он это назвал — предумышленное убийство или еще как-то. Папа уверил его, что мы предпочтем называть это убийством из жалости — он имел в виду из жалости ко всем нам. Мы обещали, что никому ничего не скажем. Но нам так и не удалось его уговорить. Поскольку никто из нас, несмотря на все усилия, даже отдаленно не начал походить на Джеми Ли Кертис, мы почувствовали, что нас подвели, и в отместку начали игнорировать велосипед. Немного погодя даже отец перестал притворяться, что пользуется тренажерами. Он пробормотал что-то насчет того, что прочитал в «Космополитен» статью, в которой говорилось, что слишком много физических занятий не менее вредно, чем полный отказ от них. Я тоже прочитала эту статью. Там говорилось о фанатиках, по-настоящему больных людях, которые совсем не походили на отца. Но папа таким образом получил железное оправдание для своей лени. Он ссылался на эту статью каждый раз, когда мама начинала шуметь по поводу дороговизны тренажеров, утверждая, что всегда возражала против их покупки и предсказывала, что именно произойдет. Итак, два тренажера были забыты и собирали пыль вместе с розовыми теплыми носками и розовыми лентами для волос, которые мы купили, чтобы хорошо выглядеть во время занятий. Мы с Маргарет даже приобрели розовые носки и ленту для отца. Он нацепил их однажды, чтобы позабавить нас. Мне кажется, где-то даже есть фотография. Короче говоря, я очень удивилась, когда споткнулась о велосипед в комнате Рейчел. Я не видела эти тренажеры уже много лет. Была уверена, что их уже давно отправили в ссылку в Сибирь, то есть гараж, вместе со старыми роликовыми коньками, самокатами, клюшками, мячами, ракетками, велосипедами и другой рухлядью, которая когда-то недолгое время пользовалась бешеной популярностью и становилась причиной многих ссор и обид в семье. Я была очень рада снова увидеть тренажеры. Они казались мне старыми друзьями, с которыми я случайно встретилась много лет спустя. Теперь, когда я могу вспоминать обо всем спокойно, я понимаю, что на самом деле мне нужна была боксерская груша. Чтобы выплеснуть тот ужасный гнев, который я испытывала по отношению к Джеймсу и Дениз. Но груши не было, а заменить ее головой Хелен запрещал закон, так что моя находка машины оказалась просто даром божьим. Я смутно сознавала, что некоторая физическая разрядка мне просто необходима: она может удержать меня от нападок на окружающих. Или тренажеры — или огромное количество алкоголя. Итак, я поставила на туалетный столик Рейчел бутылку и стакан и влезла на велосипед, подобрав под себя ночную рубашку. Да, я все еще ходила в маминой ночной рубашке. Чувствуя себя немного глупо (но не чересчур: ведь я уже успела влить в себя полбутылки водки), я принялась крутить педали. И пока все в доме спали, я их крутила и потела. Затем я какое-то время гребла и потела. Потом вернулась на велосипед и еще покрутила педали и попотела. Пока Джеймс где-то мирно спал в объятиях Дениз, я как безумная крутила педали в спальне с портретами Дона Джонсона на стене, и по моему распухшему лицу стекали горячие слезы. Каждый раз, как я представляла их в постели, я начинала крутить педали быстрее, как будто пытаясь убежать от боли. Я боялась, что если перестану, то убью кого-нибудь. Я не занималась физической подготовкой многие месяцы, не делала ничего тяжелого долгие годы (если не считать родов), но я не уставала и даже ничуть не запыхалась. Чем энергичнее я крутила педали, тем легче мне это давалось. Мне казалось, что мои бедра сделаны из стали (могу вас уверить, что это не так). Педали мелькали, сливаясь в сплошной круг. Создавалось впечатление, что мои суставы смазаны машинным маслом, с такой легкостью они работали. Я крутила педали все быстрее и быстрее, и постепенно тугой узел в груди начал таять. Ко мне пришло спокойствие. Я дышала почти нормально. Когда я наконец слезла с велосипеда, его ручки были мокрыми от пота, а ночная рубашка прилипла к моему телу. Я вернулась к себе и легла. Кейт взглянула на мое красное лицо и мокрую рубашку, но особого интереса не проявила. Я прижалась горящей щекой к холодной подушке и поняла, что теперь засну. На следующее утро я проснулась рано. Даже опередила Кейт. Мы поменялись ролями: на этот раз она проснулась от моего плача. — Вот теперь ты видишь, как это неприятно, — сказала я ей, продолжая рыдать. — Разве хорошо так начинать день? Ко мне снова вернулись ревность и гнев. Стоило мне проснуться, перед моими глазами опять возникли ужасные картинки — Джеймс с Дениз в постели. Ярость охватила меня, струясь по жилам, как яд. Поэтому, пока я кормила Кейт, я прикончила бутылку водки, после чего вернулась в комнату Рейчел и опять уселась на велосипед. Если бы в мире была справедливость, то после внерашних упражнений я бы чувствовала себя как парализованная. Но если я чему и научилась за последний месяц, так это тому, что в мире ее нет. Справедливости, я хочу сказать. Так что я не ощущала никаких последствий. Примерно еще неделю меня съедали злость и ревность. Я ненавидела Дениз и Джеймса. Терроризировала семью, даже не понимая, что я это делаю. А если становилось совсем невмоготу, я садилась на велосипед и крутила педали, пытаясь хотя бы частично освободиться от обуревающей меня ярости. Еще я много пила. Я задолжала Анне целое состояние. Хелен брала у меня огромные деньги за то, что бегала в магазин. Мне ничего не оставалось, как платить ей. Я была единственным покупателем на рынке продавцов. Хелен брала меня за горло: я должна была или платить ей, или идти сама. А я все еще и помыслить не могла о том, чтобы выйти из дома. Поэтому я платила. Или, вернее, поскольку у меня не имелось ирландских денег, платила Анна. Я искренне собиралась с ней рассчитаться, как только смогу. Меня не особенно беспокоило, какую брешь я пробиваю в бюджете Анны. А зря. Ведь она получала только пособие и должна была умудряться платить за дозы средних и тяжелых наркотиков, на которые она давно подсела. Но я заботилась лишь о себе. Большую часть времени я бывала наполовину пьяна. Я хотела заглушить боль и злость алкоголем. Но на самом деле водка мало помогала. Я лишь чувствовала себя еще более потерянной и запутавшейся. А когда трезвела, требовалась следующая порция, и в ожидании ее действия я ощущала глубокую депрессию. Никогда не думала, что произнесу эти слова, но на самом деле выпивка — не выход из положения. Может быть, наркотики — но не выпивка. И только когда я случайно подслушала разговор между мамой, Анной и Хелен, я поняла, каким чудовищем была. Я как раз собиралась пойти на кухню, но зацепилась рукавом моего свитера (в смысле отцовского свитера) за ручку двери. Пока я высвобождала рукав, я услышала, как в кухне Хелен сказала: — Она такая стерва! Мы уже боимся смотреть телевизор, потому что она каждую секунду может взорваться. «О ком это они толкуют?» — заинтересовалась я, готовая присоединиться к моральному уничтожению этой персоны, кем бы она ни оказалась. — Да, — согласилась Анна. — Вчера, например, когда мы смотрели телевизор, она швырнула вазу, которую я сделала тебе в подарок на Рождество. И все потому, что Шейла поцеловала Скотта и сказала, что любит его. — Разве? — с возмущением спросила мама. Я с ужасом поняла, что говорят они обо мне. Наверняка — потому что именно я вчера шарахнула этой ужасной вазой о дверь. Я тихонько остановилась у дверей и стала слушать дальше. Уж если быть плохой, то до конца. — Поверить не могу! — сказала явно потрясенная мама. — А что ответил ей Скотт? — Ой, мама, неужели ты не можешь забыть о сериале хоть на пять минут? — воскликнула Хелен, причем с такой интонацией, будто вот-вот заплачет от огорчения. — Мы же серьезно говорим! Клэр ведет себя как чудовище. Как будто бес какой-то в нее вселился. — Ты в самом деле так думаешь? — возбужденно поинтересовалась Анна, наверняка готовая заглянуть в свою записную книжку и сообщить им телефон хорошего колдуна, умеющего изгонять духов. — Послушайте, девочки, — мягко сказала мама, — ей нелегко пришлось. «Да, черт побери, нелегко!» — согласилась я молча, замерев за дверью. — Так посочувствуйте ей. Потерпите немного. Вы и представить себе не можете, как ужасно она себя чувствует. «Да уж, наверняка не можете», — снова согласилась я. «Прекрасно, — подумала я, — пусть попереживают». — Она вчера разбила твою пепельницу, — пробормотала Хелен. — Что она разбила? — резко переспросила мама. — Твою пепельницу, — подтвердила Анна. «Ах ты, подпевала!» — подумала я. — Ну, это уж чересчур, — решительно сказала мама. — На сей раз она зашла слишком далеко. — Ха! — ликующе воскликнула Хелен, явно обращаясь к Анне. — Говорила ведь я тебе, что мама ненавидит эту дерьмовую вазу, которую ты для нее сделала! Я знала, что она только делает вид, будто ваза ей нравится. Иначе почему ей безразлично, что Клэр расколотила ее о дверь, а пепельницу жалко? «Пора уходить», — решила я и тихонько поднялась по лестнице, потрясенная всем услышанным. Стыд и позор. Позднее, когда я лежала в постели и пила сидр, пришел отец. Я ждала его появления. Так всегда было, когда я плохо вела себя в детстве: мама обнаруживала мой проступок и пускала в ход тяжелую артиллерию — посылала отца. Он тихонько постучал, а потом робко просунул голову в комнату. Можно было не сомневаться, матушка стояла сзади, на лестничной площадке, и шипела: — Войди и отругай ее! Припугни ее! Меня она не слушает. А тебя она боится. — Привет, Клэр, — сказал он. — Можно войти? — Садись, папа, — предложила я, указывая на постель и быстро пряча бутылку крепкого сидра в шкафчик. — Привет, моя любимая внучка, — обратился он к Кейт. Ответа я не расслышала. — Ну? — начал он, стараясь выглядеть веселым. — Ну, — сухо согласилась я, не собираясь облегчать ему жизнь. Меня переполняли смешанные чувства. Смесь стыда, унижения, смущения, обиды на то. что со мной обращались как с ребенком, и осознания того, что мне следует перестать весги себя как эгоистичная стерва. Папа тяжело сел на постель, раздавив пустую банку из-под пива, валявшуюся на покрывале. Он вытащил ее из-под себя и протянул мне. — Что это? — печально спросил он. «А на что это похоже?» — хотелось мне спросить, как будто я снова стала пятнадцатилетней. — Банка из-под пива, папа, — пробормотала я. — Только представь, как переживает твоя мама! — начал он, сразу беря быка за рога. — Ты валяешься целый день в постели и в одиночестве пьешь пиво. «Это еще пустяки», — в тревоге подумала я, искренне надеясь, что он не заглянет под кровать, где валялись две пустые водочные бутылки. Меня охватили стыд и паника. Я не могла дождаться, когда он уйдет. Бедняга не знал и половины моих прегрешений. Мне надо поскорее избавиться от пустых бутылок, пока он не займется в пятницу уборкой. Тогда он обязательно на них наткнется. С другой стороны, может, и нет. Папа не отличался большой тщательностью при уборке. Ничего не двигал, даже стулья, не говоря уж о том, чтобы пылесосить под кроватью. Честно говоря, он даже пыль с книг не вытирал. Он придерживался следующего принципа: чего глаз не видит, о том сердце не печалится. Так что пустые бутылки могли спокойно валяться под кроватью десятилетиями и так и остаться незамеченными. Тем не менее я решила, что все равно выброшу их. Мне было стыдно за себя и свое эгоистичное и безответственное поведение. — Ты ведешь себя эгоистично и безответственно, — сказал папа. — Я знаю, — промямлила я. Мне было тошно or стыда. И, главное, какой пример я показывала Кейт? — И какой пример ты показываешь Кейт? — спросил он. — Дерьмовый, — пробормотала я. «Бедная девочка! — подумала я. — Мало ей того, что отец ее бросил…» — Бедная девочка! — сказал он. — Мало ей того, что отец ее бросил… Мне искренне хотелось, чтобы это мысленное эхо наконец смолкло. — В выпивке никогда не удается утопить печаль, — вздохнул отец. — Можно только научиться плавать. Чертовски верная мысль! На этом можно было бы закончить, но я прекрасно знала, что это только первая строка, начало первого параграфа отцовской лекции о вреде алкоголя. Я так часто ее слышала, когда была подростком, что могла повторить практически слово в слово. «Я сама себя обворовываю», — подумала я. — Ты сама себя обворовываешь, — печально сказал отец. «И видит бог, я не хочу кончить так, как тетя Джулия!» — И видит бог, ты не хочешь закончить так, как тетя Джулия, — печально добавил отец. Бедный папа! Тетя Джулия была его младшей сестрой, и ему приходилось возиться с ней во время ее запоев. Когда ее уволили, потому что она явилась на работу пьяной, она первым делом позвонила папе. Когда ее сбил велосипедист, потому что она брела пьяная по дороге ночью, как вы думаете, кому позвонили из полиции? Правильно. Папе. «Я пускаю деньги на ветер», — подумала я. — И ты пускаешь деньги на ветер, — продолжил он. Вот денег-то у меня как раз не было. — Впрочем, денег у тебя нет, — добавил он. «И выглядеть я буду плохо», — подумала я. — Короче говоря, это ничего не решает, — заключил он. Ошибка! Он забыл сказать мне, что я буду плохо выглядеть. Напомню ему, пожалуй. — И я буду плохо выглядеть, — мягко сказала я. — Да, разумеется, — поспешно спохватился он. — И будешь плохо выглядеть. — Пап, прости меня за все, — сказала я. — Я знаю, что вела себя отвратительно, что вы все за меня волновались, но я обещаю исправиться. — Умница, — слабо улыбнулся он. Я чувствовала себя так, будто мне снова три с половиной года. — Я знаю, тебе нелегко, — сказал отец. — Но это не значит, что я могу вести себя как последняя дрянь, — призналась я. Несколько минут мы просидели молча. Единственными звуками были счастливое посапывание Кейт — может быть, она, как и все остальные, радовалась, что я пришла в себя, — и мое шмыганье носом. — И ты позволишь девочкам смотреть любую программу по телевизору? — спросил отец. — Конечно, — поежилась я. — И ты больше не будешь на нас всех кричать? — Не буду, — пообещала я, повесив голову. — И вещами кидаться не будешь? — Я не буду больше кидаться вещами. — Знаешь, ты славная девочка, — улыбнулся он. — Что бы там ни говорили твои сестры и мать. 8 После того как папа прочитал мне лекцию, он поцеловал меня — довольно неуклюже, надо сказать, — и, не глядя мне в глаза, пробормотал, что любит меня. Затем он легонько сжал розовую пятку Кейт и вышел из комнаты. Я долго лежала в постели, раздумывая над его словами и над тем, что я подслушала на кухне. И что-то во мне изменилось. Я немного успокоилась. «В конце концов, жизнь продолжается, — подумала я. — И моя жизнь тоже». Последний месяц я прожила, стараясь отгородиться от жизни, не участвовать в ней. Потому что жить без Джеймса, с сознанием этой утраты было слишком страшно. Мне не нужна была моя жизнь. Во всяком случае, не такой ее вариант. Вот я и решила обойтись без нее. Но после разговора с отцом я решила снова начать жить. Я была уверена, что справлюсь, — просто нужно перестать думать только о себе. Да, я все еще очень любила Джеймса, скучала по нему Сердце мое было разбито. Вполне вероятно, что в ближайшие сто лет я так и буду засыпать в слезах. Но я перестала ощущать себя инвалидом! Да, меня ударила по ногам бита предательства. И я свалилась на землю, задыхаясь от боли, не в силах подняться. Но оказалось, что я отделалась синяками. Правда, обширными. Первое впечатление было обманчивым, я ничего себе не сломала. Теперь я с трудом вставала на ноги и снова училась ходить. И хотя я все еще хромала, но, к своей радости, поняла, что могу передвигаться. Это не значит, что я перестала злиться или ревновать. Нет, не перестала. Но теперь это было уже не так остро, не так сильно, не так ужасно. Как бы получше объяснить?.. Я все еще не упустила бы шанса дать Дениз пинок в живот или поставить фонарь под глазом Джеймсу, но я уже не тешила себя идеями пробраться в их любовное гнездышко и вылить на их спящие тела кастрюлю кипящего масла. Поверьте мне, это был явный прогресс! Итак, покалеченная и униженная (но не до такой уж большой степени), я решила снова вступить в мир, причем как можно незаметнее. Засыпая, я перечисляла в уме, что я имею в активе. И, надо сказать, это сильно отличалось от моих привычных дум за последний месяц. Итак, у меня есть замечательная дочурка. У меня есть семья, которая меня любит. Во всяком случае, я была уверена, что, стоит мне перестать вести себя как антихрист, они снова полюбят меня. Я еще довольно молода. У меня есть где жить. У меня есть работа, на которую я могу вернуться через пять месяцев. У меня есть здоровье (странно, никогда не думала, что вспомню об этом прежде, чем мне исполнится лет эдак девяносто). И самое главное, откуда ни возьмись у меня появилась надежда. В ту ночь я спала как дитя. И с этого уже можно было начинать. Мне доставило бы удовольствие сообщить вам, что, когда я проснулась на следующее утро, дождь кончился, облака разошлись и на чистом ярко-голубом небе засияло солнце. В унисон с моим солнечным настроением, так сказать. Но в реальной жизни все no-другому. За окном до сих пор моросило. Я, как обычно, проснулась на заре, покормила Кейт и осторожно прислушалась к своим чувствам. Так же осторожно, как вы трогаете языком десну вокруг больного зуба. И с радостью обнаружила, что мое настроение не изменилось со вчерашнего вечера. Я все еще чувствовала себя ожившей и полной надежд. Я снова заснула и проснулась около одиннадцати. В ванной комнате кто-то суетился. Наверняка Хелен обнаружила уплотнение в груди и вопила, собираясь умирать. По лестнице бежала мама, и после консультации я услышала следующее заключение: — Хелен, это никакое не уплотнение в твоей груди, это твоя грудь. — Потом мама протопала вниз по лестнице, бормоча: — Перепугала до смерти, сердце едва не остановилось… Я ее убью! Хелен оделась и отправилась в колледж, а я приняла душ. Я даже вымыла голову. И прибралась в комнате. Я выудила две водочные бутылки из-под кровати. Собрала банки из-под сидра и коробки из-под апельсинового сока и сложила их в пакет для мусора. Затем я собрала все стаканы, которыми пользовалась последние две недели, и выстроила их в шеренгу, чтобы потом отнести в посудомоечную машину. Подобрала осколки разбитого о стену стакана и завернула их в старую газету. И, что символично, выкинула все экземпляры журнала «Хелло»! Я почувствовала себя очищенной. Мне больше не хотелось читать дерьмовые журналы. Теперь я посажу себя на строгую диету из «Тайме», «Экономист» и «Фай-нэншл тайме». И лишь изредка буду заглядывать в «Мари Клэр», который папа покупает каждый месяц якобы для Анны и Хелен, но на самем деле для себя, потому что обожает этот журнал. И наконец спустя месяц после приезда в родной дом я решила одеться. Представьте себе, когда я попробовала надеть на себя джинсы Джеймса, в которых я приехала из Лондона, выяснилось, что они мне не подходят. Я в них утонула! Вот что делает жизнь на водке и апельсиновом соке в течение месяца (только не пытайтесь последовать моему примеру). Недолго думая, я совершила набег на гардероб Хелен. Видит бог, она была у меня в долгу. Она ободрала меня как липку за последние две недели, постоянно требуя огромных сумм «на расходы», когда бегала для меня в магазин за выпивкой. Как ни любила я Анну, надевать ее бесформенные платья, все в колокольчиках и зеркалах, мне не хотелось. В комнате у Хелен на стуле вместе с большой стопкой очень дорогих и ни разу не раскрытых учебников я нашла прелестные леггинсы. Они очень мне шли. В них мои ноги выглядели длинными и изящными. Просто чудо какое-то. В шкафу я разыскала красивую шелковую синюю блузку. И можете мне поверить, она тоже мне очень шла. Кожа казалась более чистой, а глаза — еще голубее. Я взглянула в зеркало и с удивлением узнала себя. «Эй, да я тебя знаю!» — подумала я. Впервые за последнее время я выглядела нормально. Я больше не походила на арбуз с ножками, потому что уже не была ни беременной женщиной, ни толстой идиоткой. Не походила я и на человека, сбежавшего из дур-дома, — с нечесаными волосами, в огромной ночной рубашке и с безумным взглядом. Это была я — такая, какой я себя помнила. Я подушилась духами Хелен, хотя ненавидела их, и, удостоверившись, что ничего больше не могу сделать для улучшения своей внешности, вернулась к себе в комнату. Я даже слегка подкрасилась — совсем чуть-чуть: мне не хотелось, чтобы мама позвонила в полицию и заявила, что у нее в доме появилась незнакомая женщина. Потом я наклонилась над Кейт и представила ей себя новую (вернее, старую). — Привет, малышка, — проворковала я, — поздоровайся с мамочкой. Не успела я извиниться перед ней за то, что выглядела такой неряхой в первый месяц ее жизни, как она заорала благим матом. Она определенно не знала, кто я такая! Я была совсем не похожа на ту женщину, к которой она привыкла, да и пахло от меня по-другому. Я успокоила ее, объяснив, что это настоящая я, а та неряха, которая ухаживала за ней последнее время, лишь притворялась ее матерью. Она вроде нашла мое объяснение вполне логичным. Затем я отправилась вниз, чтобы поздороваться с мамой, которая смотрела телевизор. — Привет, мам, — сказала я. — Привет, детка, — ответила она, на секунду оторвав взгляд от экрана. Потом мама вдруг круто развернулась и взглянула на меня еще раз. — Клэр! — воскликнула она. — Ты встала! Ты оделась! Ты выглядишь прекрасно! Это замечательно! Мама поднялась с дивана, подошла ко мне и крепко обняла. Она казалась такой счастливой. Я тоже обняла ее. Так мы долго стояли, обнявшись, со слезами на глазах. — Кажется, я слегка оправилась, — сказала я дрожащим голосом. — Во всяком случае, начинаю. И прости меня за то, что вела себя как последняя стерва. И еще за то, что заставляла тебя так за меня беспокоиться. — Знаешь, не надо извиняться, — мягко сказала она, все еще обнимая меня и улыбаясь. — Мы знаем, что тебе пришлось пережить. Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива. — Спасибо, мам, — прошептала я. — И что ты собираешься сегодня делать? — весело спросила она. — Ну, сначала досмотрю с тобой телевизор, — сказала я, показывая на экран. — А потом приготовлю для всех нас ужин. — Очень мило с твоей стороны, Клэр, — с некоторым сомнением произнесла мама. — Но мы все умеем пользоваться микроволновой печью. — Нет-нет! — засмеялась я. — Я хочу сказать, что приготовлю настоящий ужин. Ну, понимаешь, поеду в супермаркет, куплю свежие продукты и приготовлю все с самого начала. — В самом деле! — несколько неуверенно сказала мама и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. — На этой кухне уже очень давно никто не готовил настоящего ужина. Меня так и тянуло сказать, что на этой кухне никогда не готовился настоящий ужин, во всяком случае, с тех пор, как мама встала у руля семейства Уолш, но я вовремя остановилась. — Да ничего особенного, мам, — заметила я. — Сварю макароны с соусом, и все. — Макароны… — выдохнула она с тем же отсутствующим видом, как будто вспоминая другую жизнь, другое время, другой мир. — Да, — кивнула она, очевидно что-то припомнив. — Да, я помню макароны. «Господи! — подумала я в тревоге. — Неужели ее прошлые кулинарные попытки нанесли ей такую травму, что она до сих пор не может оправиться?» — Значит, ты не возражаешь, если я возьму машину и поеду кое-что купить? — спросила я, немного нервничая. — Если нужно, — сказала она слабым голосом, явно сдаваясь. — Если нужно. — Не дашь ли мне денег в долг? — спросила я. — Они принимают кредитные карточки, — быстро сказала мама. Упоминание о деньгах мгновенно перенесло ее из призрачного мира, где она обреталась, в сегодняшний день. Понимаете, дело не в том, что моя мама жадная. Вовсе нет. Но будешь экономной, если многие годы пытаться содержать семью из семерых человек на скромную зарплату. От этой привычки трудно отказаться. Мама дала мне ключи от машины и помахала рукой на прощание с таким видом, будто я уезжаю навсегда, а не в супермаркет, находящийся совсем рядом. Я же пребывала в возбужденном состоянии: ведь я не выбиралась из дома уже несколько недель. Тоже, кстати, признак того, что мои раны начали заживать. — Желаю хорошо провести время! — крикнула мне мама. — И помни, если ты передумаешь насчет ужина, не волнуйся. Ты никого не подведешь. Мы поедим, как обычно. Никто не станет возражать. Создавалось впечатление, что ей вовсе не хочется, чтобы я что-то готовила. Я великолепно провела время в супермаркете, толкая тележку вдоль полок с товарами, покупая продукты и вещи для своего ребенка, изображая счастливую семью, хотя в этой семье всего один родитель. Пока я умирала от горя и валялась пьяной, мама с папой покупали все, что нужно Кейт. Но пришло время взять все заботы на себя. Я кидала в тележку всякие экзотические продукты и наслаждалась от души. Плевать на расходы! Ведь я плачу кредитной карточкой. А куда придет счет по кредитной карточке? Правильно. В мою лондонскую квартиру. И кому придется его оплачивать? Снова верно. Джеймсу. Я улыбалась другим молодым и не очень молодым мамашам, которые тоже делали покупки. В конце концов, почему я не могу чувствовать себя одной из них? Молодой женщиной с ребенком. Без всяких проблем, кроме, пожалуй, вероятности не высыпаться ночью в ближайшую декаду. Разве по мне можно сказать, что мой муж меня бросил? Я больше не бряцала своим унижением, как оружием. И не завидовала нормальной жизни других. Я уже не ненавидела каждую женщину за то, что ее муж не бросал. Откуда мне знать, что женщина, с которой мы вместе поморщились при виде авокадо, счастлива? Разве можно определить, что женщина, которую я слегка толкнула, когда доставала с полки банки с медом и горчицей, не имеет никаких забот и проблем? В каждой избушке свои игрушки. Невозможно быть идеально счастливой. Господь вовсе не выбирал меня персонально, чтобы обречь на печаль и страдания. Я — обыкновенная женщина с обыкновенными проблемами и хожу, как все, по магазину среди таких же обыкновенных женщин. Я прошла мимо винного отдела, обратив внимание на ряды водочных бутылок, которые сверкали и звали к себе. Мне казалось, я слышу, как они кричат: «Эй, Клэр, давай сюда! Выбери меня! Выбери меня! Возьми нас с собой домой!» Я машинально повернула тележку в этом направлении… а затем резко свернула в сторону. «Вспомни тетю Джулию», — сказала я себе. Папа был прав. Какая это жизнь — валяться пьяной в постели? Это ничего не решает. Я испытала шок, сообразив, что, по-видимому, стала взрослой. Я соглашалась с основными положениями папиной лекции о вреде пьянства, вместо того чтобы хмыкать и надсмехаться над ней. Разумеется, я знала, что этот день когда-нибудь настанет, но оказалась к этому не готова. Если я не послежу за собой, то следующим шагом будут замечания вроде: «Это мальчики или девочки?» — при виде новой поп-группы по телевизору. Или: «Почему у них теперь в песнях нет никакого мотива? Это же не песня, а просто какофония». Слегка огорченная, я пошла к кассе и расплатилась, получив огромное удовольствие от астрономической цифры на счете, который придется оплатить Джеймсу. И мы с Кейт, которая была привязана к моей груди, поехали домой. По дороге я заехала в банк и поменяла английские фунты на ирландские. Как только Анна вернется домой, я верну ей все, что должна, до последнего пенни. И тогда она сможет расплатиться со своим поставщиком наркотиков. И никто не прострелит ей коленные чашечки. 9 Я забыла ключи, поэтому мне пришлось звонить в дверь. Открыла мама. — Я приехала, — сказала я. — Мы чудесно провели время, правда, Кейти? Мама с тревогой смотрела, как я тащу кучу пакетов в кухню, а потом бродила вокруг меня, пока я их разбирала, выкладывая продукты на кухонный стол. — Ты купила все, что нужно? — спросила она дрожащим голосом. — Все! — с энтузиазмом подтвердила я. — Значит, ты не отказалась от мысли приготовить им всем ужин? — спросила она, и мне показалось, что она сейчас заплачет. — Да, мама, — подтвердила я. — Почему ты так расстраиваешься? — Честно говоря, мне бы не хотелось, чтобы ты это делала, — призналась она. — Ты их испортишь. Понимаешь, после этого они будут ждать, что им каждый день будет подан домашний ужин. И кто будет его готовить? Уж точно не ты. Ведь рано или поздно ты унесешься назад в Лондон, а мне придется слушать их нытье. «Бедная мама! — подумала я. — Возможно, я и в самом деле напрасно затеяла эту демонстрацию в ее кухне». — Их вполне устраивает еда из микроволновки, — продолжила она. — Ты когда-нибудь слышала выражение: «Если ничего не сломано, не стоит пытаться склеить»?.. А это что такое? — спросила она, с подозрением трогая пальцем пакет со свежими листьями базилика. — Это базилик, мама, — объяснила я, протискиваясь мимо нее. чтобы положить в буфет пакет с кедровыми орехами. — И зачем он? — поинтересовалась она, глядя на пакет так, будто он радиоактивный. — Это… такая специя, — терпеливо пояснила я. Бедная мама, я понимала, как неуверенно она себя чувствует. — Чго это за специя, если ее нельзя сложить в баночку?! — заявила она с торжеством. «Может, она и чувствует себя неуверенно, но ей все же не следует заходить слишком далеко», — мрачно подумала я — и сразу же пожалела об этом. Черт, я чувствовала себя почти счастливой! Зачем портить себе настроение, обижая кого-то? И сердиться не стоит. — Ты не волнуйся, мам, — извиняющимся тоном сказала я. — Я же ничего особенного не затеваю. Они скорее всего и не заметят разницы между тем, что я приготовлю, и замороженными продуктами. — А может, ты сегодня не будешь делать это блюдо таким вкусным, как обычно? — умоляюще попросила мама. — Может, и не буду, — охотно согласилась я. Я начала открывать и закрывать дверцы шкафов, разыскивая посуду, в когорой можно было бы приготовить соус «Песто». Скоро выяснилось, что, несмотря на морозильник и микроволновку, наша кухня оказалась совершенно допотопной. В одном из шкафов я обнаружила гигантскую керамическую миску, покрытую примерно дюймом пыли. Наверное, подарок на мамину свадьбу, которая состоялась тридцать лет назад. Вид у нее был такой, будто ею с тех пор ни разу не пользовались. Нашла я и очаровательный ручной венчик, который скорее всего был реликтом бронзового века. Учитывая его почтенный возраст, он находился в прекрасном состоянии. Нашлась и кулинарная книга, изданная в 1952 году, в рецепты которой еще входил яичный порошок. Были там и картинки красивых бутербродов Викторианской эпохи. Положительно доисторическое издание! Я ничуть бы не удивилась, если на кухню сейчас ввалилась бы парочка динозавров. Я с тоской вспомнила свою прекрасно оборудованную кухню в Лондоне. Мой миксер, мой процессор для продуктов, который умел все, разве что не рассказывал анекдоты, мою соковыжималку, причем настоящую, а не только для цитрусовых. Как бы мне они сейчас пригодились! — У тебя вообще есть что-нибудь, чем можно крошить? — в отчаянии спросила я маму. — Ну… — с сомнением произнесла она, — вот это не подойдет? — Она неуверенно протягивала мне приборчик для резки яиц, который все еще находился в коробке. — Спасибо, мам, нет, — вздохнула я. — Чем я буду крошить базилик? — В прошлом я всегда пользовалась вот этим и вполне справлялась, — уже несколько саркастически заметила мама, явно устав от моей непомерной требовательности. — Это называется нож. Слегка присмирев, я взяла нож и принялась резать базилик. — Что конкретно ты собираешься готовить? — спросила мама, которая сидела у стола, следя за моими манипуляциями со смесью неодобрения и интереса. Казалось, что она не могла поверить, что такой невероятный процесс, как готовка еды, происходит на ее кухне. — Соус к макаронам, — пояснила я, продолжая резать базилик. — Называется «Песто». Мама долго сидела молча, наблюдая за мной. — И что туда входит? — не удержалась и спросила она, явно ненавидя себя за это. — Базилик, оливковое масло, кедровые орехи, сыр «Пармезан» и чеснок, — спокойно ответила я. Я не хотела вгонять ее в панику. — Да, разумеется, — пробормотала она, кивая головой с понимающим видом, как будто сталкивалась с этими ингредиентами каждый день. — Сначала надо очень мелко накрошить базилик, — сказала я так, как обычно хирург объясняет будущему пациенту ход предлагаемой операции. Мягко, тщательно, подробно. (Сначала я разрежу грудину.) — Потом добавлю оливковое масло, — продолжила я. (Затем вскрою грудную клетку.) — Затем размельчу орехи вот из этого пакета, — сказала я, шурша пакетом. (Затем я вырежу вену с вашей ноги — вот, смотрите сюда, на схему.) — В конце я добавлю тертый чеснок и сыр «Пармезан», — закончила я. — Все просто! (Затем мы вас зашьем, и через месяц вы сможете проходить пару миль в день!) Мама воспринимала всю информацию довольно спокойно. — Только не переусердствуй с чесноком, — предупредила она. — И без того трудно заманить Анну домой. Мы не хотим, чтобы этот маленький вампир считал, что мы над ней издеваемся. — Анна вовсе не вампир, — засмеялась я. — Откуда ты знаешь? — спросила мама. — Она, по большей части, выглядит именно так. Все эти длинные платья красного цвета и ужасный макияж… Слушай, поговори с ней, посоветуй немного привести себя в порядок! — Но она такая, какой и выглядит, — возразила я, ссыпая базилик в сковородку. — Анна есть Анна. Она не была бы Анной, если бы выглядела по-другому. — Я знаю, — вздохнула мама. — Но мне за нее неловко. Уверена, соседи считают, что мы не в состоянии прилично одеть ребенка. Она похожа на бомжиху. И эти сапоги! Я уже несколько раз собиралась их выбросить, пока она не видит. — Ой, мама, не надо, — забеспокоилась я, полагая, что без этих сапог, которые она любовно разрисовала цветочками, Анна просто не выживет. Кроме того, надо признаться, меня также волновала мысль, чью обувь станет носить сестра, если ее собственные сапоги выбросят. Я опасалась, что мою. — Посмотрим, — мрачно сказала мама. — А теперь что ты делаешь? — Добавляю оливковое масло. — Зачем же ты покупала оливковое масло?! — воскликнула она, определенно придя к выводу, что все ее дочери — сборище идиоток. — У нас есть бутылка масла, я использую его для чипсов. Ты могла бы взять его и не тратить зря деньги. — Ну… спасибо. В следующий раз буду знать, — сказала я. Не было смысла разъяснять ей, что есть огромная разница между экстрачистым итальянским маслом холодной выжимки и маслом «Флора», которое десяток раз перегоняют и в котором всегда какие-то черные точки. — Так, — сказала я. — Теперь я потру сыр. Но оказалось, что сказать значительно легче, чем сделать. Я искала терку повсюду, но так и не нашла. В конце концов я обнаружила нечто, отдаленно напоминающее терку. Она даже не была механической, чтобы можно было совать туда кусочки и крутить ручку (об электрической я уже и не мечтала). Просто кусок металла с бугорками. Требовалась большая сноровка, чтобы удерживать эту псевдотерку и кусок сыра, да при этом еще пытаться его натереть. Рука все время соскальзывала, и я стирала свои пальцы за компанию с сыром. Мама цокала языком, слушая мои проклятия, и подозрительно потянула носом, когда специфический запах «Пармезана» наполнил кухню. Внезапно в холле началась какая-то суета. Голоса и смех. Мама взглянула на часы, висящие на стене, — она делала это машинально, потому что стрелки остановились на без десяти четыре два года назад. — Они пришли! — объявила она. Вечерами отец обычно привозил Хелен из колледжа, так что дома они появлялись вместе. Он делал это всякий раз, несмотря на круг в почти десять миль. Хелен ворвалась на кухню. Выглядела она дивно. Даже лучше, чем обычно, если такое вообще возможно. Хотя на ней были всего лишь джемпер и джинсы, вид у нее был изысканный. Длинные шелковистые волосы, прозрачная нежная кожа, сияющие глаза, очаровательный улыбающийся рот. — Привет всем! — провозгласила она. — Мы дома! Эй, чем это так противно пахнет? Фу! Кого-то стошнило? Нам был слышен разговор в холле — папа говорил с кем-то, обладающим мужским голосом. У нас явно были гости. Мое сердце невольно дрогнуло: я все еще не перестала надеяться, что Джеймс неожиданно приедет. Хотя скорее голос принадлежал очередному поклоннику Хелен. Впрочем, будет точнее называть их всех рабами Хелен. Несмотря на то что я понимала, насколько глупо надеяться на внезапное появление Джеймса, я испытала острое разочарование, когда Хелен сказала: — Между прочим, я привела с собой приятеля. Папа как раз показывает ему, куда повесить пальто. — Затем она обратила внимание на меня. — Эй! — закричала она. — Почему ты надела мои шмотки? Сейчас же снимай! — Прости, Хелен, — заикаясь проговорила я. — Мне нечего было надеть. Я куплю новые, и ты сможешь пользоваться ими, когда захочешь. — Можешь не сомневаться, — мрачно заявила она. На этом обсуждение закончилось. Слава богу! Она, должно быть, в хорошем настроении. — Что за молодого человека ты на этот раз привела? — поинтересовалась мама. — Его зовут Адам, — сказала Хелен. — И будьте, пожалуйста, поласковее с ним, он обещал написать за меня реферат. Мы с мамой тут же постарались придать нашим лицам выражение одновременно приветливое и сочувствующее. Еще один бедолага влюбился в Хелен. Его жизнь можно считать конченой. Все его будущее разрушено. Впереди его ждет лишь жалкое существование, которое он станет влачить в тени великолепной Хелен. Мы с мамой обменялись взглядами. «Как агнец на заклание», — подумали мы, и я продолжала тереть сыр вперемежку с костяшками пальцев. — Это мама, — услышала я голос Хелен, представляющей обреченного Адама маме. «Беги! Беги как можно быстрее! Спасайся, Адам, пока не поздно!» — хотелось мне сказать. — А вон там Клэр, — продолжила Хелен. — Ты знаешь, я тебе о ней рассказывала. У нее ребенок. «Спасибо, Хелен, дрянь ты эдакая!» — подумала я. В ее устах моя история наверняка звучала как кухонная драма. Я повернулась, собираясь ласково улыбнуться Адаму, и протянула сбитую в кровь руку, пахнущую «Пармезаном». И слегка прибалдела. Передо мной стоял вовсе не один из худосочных мальчиков Хелен. Этот был настоящим мужчиной. Молодой — это верно. Но мужчина, вне всякого сомнения. Шесть футов с гаком и весьма сексуален. Длинные ноги, мускулистые руки, голубые глаза, квадратная челюсть, широкая улыбка… Если бы у нас на стенке висел прибор для измерения уровня тестостерона, его бы наверняка зашкалило. Я как раз успела увидеть, как Адам крепко жмет руку маме. Затем он обратил свое внимание на меня. Краем глаза я видела, как мама разминает покалеченную руку и подозрительно разглядывает обручальное кольцо: не изменило ли оно форму после такого рукопожатия. — Привет, — промямлила я смущенно, поскольку уже не помнила, когда встречалась с такой концентрацией мужественности в одном лице. — Приятно познакомиться, — улыбнулся он, осторожно пожимая мою истерзанную руку. «Господи, — подумала я, — наверное, я действительно старею, раз начала замечать, насколько великолепны молодые мужчины». Я слышала голос Хелен, но он доносился до меня как бы издалека. Его заглушал шум крови в ушах. К тому же я покраснела так, как в последний раз краснела лет в пятнадцать. — Надо же, — говорила она. — Здесь и в самом деле пахнет блевотиной. — Это не блевотина, — вступилась мама. — Так пахнет сыр «Пармезан». Ну, ты знаешь: для соуса «Песто». 10 Ужин получился немного странным, поскольку мы все никак не могли опомниться после знакомства с Адамом. За Хелен всегда бегала толпа мужчин (вернее будет сказать, мальчишек), влюбленных в нее по уши. Не проходило дня, чтобы не звонил телефон и какой-нибудь заикающийся юноша не пытался пригласить Хелен на свидание. В доме постоянно появлялись поклонники Хелен. Приглашение обычно совпадало с поломкой стереосистемы Хелен, или ее желанием перекрасить свою комнату, или, как в данном случае, с необходимостью написать реферат. Писать его самостоятельно Хелен, разумеется, не собиралась. После выполнения задания Хелен часто даже не трудилась напоить парня обещанным чаем. Впрочем, ни один из них не походил на Адама. Обычно они больше напоминали беднягу Джима. Это был неуклюжий и тощий парень, который круглый год ходил в черном. Даже в разгар лета он носил длинное черное пальто, которое было ему слишком велико, и огромные черные ботинки. Он красил свои густые волосы в черный цвет и никогда не смотрел тебе в глаза. Говорил он мало, а уж если заговаривал, то только на одну тему — о способах самоубийства. Или рассказывал о никому не известных музыкальных группах, дружно покончивших жизнь самоубийством. Однажды он поздоровался со мной и мило улыбнулся. Я уже решила, что была к нему несправедлива, но позже выяснилось, что он просто был пьян в хлам. В драных внутренних карманах своего черного пальто он постоянно носил экземпляры бестселлеров «Страх и ненависть в Лос-Анджелесе» и «Американский псих». Он мечтал присоединиться к какой-нибудь музыкальной группе и покончить с собой в восемнадцать лет. Хотя мне казалось, что он отодвинул дату своего самоубийства, потому что восемнадцать ему исполнилось перед Рождеством, а я не слышала, чтобы он умер, так как в противном случае я бы обязательно об этом узнала. Хелен его люто ненавидела. Он звонил ей постоянно, и маме вечно приходилось врать, что Хелен нет дома. Обычно она говорила: «Нет, Хелен куда-то пропала, наверное, напилась», а Хелен тем временем стояла в холле, трагически заламывая руки, и шептала: «Скажи ему, что я умерла». Мама вешала трубку и начинала кричать на Хелен: — Я не стану больше врать из-за тебя! Не хочу брать такой грех на душу. Почему бы тебе с ним не поговорить? Он славный парень. — Он придурок, — отвечала Хелен. — Он просто робкий, — возражала мама. — Он придурок, — настаивала Хелен, повысив голос. На праздник святого Валентина и в день рождения Хелен посыльный приносил хотя бы один букет черных роз. По почте приходили самодельные открытки с детальным изображением разбитых сердец или единственной красной слезинкой. Весьма символично. Было время, когда он постоянно торчал на нашей кухне и разговаривал с мамой. Все в том же черном пальто. Мама стала его лучшим другом. И его единственным союзником в попытке завоевать сердце Хелен. Надо сказать, большинство поклонников Хелен проводили куда больше времени с мамой, чем с Хелен. Папа его ненавидел. Возможно, даже больше, чем сама Хелен. Я думаю, Джим его разочаровал. Отец так истомился по мужской компании, что готов был подружиться даже с Джимом, тем более что он стал постоянным предметом в нашей кухне, вроде стиральной машины или холодильника. Однажды папа пришел домой и обнаружил Джима на кухне вместе с мамой (Хелен немедленно удалилась в свою комнату, едва услышала, что Джим в доме). Папа сел рядом и попытался разговорить Джима. — Ты видел вчерашний матч? — спросил он. Джим тупо смотрел на отца. Он и слова-то такого не знал. На том все и кончилось. Теперь папа считает Джима совершенно никчемным. Он даже однажды сказал, что лучше бы Джим перестал лишь болтать насчет самоубийства, а приступил к делу. Мама же говорила, что Джим славный, если узнать его получше. И что грех поощрять кого-то совершить самоубийство. Казалось, Джим постоянно находится в доме. Когда я приезжала из Лондона, он обязательно сидел, ссутулившись, за кухонным столом. Вид у него был трагический. Но я всегда с ним здоровалась. Старалась быть вежливой. Даже если он меня полностью игнорировал. Я потом выяснила, почему он меня игнорировал. На второй день после моего возвращения из Лондона прозвенел дверной звонок, я открыла дверь и увидела на пороге длинное черное пальто, увенчанное шапкой взлохмаченных волос. Я не знала, к кому он пришел, но мамы дома не было, поэтому я позвала Хелен: — Хелен, Джим пришел! Хелен спустилась по лестнице со слегка изумленным видом. — А, привет, Конор, — сказала она мрачному юноше на ступеньках. Потом повернулась ко мне. — А где Джим? — спросила она. — Ну… вот. Разве это не он? — удивилась я, показывая на юношу в черном пальто. — Это не Джим, это Конор. Я уже почти год не видела Джима. Ты можешь войти, Конор, — без намека на вежливость сказала она. — Да, кстати, это моя сестра Клэр. Она вернулась из Лондона, потому что ее бросил муж. — Чтоб тебе пусто было! Провожая Конора в гостиную, Хелен зло прошипела: — Я от него весь последний месяц бегаю. Гореть ей в аду — в этом не было никакого сомнения. Но по крайней мере это объясняло, почему Джим игнорировал меня, когда я говорила: «Привет, Джим». Потому что это был вовсе не Джим. Но выглядел он как его близнец. Теперь каждый раз при виде Джима я говорила: «Привет, Конор». И снова ошибалась. Его звали Уильям. Но он был точной копией Джима и Конора. Так или иначе, Адам даже отдаленно не напоминал Джима и его клонов. Красивый, умный, презентабельный… ну, вы понимаете, совершенно нормальный. Он был относительно воспитан, не выглядел так, будто рассыплется в пыль, если на него попадет солнечный луч, и явно был способен на большее, чем таращиться остекленевшими глазами на Хелен и пускать слюни. После того как мы пожали друг другу руки, он вежливо обратился к маме: — Давайте я помогу вам накрыть на стол. Мама совсем опешила. И не только от предложения помощи, что само по себе было редкостью. Она пришла в недоумение от самой идеи накрывания стола. Видите ли, в нашем доме люди привыкли сами заботиться о себе и есть перед телевизором, а не за столом. — Гм… ничего, Адам, спасибо. Я все сделаю сама, — пробормотала мама и, кажется, сама удивилась своим словам. — Вы сегодня кстати, — заметила она с девичьим кокетством и тут же смутилась. — Клэр приготовила для всех нас ужин. — Да, я слышал, что Клэр прекрасно готовит, — сказал он и улыбнулся мне, вогнав в краску. «Ему не стоило мне так улыбаться, пока я сливаю воду из макарон, — подумала я, возясь с ошпаренной рукой. — Интересно, кто сказал ему, что я хорошо готовлю? Готова голову дать на отсечение, что это была не Хелен». Может быть, он просто хотел сделать мне приятное… В конце концов, что в этом особенного? — Ладно, дамы и господа, займите свои места для вечернего представления, — сказала я, имея в виду, что ужин готов. Адам засмеялся. Стыдно признаться, но мне это польстило. После небольшой суматохи и перестановки стульев все расселись. За столом Адам выглядел потрясающе. Стул под ним казался крошечным, а он сам большим и очень красивым. Все равно что обнаружить за своим кухонным столом Супермена или Мела Гибсона, заскочившего на чашку чая. Я готова была снять шляпу перед Хелен: на этот раз она заполучила себе настоящего красавчика. Еше пара лет — и у него отбоя от женщин не будет. В центр стола я поставила миску с салатом. Затем разложила макароны по тарелкам, полила их соусом и поставила перед каждым из сидящих. Появление еды привело маму, Хелен и папу в расстройство. Приготовленная дома пища вызывала у них подозрение — и совершенно справедливо. Видит бог, у них имелись все основания быть подозрительными после прошлых страданий. Наверное, они сразу вспомнили мамины «шедевры». Мама же была счастлива. Если ее домочадцы решительно откажутся есть мою стряпню, значит, я не стану больше готовить, вернется старый порядок вещей и она не будет чувствовать себя неполноценной. Когда тарелка оказалась перед Хелен, она выдавила из себя такие звуки, будто ее рвет, с отвращением глядя на макароны. — Что это такое, черт побери? — Всего лишь макароны и соус, — спокойно ответила я. — Соус? — проскрипела она. — Но он зеленый! — Да, — подтвердила я, не собираясь спорить. — Зеленый. Соус может быть и зеленым, чтоб ты знала. Адам пришел мне на помощь — он ел с большим аппетитом. Возможно, он был одним из тех ниших студентов, которым месяцами не доставалось приличного обеда и которые в силу этого могли съесть все, что угодно. Но у него был такой вид, будто ему в самом деле нравилось. Меня это вполне устраивало. — Необыкновенно вкусно, — сказал он, перебивая жалобы Хелен. — Ты только попробуй, Хелен! Она с гневом посмотрела на него. — Я к этому не прикоснусь. Выглядит отвратительно. Мама, папа и Хелен затаив дыхание смотрели, как ест Адам, и с ужасом ждали, что он вот-вот умрет. Когда же минут через пять он был все еще жив и не катался в конвульсиях по полу, подобно жертве Борджиа, умоляя избавить его от мучений, папа тоже решился попробовать. Как бы мне хотелось рассказать вам, что все члены моей семьи, один за другим, взяли вилки и, несмотря на предубеждение, начали с аппетитом есть. А потом мы бы обнялись и они, покачивая головами, признались бы, что были не правы. Но я не могу этого сделать. Содрогаясь, с перекошенным лицом, Хелен отказалась притронуться к еде, невзирая на одобрения красавца Адама. Она поджарила себе тост. Deja vu — или что? Папа съел немного и заявил, что все очень мило, но у нею не такие изысканные вкусы. И что он не в состоянии по достоинству оценить такое экзотическое блюдо. Какой обычно говорил: — Я человек простой. Я лимонный пирог в первый раз попробовал, когда мне стукнуло тридцать пять. Мама тоже съела немного, но имела при этом мученический вид, ясно давая понять, что грех переводить хорошую еду. Даже плохую еду. Потому она и ела. С ее точки зрения, мы были отправлены на землю страдать, так что она рассматривала этот ужин как своего рода наказание. А ведь ей еще приходилось скрывать свой восторг по поводу того, что Хелен и папа отказались есть макароны. Она была счастлива, хотя не призналась бы в этом даже под страхом смерти. Тут появилась Анна. Она вошла в кухню — очень хорошенькая, но в несколько неземном варианте: вся в развевающихся шарфах, прозрачной блузке и цветной бижутерии. С Адамом они явно были знакомы. — Привет, Адам, — выдохнула она, розовея от удовольствия. «Интересно, при виде его все женщины краснеют? — подумала я. — Или это свойство нашей семьи?» Какое будущее ждет юношу, который с ходу производит такое впечатление на женщин? Из него может вырасти только законченная сволочь. Он был слишком хорош — даже во вред самому себе. Парочка шрамов бы не помешала. — Привет, Анна, — улыбнулся он. — Приятно снова тебя увидеть. — Да, конечно, — промямлила она, краснея еще больше. Я ей сочувствовала. У меня самой, наверное, не осталось ни одною целого кровеносного сосуда на лице после той краски, в которую вогнал меня Адам. Разговор за столом не получался. Хелен, которая никогда не была приветливой и гостеприимной, взяла в руки журнал и начала его читать (это оказался номер «Хелло», который каким-то чудом проник сквозь установленную мною сеть). — Хелен, оставь в покое журнал! — резко сказал смущенный отец. — Заткнись, папа, — спокойно ответила Хелен, даже не поднимая головы. Но время от времени она взглядывала на Адама и таинственно улыбалась. Он завороженно смотрел на нее и тоже улыбался. Сексуальное напряжение можно было резать ножом. Анна, которая и в лучшие времена не умела развлекать гостей, казалось, совершенно обалдела при виде Адама и смотрела на него открыв рот. Каждый раз. когда он обращался к ней с вопросом, она только хихикала, опускала голову и вообще вела себя как деревенская дурочка. Честно скажу, это раздражало. Господи, он ведь был всего лишь мужчиной, к тому же очень молодым! Мама с папой нервно возили свои макароны по тарелке. И тоже молчали. Наконец папа попытался заговорить с Адамом. — Регби? — пробормотал он, обращаясь к нему. Как будто он был членом тайного общества и надеялся, что и Адам тоже. — Простите? — переспросил Адам, вопросительно глядя на отца и пытаясь понять, что тот хочет сказать. — Регби. В колледже… — Простите, что вы имеете в виду? — Вы играете в регби? — Папа решил выложить карты на стол. — Нет. — О! — Папа сник, как сдувшийся шарик. — Но смотреть люблю, — добавил Адам. — Ну, это ерунда, — сказал отец, практически повернувшись к нему спиной, настолько велико было его разочарование. И здесь, как я понимаю, пришел конец едва вспыхнувшей симпатии. Не знаю почему, но мне казалось, что я должна развлекать гостя. Кто знает, может, я просто привыкла вращаться в цивилизованном обществе, где к гостям относятся как к гостям. Там, если тебя зовут в гости, то не бросают среди незнакомых людей и не игнорируют полностью. Я уже тысячу раз говорила, что не понимаю, как такое поведение сходит с рук Хелен. — Значит, вы учитесь в одном классе с Хелен? — с наигранной беспечностью спросила я, отчаянно пытаясь завязать хоть какой-то разговор. — Да, — ответил он. — В группе по антропологии. На этом тема казалась исчерпанной. Адам продолжал есть, и на него было приятно смотреть. В нем чувствовалось здоровое начало. Он отличался отменным аппетитом и умел быть благодарным. — Очень вкусно, — сказал он, улыбнувшись мне. — А добавки нельзя? — Разумеется, — кокетливо ответила мама и едва не уронила стул, так спешила угодить ему. — Сейчас принесу. И не хотите ли еще стакан молока? — Большое спасибо, миссис Уолш, — вежливо ответил он. Он был таким милым! И я говорю это вовсе не потому, что он единственный ел приготовленный мною ужин. Мальчик в облике мужчины. Или мужчина с мальчишескими замашками. Так или иначе, но он был чертовски привлекателен. Однако, несмотря на его превосходную внешность, я чувствовала себя в его обществе совсем свободно, потому что знала, что ему восемнадцать или около того. Хотя он выглядел более зрелым и вел себя соответствующе. Признаюсь, я даже немного ревновала его к Хелен. Надо же, какого парня себе отхватила! Я еще смутно помнила, как это — быть молодой и влюбленной. «Нечего глупить, — уговаривала я себя. — Я улажу свои отношения с Джеймсом. Или найду кого-нибудь такого же милого…» («Милого? — подумала я в ужасе. — Я сказала „милого“? Вряд ли это слово в данный момент подходило к Джеймсу».) Адам между тем спас разговор. Мама спросила его, где он живет, — этот вопрос один из тех, которые она обычно задает всем пришедшим в дом мужчинам. Таким образом мама приблизительно оценивает благосостояние семьи на случай, если Хелен вздумает выйти замуж за этого человека. И она сможет прикинуть, сколько ей придется потратить на платье невесты. Но Адаму удалось ускользнуть от опасности и избежать вопроса о налоговой декларации своего отца. Он начал рассказывать нам забавные истории из своей жизни. Похоже, что родился он в Америке. Родители его недавно вернулись в Нью-Йорк, а он жил в квартире в Рэтмайнсе. Хотя ею родители были ирландцами и он сам с двенадцати лет жил в Ирландии, он продолжал выглядеть американцем. «Что-то такое наверняка есть в американском воздухе, — подумала я, — из-за чего люди вырастают высокими и крупными. Если бы он провел свои первые двенадцать лет в Дублине, а не в Нью-Йорке, то был бы ростом пять футов пять дюймов, а не шесть футов с гаком. У него была бы белая кожа в веснушках, а не слегка смуглая. И волосы были бы тусклого мышиного цвета, а не черные и блестящие. И вместо сильной квадратной челюсти он имел бы слабую и неприметную». Адам рассказывал нам смешные истории о том, как ему жилось, когда он впервые приехал из Америки в Дублин. Как местные детишки дразнили его «фашистским империалистическим янки» и вели себя так, будто он нес персональную ответственность за ввод войск США в Гренаду. Еще они колотили его за то, что он говорил с американским акцентом. А бедный Адам и понятия не имел, что произносит слова неправильно. А когда он пытался защититься и побил кое-кого из местных, его стали звать хулиганом — прежде всею из-за того, что он был значительно крупнее других мальчиков. Мы все сочувственно кивали, по-прежнему сидя на кухне и поставив локти на стол. Смотрели на Адама и жалели двенадцатилетнего мальчика, который ничего не мог сделать правильно. Веселое настроение неожиданно сменилось грустным. Даже отец, казалось, вот-вот расплачется. Он явно думал: «Может, он и не умеет играть в регби, но все равно нельзя относиться к парню предвзято». Затем Адам направил все свое внимание на меня. Он повернулся на стуле и уперся в меня взглядом. Странно, но у меня тут же создалось впечатление, что, кроме меня, никого на кухне нет. Он так заинтересованно и внимательно меня рассматривал — как маленький щенок. Ну, скорее как огромный щенок. В нем совершенно отсутствовал цинизм. «Так вот что значит быть молодым!» — подумала я. — Клэр, расскажите мне о своей работе, — попросил он. — Хелен говорила, что у вас очень важная работа в благотворительной организации. Я расцвела от его внимания, как цветок на солнце, и принялась рассказывать. Но я успела сказать всего лишь несколько слов, как вмешалась Хелен. — Я вовсе не говорила, что работа важная, — обиженно заявила она. — Просто работа. И от нее ей пришлось отказаться, когда родился ребенок. — Ах да, ребенок, — сказал он. — Мне можно на нее посмотреть? — Разумеется! — обрадовалась я, одновременно недоумевая, чего это Хелен так злится, — я хочу сказать, злится больше, чем обычно. — Кейт сейчас спит, но она проснется через полчаса, и тогда можно на нее взглянуть. — Замечательно, — отозвался он, не отводя от меня взгляда. Честно, он был великолепен. Глаза темно-голубые. И фигура — просто отпад. Он был таким высоким и выглядел очень сексуально, несмотря на потертые джинсы и серый свитер. Конечно, я думала об этом только с объективной точки зрения. Он — поклонник моей сестры, так что я воспринимала его чисто с эстетической точки зрения. Я ощущала себя старой и мудрой женщиной, любующейся красивым молодым человеком. Видя, насколько он хорош, но понимая, что мои светлые денечки давно в прошлом. На десерт я подала шоколадный мусс, встреченный с гораздо большим энтузиазмом, чем сам ужин. Споры между Анной, Хелен и папой по поводу самого большого куска вызвали у меня краску стыда, ведь у нас был гость в доме. Но Адам только по-доброму рассмеялся. Попозже я повела его смотреть Кейт. Мы на цыпочках вошли в комнату. — Могу я ее подержать? — трепетно спросил он. — Конечно, — ответила я, тронутая вниманием, которое он проявил к моей дочери. Я передала ему Кейт, и он осторожно подержал ее. Она даже не проснулась. Идиотка! Ну что за дочь у меня растет? Ее впервые держит на руках прекрасный мужчина, а она дрыхнет без задних ног! Надо сказать, они прекрасно смотрелись вместе. Огромный юноша и крошечный прелестный ребенок. — Какого цвета у нее глаза? — спросил он. — Голубые, — ответила я. — Но у всех малышей сначала глаза голубые. Потом они, как правило, меняют цвет. Он продолжал смотреть на нее как на чудо. — Знаете, если бы у нас с вами был ребенок, глаза у него наверняка остались бы голубыми, — сказал он так, будто разговаривал сам с собой. Я вздрогнула. Я не могла поверить своим ушам! А потом меня охватил гнев. Мне-то казалось, что он такой невинный и милый. Да как он посмел?! Дело не только в том, что я по возрасту годилась ему в матери. Ну, почти. Но он пришел сюда с моей сестрой и убедительно играл роль ее поклонника. Неужели у него нет никакого уважения ко мне? Элементарной порядочности? Но я ошиблась. Я взглянула на него, наши глаза на мгновение встретились, и я поняла, что он смущен до смерти. Он определенно знал, что сморозил глупость. Он выглядел таким молодым и испуганным — непослушным маленьким мальчиком. — Ну, мне, пожалуй, пора возвращаться к Хелен и реферату, — поспешно сказал он, быстро укладывая Кейт в корзинку и бросаясь к двери. Я села на кровать. Меня одолевали смешанные чувства. То ли меня огорчила моя собственная глупость — чего это я так вызверилась? Или мне было грустно от того, что я сделала неправильный вывод? А может, я чувствовала себя… помилуй бог… разочарованной? «Ты просто слишком давно не общалась с мужчинами, — сказала я себе. — Тебе надо начинать обычную жизнь. Тогда, если ты встретишь красивого мужика, ты не станешь делать поспешные и смешные выводы». Но в то же время, должна признать, меня слегка обидела его реакция на предположение, что у нас может быть общий ребенок. Чему, собственно, так ужасаться? Господи, как все одинаково! В духе старых традиций я за тридцать секунд перешла от гнева на то, что нравлюсь ему, к раздражению по поводу того, что вовсе ему не нравлюсь. Чего я никогда не умела, так это рассуждать рационально. Я что хочу сказать: да, я действительно старше, но ведь все-таки не «невеста Дракулы»! Нужно дать ему понять, что многие мужчины находили меня привлекательной. Я уверена, что где-нибудь наверняка такие есть. В конце концов, на земле живут три миллиарда людей. Среди такого количества мне наверняка удастся найти нескольких, кому я понравлюсь. Однако какое самомнение! То, что он сам так необыкновенно хорош собой, не дает ему никакого права заставлять меня чувствовать себя образиной. Вероятно, я не так красива, как Хелен. По правде говоря, меня даже сравнивать с ней смешно. Зато я человек добрый. Хотя вряд ли кто-нибудь влюблялся в женщину только потому, что она добрая, — в противном случае матери Терезе пришлось бы разгонять поклонников палкой. Я покормила Кейт, уложила ее спать и спустилась вниз к маме. По дороге на кухню я прошла мимо комнаты Хелен, дверь в которую была плотно закрыта. Реферат они там пишут, как же! Мама с папой еше могли на это купиться, но я сама слишком часто пользовалась таким предлогом, так что прекрасно понимала, что там происходит на самом деле. Нет, не подумайте, я не стала подслушивать у двери, ни в коем случае. И вообще, какое это имеет отношение ко мне? Хелен может трахаться с кем хочет. И Адам тоже. Я тут совершенно ни при чем, как я уже сказала. Я очень внимательно смотрела телевизор вместе с родителями. Прошло довольно много времени, прежде чем я услышала, что Хелен и Адам на кухне. Потом мы слушали, как она с ним прощается. Он просунул голову в дверь, поблагодарил нас за прекрасный ужин и сказал, что надеется скоро нас снова увидеть. Мы с мамой улыбнулись ему на прощание. — Милый, вежливый мальчик, — удовлетворенно сказала мама. Я не ответила. Я думала о том, что он вовсе не выглядел взъерошенным, как обычно выглядят мужчины после секса. Странно, почему это меня волнует?.. 11 После того как Хелен отправила Адама в холодную и мокрую мартовскую ночь добираться до своего дома в Рэтмайнсе, она закрыла входную дверь, вошла в гостиную и уселась рядом со мной и мамой. — Он кажется очень приятным парнем, — одобрительно заметила мама. — Разве? — равнодушно спросила Хелен. — Очень приятным, — подтвердила мама. — Слушай, не заводи свою обычную песню! — раздраженно сказала Хелен. Последовала неловкая пауза. Потом заговорила я. — Сколько Адаму лет? — спросила я Хелен с безразличным видом. — Зачем тебе? — сказала она, не отрывая взгляда от телевизора. — Ты на него запала? — Ничего подобного, — возразила я, краснея. — Ну уж? — не поверила она. — Все остальные западают. Весь наш колледж. И мама тоже. Мама слегка растерялась и уже собралась решительно защищаться. Но Хелен снова обратилась ко мне: — И ты тоже на него запала, точно! Хихикала, улыбалась… Хуже, чем Анна. Мне было за вас стыдно. — Я просто старалась быть вежливой, — возразила я. Она меня разозлила. И смутила. — Вежливость тут ни при чем, — настаивала она, по-прежнему уставившись в экран. — Ты на него запала. — Хелен, ради всего святого, ты что, ждала, что я буду его игнорировать и не разговаривать с ним? — сердито спросила я. — Нет, — холодно ответила она. — Но ты не должна была так ясно показывать, что он тебе понравился. — Хелен, я замужняя женщина! — заявила я, возвышая голос. — Разумеется, я на него не запала. К тому же он намного меня моложе. — Ха! — крикнула она в ответ. — Запала, запала! Ты просто боишься, что он для тебя слишком молод. Так не волнуйся, профессор Стаунтон тоже в него влюбилась — да так, что напилась, рыдала в баре и говорила, что бросит мужа и вообще все ради нею. Мы едва с хохоту не померли. А она просто древняя. Даже старше тебя! С этими словами Хелен вскочила и выбежала из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь. Наверняка с крыши слетели последние черепицы. — Господи! — устало вздохнула мама. — В этом доме все как в чертовой эстафете. Только одна дочь перестала вести себя как антихрист, как начала другая. Откуда у вас столько темперамента? Как будто вы итальянки. — Что с ней такое? — спросила я маму. — Почему она так болезненно реагирует? — Ну, я полагаю, она в него влюблена, — сказала мама. — Во всяком случае, ей так кажется. — Что? — изумилась я. — Хелен влюблена?! Ты что, рехнулась? Единственно, в кого Хелен влюблена, так это в саму себя. — Нехорошо так говорить про сестру, — сказала мама, задумчиво глядя на меня. — Ну, я не хотела сказать ничего плохого, — поспешно пояснила я. — Я только имела в виду, что все постоянно в нее влюблены. И никогда наоборот. — Все когда-то происходит в первый раз, — мудро заметила мама. Мы посидели молча. Первой нарушила тишину мама: — А вообще-то она права. — Насчет чего? — спросила я, не понимая, о чем она толкует. — Тебе он и в самом деле понравился. — Мне он вовсе не понравился! — возмущенно возразила я. Мама приподняла брови и внимательно всмотрелась в меня. — Не смеши, — фыркнула она. — Он же просто потрясающий. Будь я на двадцать лет моложе, я бы ему показала! Я промолчала. — И знаешь что? — продолжила мама. — Ты ему тоже понравилась. Неудивительно, что Хелен психует. — Глупости! — громко возмутилась я. — Вовсе нет, — спокойно возразила мама. — Всем было видно, что он, как вы говорите, на тебя «запал». Хотя, — продолжила она с сомнением, — мне показалось, что он и на меня запал. Может, он просто один из тех мужчин, в чьем обществе каждая женщина чувствует себя прекрасной. Теперь я совсем запуталась. — Но, мама, — попробовала я объяснить, — я ведь замужем за Джеймсом, я его люблю и постараюсь все наладить… — Знаю, — сказала она. — Но, возможно, небольшой финт в сторону — как раз то, что тебе нужно. Ты вновь обретешь уверенность в себе. И сможешь взглянуть на свои отношения с Джеймсом отстраненно. Я в ужасе смотрела на мать. О чем это она? Это же моя мама, черт побери! С чего это она советует мне, замужней женщине, завести интрижку? К тому же с приятелем моей сестры! — Мам! — сказала я. — Опомнись. Ты меня пугаешь. Мне ведь давно не восемнадцать. Я уже много лет назад перестала считать, что лучший способ забыть одного мужчину — это лечь под другого! Я слишком поздно осознала, что я сказала. Мама, прищурившись, рассматривала меня. — Не знаю, где ты набралась таких вульгарных выражений, — прошипела она. — Но уж точно не в этом доме. Вы так разговариваете в Лондоне? — Извини, мам, — промямлила я, устыдившись, но, по крайней мере, чувствуя себя на знакомой территории. Как я могла сказать такую ужасную фразу? Вернее, как я могла сказать такое в присутствии своей матери? Сглупила, ничего не скажешь. — Ну ладно, — немного погодя сказала она уже более мирным тоном, — давай больше не будем к этому возвращаться. — Не будем, — с облегчением согласилась я. Слава богу, а то я уже собралась укладывать вещи и возвращаться в Лондон. — Между прочим, — сказала мама, — ему двадцать четыре года. — Откуда ты знаешь? — удивилась я. — Ага! — подмигнула она мне. — У меня свои источники. — Ты хочешь сказать, что спросила его? — сообразила я, поскольку давно знала свою матушку. — Очень может быть, — кокетливо сказала она, но прямо не призналась. — Вот видишь, он вовсе для тебя не слишком молод. — Мам! — взмолилась я. — О чем ты говоришь? И вообще, мне ведь уже почти тридцать, а ему только двадцать четыре. Все равно он слишком молод. — Ерунда, — резко заявила мама. — Ты посмотри вокруг. Например, Бритт Экленд всегда фотографируется с парнем, который ей во внуки годится. Хотя, может, это действительно ее внук? А эта, другая девица, которая везде показывается почти голой… Как ее зовут? — Мадонна? — осторожно предположила я. — Нет-нет, не она. Ты знаешь, кого я имею в виду. У нее еще татуировка на спине. — А, ты говоришь о Шер! — догадалась я. — Да, о ней, — подтвердила мама. — Ей ведь, наверное, столько же лет, сколько мне, а посмотри, с кем она встречается. Ни одному больше шестнадцати не дашь. Мне думается, что из ее поклонников Айк был последним, кто был старше ее. — Айк? — переспросила я. Голова у меня шла кругом. — Да, Айк, ее муж, — нетерпеливо подтвердила мама. — Да нет, мама, я не думаю, чтобы Шер была замужем за Айком. Ее мужа звали Санни. Айк был женат на Тине, — сказала я. — Кто такая Тина? — спросила мама в недоумении. — Тина Тернер, — терпеливо объяснила я. — А она тут при чем? — возмутилась мама, глядя на меня так, будто я сошла с ума. — Абсолютно ни при чем, — согласилась я, чувствуя, что теряю нить разговора. — Просто ты сказала, что Шер и Айк… Ладно, проехали. Забудь. Мама пробормотала что-то себе под нос насчет того, что не собирается ничего забывать. Что это я первая заговорила о Тине. — Не сердись, мама, — попросила я. — Я понимаю, что ты хотела сказать. Ты хочешь сказать, что Адам для меня не слишком молод. При этом я нервно оглянулась на дверь, ожидая, что сейчас ворвется Хелен и заорет: «Я знала, что ты на него запала, старая выдра!» — а затем попытается меня придушить. К счастью, этого не случилось, хотя страх остался. — Но, мама, — продолжила я, — если даже забыть о возрасте, ты не учла еще два важных момента. Например, такую пустяковую деталь, как то, что Адам — поклонник Хелен. — Но так ли это? — произнесла мама, подняв вверх указательный палец и глядя на меня с видом мудрой предсказательницы. — Тогда зачем он сюда приходил? — логично спросила я. — Чтобы помочь ей написать реферат, — ответила мама. — Но зачем ему это делать, если он за ней не увивается? Если не набивается ей в дружки? — спросила я, опять же, как мне подумалось, весьма логично. — Просто потому, что он хороший человек, — предположила мама, но в ее голосе слышалось сомнение. — И вообще, — сказала я, — совершенно ясно, что он в нее влюблен. — Разве? — искренне удивилась мама. — Да! — с нажимом подтвердила я. — Если даже он сейчас ходит в ее дружках, долго это не протянется, — предсказала мама. — Почему ты так говоришь? — удивилась я и призадумалась: какую еще информацию моя мать вытащила из красавчика Адама? — Ты же знаешь Хелен, — сказала мама. — А-а, — разочарованно протянула я, поняв, что ничего нового про Адама от мамы не узнаю. — Хелен просто хочет, чтобы он в нее влюбился. Потом она его немного помучает. А затем выгонит. — сказала мама. — Она всегда была такой — даже в детстве. Обычно за несколько месяцев до Рождества она начинала приставать к нам насчет куклы или велосипеда. Но мы даже не успевали приступить к индейке, как она уже разламывала все, что Санта ей дарил. Она бывала счастлива, только когда головы, руки и ноги от кукол, а также велосипедные цепи, колеса и сиденья валялись по всей гостиной. Удивительно, как никто не сломал себе шею, споткнувшись о весь этот мусор. — Как-то ты не очень хорошо говоришь о Хелен, — заметила я, практически повторяя слова, сказанные мамой раньше. — Может, и так, — вздохнула мама. — Но это правда. Я ее люблю, она славная девочка. Ей просто надо еще повзрослеть немного. Вернее, порядочно повзрослеть. — Но ведь ты сказала, что она, возможно, влюблена в Адама, — напомнила я. — Я сказала, что Хелен думает, будто она влюблена. Это разные вещи. Кроме того, если хочешь знать мое мнение, даже если она в него влюблена, ей не помешает в порядке исключения столкнуться с какими-то трудностями. Ей все слишком легко дается. Пострадать ей явно не повредит. Посмотри, как переживания подействовали на тебя! Ты стала гораздо сердечнее. — Значит, ты хочешь, чтобы я завела роман с поклонником Хелен и тем самым вернула уверенность в себе, а Хелен сделала сердечнее? — сказала я, решив, что наконец поняла, чего хочет от меня мама. — Господи! — раздраженно воскликнула она. — Ты делаешь из меня персонажа из «Династии». Вроде как я пытаюсь управлять чужими жизнями. В твоем изложении все выглядит достаточно непривлекательно. На самом деле я просто чувствую, что ты Адаму очень понравилась. И если это так и есть, и если что-то произойдет, и если тебе удастся уцелеть, и Хелен тебя не прикончит… Надо же, сколько тут «если»! Тогда, возможно, тебе стоит позволить событиям развиваться своим чередом. — Ох, мам, — вздохнула я. — Ты меня совсем запутала. — Извини, милая, — сказала она. — Возможно, я ошибаюсь. И ты ему совсем не понравилась. Полагаю, вас не удивит, если я скажу, что ее последние слова меня расстроили. — Пойду-ка я спать, — заявила я, решив, что с меня достаточно. — Приятных сновидений, — сказала мама, сжимая мою руку. — Я приду поцеловать Кейт и пожелать ей спокойной ночи. Когда я наконец улеглась, я вдруг поняла, что ни разу не вспомнила о Джеймсе за последние три часа. Это было настоящим чудом! Так или иначе, день выдался необычным. 12 На следующий день с раннего утра было ясно и очень холодно. Я знаю точно, потому что проснулась на заре. Типичный мартовский денек! Дождь наконец прекратился. Но в этом факте не было абсолютно ничего символичного — ведь когда-то этот проклятый дождь должен был кончиться. Накормив Кейт, я положила ее на кровать, чтобы она немного проветрилась. Мне вдруг стало ясно, что, хотя мне и удалось вырваться из цепких лап депрессии, вновь обретенная свобода несет с собой определенные обязанности. Вчера все было очень мило. Я действительно получила удовольствие. Но маленький человечек в моей голове, который обычно подсказывал мне: «Этот край ты подняла слишком высоко», сегодня заявил: «Жизнь не состоит из одних удовольствий». Он работает в отделе моего мозга под названием «совесть» — и я его ненавижу. Несчастный ублюдок! Он всегда появляется некстати и все портит. К примеру, если я иду в магазин, он многозначительно заявляет: «У тебя уже есть сапоги» или «Разве стоит тратить двенадцать фунтов на помаду?» В результате я не покупаю приглянувшуюся вещь. — Простите, — бормочу я продавцу, укладывающему пару обуви обратно в коробку и награждающему меня убийственным взглядом. — Я передумала. Или я все-таки покупаю, а потом мучаюсь угрызениями совести и, таким образом, не испытываю никакой радости от покупки. Вот и сегодня этот убивец радости напомнил мне, что в моей жизни должно быть нечто большее, чем шляться по супермаркету, или готовить ужин для всей семьи, или влюбляться в приятеля собственной сестры. Я взяла Кейт на руки и подошла к окну. Мы стояли и смотрели на сад, так любовно не ухоженный Майклом. Мои чувства слегка напоминали ощущения человека перед расстрелом. Пора мне посмотреть фактам в лицо. Пора повзрослеть и взять на себя ответственность. А это у меня всегда неважно получалось. При первом же намеке на какую-нибудь проблему чувство ответственности удалялось в ванную комнату моего мозга и запиралось там, отказываясь выйти. Выманить его оттуда было невозможно. Так оно там и сидело, пока все не улаживалось само собой. Мне надо было решить много вопросов. Ужасных вопросов. Включая деньги, опеку над ребенком и квартиру. Видит бог, мне было больно! Мой мозг съеживался, когда я пыталась их решить. Впервые после того, как я смотрела на выходящего из палаты Джеймса, я пыталась подступиться к вопросам, касающимся нашего развода. Например, должны ли мы с Джеймсом встретиться, чтобы обсудить продажу квартиры? Должны ли мы разделить все имеющиеся у нас вещи поровну? Это, кстати, будет довольно забавно. Что делать, к примеру, с нашим гостиным гарнитуром, состоящим из трех предметов? Пилить диван на две части? И забирать половину вместе с вываливающейся начинкой плюс одно кресло? Ну, вы понимаете, о чем я. Я, честно, не представляла, как мы будем делить большую часть наших вещей. Они ведь не принадлежали лично мне или лично Джеймсу. Они принадлежали ускользающей третьей стороне — «нам». Как же мне хотелось найти это исчезнувшее «мы»! Если бы я могла заманить эту третью сторону назад, предложив свои самые ценные вещи. Как в третьеразрядном телевизионном шоу. Это тебе. Теперь ты останешься? Красиво, верно? Будет твоим, если ты вернешься. Хотя скорее всего в третьеразрядном телешоу не разыгрывают встроенную кухню. А как бы было здорово, если бы можно было вернуть это «мы», состоящее из меня, Кейт и Джеймса, таким простым способом! Но выходило, что это «мы» не просто затерялось. Оно умерло. Его убил Джеймс. По идее, все наше имущество после смерти «мы» должно было бы отойти государству. Но на деле ничего подобного никогда не происходит. Так что давайте сюда пилу. Видите ли, я всегда точно знала, что есть только один способ справиться с неприятной ситуацией. А ситуацию, в которую я попала, можно с полным основанием назвать неприятной. Нужно глубоко вздохнуть и встретить ее, эту ситуацию, лицом к лицу, посмотреть ей в глаза и показать, кто хозяин. Обжечься, если надо, о крапиву. Проглотить, при необходимости, горькое лекарство. Если кто-нибудь спросит моего совета, как справиться с чем-то, что вызывает ужас, именно такой совет я ему и дам. Кто знает, возможно, придет день, когда я даже воспользуюсь собственным советом… Понимаете, хотя я честно верила, что именно так и надо поступать в скверной ситуации, у меня самой никогда не хватало на это смелости. Я была великим специалистом в том, как можно увильнуть от неприятного дела. Моим девизом всегда было: «Отложи на завтра то, что должна была сделать сегодня. И если можно протянуть целую неделю, тем лучше». Очень удобный девиз — во всяком случае, я так считала. Чтобы вам насчет меня все стало совершенно ясно, позвольте вам сообщить, что ни разу в жизни я не вымыла посуду сразу после ухода гостей. Я только постоянно обещала себе, что не буду оставлять посуду на утро. Потом, просыпаясь с больной головой от похмелья, я обнаруживала на кухне груду немытой посуды, к которой и подступиться было страшно. Ну, вы, наверное, сами знаете, как это бывает. К концу вечера весь стол оказывался заставлен полупустыми тарелками. В свое оправдание должна сказать, что до этого момента я бываю идеальной хозяйкой, ухаживаю за гостями, таскаю тарелки и приборы с кухни и обратно — прямо как конвейер. Однако моя гостеприимность тает в прямой пропорции к количеству выпитого вина. Поэтому к десерту и кофе я уже расслабляюсь настолько (ладно, если хотите называть вещи своими именами, напиваюсь настолько), что уже не испытываю потребности убирать со стола. Если бы стол развалился на моих глазах под весом грязной посуды, я бы только рассмеялась. А если моим гостям был нужен чистый стол, им приходилось потрудиться самим. В конце концов, они прекрасно знали, где у нас кухня. И, короче говоря, к концу вечеринки общий вид стола всегда несколько портили грязные тарелки и бокалы, причем некоторые из них были опрокинуты вместе с содержимым — белым и красным вином, джином с тоником, кофейным ликером или виски. Пятна расползались и перемешивались, образовывая небольшие лужицы вокруг островков соли, которую кто-нибудь из более совестливых (обычно Джеймс) рассыпал по пятну, чтобы уменьшить урон, который могло нанести красное вино. А я тем временем после двадцать второго коктейля раскачивалась на стуле или сидела на коленях у Джеймса и рассказывала всем, кто хотел слушать, как я его люблю. И мне ничуть не было стыдно. Во всяком случае, я совсем не была настроена на уборку. — Ничего страшного, — заикаясь, бормотала я, отмахиваясь от пьяных предложений помочь и рассыпая пепел на миски с едой или на белую рубашку Джеймса. (Обычно на этой стадии я начинала курить, хотя в принципе давно бросила.) — Утром это займет у меня не более десяти минут. Самое печальное, что в тот момент я сама в это верила. Каждое утро после вечеринки я спускалась на кухню и всегда медлила перед тем, как открыть дверь. Я представляла себе, что вот открою дверь — а внутри все сверкает и переливается, солнце отражается от полированных поверхностей, все тарелки, чашки и миски сияют чистотой и убраны туда, куда нужно. Но вместо этого я с трудом пробиралась сквозь хаос, пытаясь отыскать хоть один целый стакан, чтобы запить пару таблеток аспирина, в которых я остро нуждалась. Кстати, пока мы говорим о вечеринках, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Почему во время вечеринок кто-нибудь обязательно отрывает от бутылок бумажные этикетки и утром выясняется, что весь стол покрыт липкими обрывками? Почему гости всегда используют тарелки в качестве пепельниц? Почему в конце вечера по крайней мере один человек скажет: — А что будет, если смешать «Дюбонне» с пивом? Или: — Что случится, если я подожгу виски в своем стакане? И обязательно проводит этот эксперимент. Просто чтобы вы знали, сообщу, что вино свертывается в пиве самым противным образом, а виски воспламеняется подобно нефтяной скважине и покрывает сажей потолок в столовой. Ну вот. теперь вы в курсе дела. Никому не советую проводить такие эксперименты. Если же вам неймется, делайте это не в своем доме: пусть кто-нибудь другой лезет на стремянку и ликвидирует следы вашего безобразия. Надо отдать справедливость Джеймсу (хотя с какой радости?), он всегда помогал мне по дому, особенно если это касалось уборки после гостей. Он никогда не напивался так, как я, так что был в приличном состоянии утром и мог принести все, что осталось на столе, в кухню, чтобы хотя бы столовая была в приличном виде. Если не считать следов от виски на потолке. Да, и еще я не понимаю, почему по утрам на диване в гостиной всегда обнаруживалась парочка небритых, растерзанных, страдающих от похмелья тел. От них было трудней избавиться, чем от пятен на потолке или следов от сигарет на ковре. Они до середины дня валялись на диване, стеная и требуя чай и парацетамол и утверждая, что их вырвет, если они пошевелятся. Ну вот, я опять за свое! Я хочу сказать, оттягиваю принятие решения. Готова делать все, что угодно, только не то, что требуется. Но заставить себя думать о практической стороне моего разрыва с Джеймсом — все равно что вынудить себя смотреть прямо на солнце в безоблачный день. От того и от другого на глазах слезы. Наверное, лучше подумать об опеке. Хотя в чем тут проблема? Джеймс не выказал ни малейшего интереса к ребенку. К тому же именно он являлся прелюбодеем. Так что он кругом виноват, и можно не сомневаться, что Кейт отдадут под мою опеку. Мне бы радоваться, но я даже не почувствовала облегчения. Никакая это не победа. Я хотела, чтобы Джеймс заботился о ребенке. Я хотела, чтобы у моей дочки был отец. Я бы предпочла, чтобы Джеймс потащил меня в суд и пытался бы очернить меня, называя лесбиянкой, или развратницей, или еще как-то. Потому что его попытка получить опеку над дочерью показала бы, что она ему небезразлична. Я крепко прижала к себе Кейт. Я чувствовала себя виноватой перед ней. Потому что как-то, где-то, сама того не зная, я все испортила, и из-за этого бедняжка Кейт, безвинное маленькое существо, должна будет обходиться без отца. Я просто не могла понять Джеймса. Неужели ему не любопытно хотя бы взглянуть на свою дочь? А может быть, дело в том, что она девочка? Если бы родился мальчик, не попытался бы Джеймс наладить со мной отношения? Кто знает… И что насчет квартиры? Мы покупали ее вместе, она записана на нас обоих. Так как нам ее делить? Продать и поделить деньги? Мне выкупить его долю и жить там с Кейт? Или продать мою долю Джеймсу и позволить ему жить там с Дениз? — Ни за что! Что бы ни случилось, я не позволю Джеймсу поселиться с другой женщиной в созданном мною доме. Я лучше сожгу его дотла! Ну, может, не дотла. Я не имею ничего против людей, которые живут двумя этажами ниже. Почему они должны лишиться дома, если мой муж решил завести себе любовницу? Но позволить Джеймсу поселиться с этой любовницей в нашей квартире… Только через мой труп. Знаете, я часто слышала от людей эту фразу и всегда думала, что они перебарщивают, что работают на публику. Я и сама повторяла ее тысячу раз, но только сейчас действительно имела это в виду. Только через мой труп Джеймс поселит Дениз в моем доме! А как быть с деньгами? Каким образом я исхитрюсь содержать Кейт и себя на свою зарплату? Я даже толком не представляла, сколько я зарабатывала: Знала только, что очень мало в сравнении с Джеймсом. Что после свадьбы мы жили в основном на его деньги. Значит, теперь я буду очень бедной… У меня было такое ощущение, будто я вышла на балкон и внезапно обнаружила, что у меня нет почвы под ногами. Только огромное, бесконечное, пустое пространство, куда я могу упасть. Мысль оказаться без денег привела меня в ужас. Она меня унижала. Я казалась себе безликим существом, барахтающимся в огромной враждебной вселенной, где не было ничего, за что бы я могла ухватиться. Как ни противно признаться, я чувствовала себя абсолютно ничтожной без мужа и его зарплаты. Я ненавидела себя за это чувство незащищенности и зависимости. Я должна быть сильной, независимой женщиной девяностых годов! Одной из тех, кто имеет собственные взгляды, ходит в одиночку в кино, заботится об окружающей среде, умеет сменить предохранитель, ходит на занятия ароматерапии, разводит в саду лекарственные растения и не нуждается в мужчине для поддержания самоуважения. Однако я такой не была, это очевидно. Хотя очень хотелось бы. А может, я еще стану такой? Похоже, у меня нет выбора: меня поставили перед свершившимся фактом. Но в тот момент я была скорее женщиной из далеких пятидесятых. Меня вполне устраивала роль домашней хозяйки, муж которой зарабатывает на жизнь для обоих. А если муж к тому же не отказывается от части домашних обязанностей, принося в дом львиную долю денег, тем лучше. Как мы с Джеймсом поделим деньги с нашего общего банковского счета? Это же немыслимо! Все равно что пытаться разделить сиамских близнецов. Я была почти готова отказаться от своей доли денег на банковском счете, только бы не ввязываться в дрязги. Единственное, что меня останавливало, так это мысль, что Джеймс потратит эти деньги на Дениз. Будет покупать ей цветы, билеты в театр, красивое белье… Я просто не могла позволить ему делать это на мои деньги. Принципиально! Кроме того, вчера я видела в магазине очень миленькие туфли, и мне хотелось их купить. У меня вообще на данный момент не было доступа ни к каким деньгам. Значит, мне следует потребовать те деньги, что находятся в Англии. Как бы противно это ни было. От всех этих мыслей у меня голова пошла кругом — примерно так же, как когда мама начала разговор про Шер и Айка. Я не представляла себе в тот теплый апрельский день три года назад, когда я выходила замуж за Джеймса, что наш брак закончится так печально. Что сердце мое будет разбито и мне придется спорить с ним насчет денег и имущества. Я тогда думала, что любовь и страсть будут для нас главным в жизни и никогда не уступят место привычке. Я поклялась себе, что никогда не наступит день, когда я войду в комнату и, не глядя на Джеймса, скажу: — Там плитка в ванной осыпается. Взглянул бы. — Или, бегло посмотрев на него, промолвлю: — Надеюсь, ты не собираешься идти к Рейнолдсам в этом свитере? Еще я давала себе слово, что никогда не превращусь в женщину, которая доедает за детьми все, что осталось на тарелках. И еще я не собиралась называть Джеймса папой. Не в том смысле «детка, не трогай бритву, она папина», хотя и это мне не слишком нравилось. Нет, в смысле «будешь есть мороженое, папа?». Как будто ты и твой муж перестали быть самостоятельными личностями, а существовали только как родители. Твой любимый — уже не твой любимый, он просто еще один родитель твоих детей. Даже смешно вспоминать. Какой же наивной и самонадеянной я была. Почему я решила, что буду отличаться от других матерей? Почему не понимала, что тысячи женщин до меня клялись никогда не терять магии своего брака? Точно так же они свято верили, что никогда не допустят седины в своих прическах, не позволят груди обвиснуть и морщинам появиться. Но это неизбежно происходило. Их силы воли не хватало, чтобы бороться с неизбежным, повернуть время вспять. Не хватит и у меня. Я снова положила Кейт в корзинку и пошла в душ. В душе я продолжала думать о Джеймсе. Без горечи. Просто вспоминала, как все было здорово. Хоть он глубоко обидел меня и я такого от него никогда не ожидала, я не могла забыть, как великолепно нам было вместе. Когда я впервые познакомилась с Джеймсом и мы с ним бывали в компаниях, я всегда смотрела на него через комнату и думала, насколько же он красив и сексуален. Особенно когда был серьезным и деловитым. Это всегда вызывало у меня улыбку. Глядя на него, можно было подумать, что с ним не может быть весело. Позвольте вас заверить, все совсем не так. И я замирала от счастья при мысли, что, когда вечеринка закончится, мой мужчина вернется домой со мной. Мне хотелось, чтобы так было всегда. Я видела достаточно замужних женщин, которые набирали вес, становились непривлекательными и говорили о своих мужьях так, будто они подручные рабочие. Мне всегда становилось от этого грустно. Какой смысл в браке, если из него уходит магия? Если вы не можете говорить ни о чем, кроме ремонта в квартире? Или о плохой успеваемости ваших детей в школе? Тогда уж лучше выйти замуж за дрель или за учебник по детской психологии. Все равно я не могла понять, почему все так сложилось. Я его любила. Я хотела сделать наш брак счастливым. Я хотела, чтобы все между нами было прекрасно. Да оно и было прекрасно без всяких моих дополнительных усилий. Во всяком случае, я так думала. Я считала, что мои поиски подходящего партнера закончены — я встретила человека, который полюбил меня без всяких условий. Он умел заставить меня смеяться, как когда-то я смеялась со своими сестрами и подругами. Даже лучше, потому что я не просыпалась в одной постели со своими сестрами и подругами. Знаете, я думала, что если кто-то из нас когда-нибудь и сходит налево, так это буду я. Хотя я вовсе не собиралась изменять Джеймсу, как вы понимаете. Все считали Джеймса тихим, самодостаточным и надежным. Так всегда воспринимают мужчин, которые носят костюмы и очки и которые могут, глядя тебе в глаза, сказать, к примеру, такую фразу: — Ну, в период низкой инфляции вам лучше согласиться на фиксированную ставку по закладной. — Или что-то в том роде. У вас начинает складываться ошибочное мнение, что они скучны, как посудомоечная машина, и надежны, как здания. Даже я немного недооценивала Джеймса в этом смысле. Мне казалось, что я могу вести себя как душе угодно, а он только терпеливо улыбнется. Ему было со мной весело. Он и в самом деле считал, что я замечательная. Я чувствовала себя в полной безопасности под его зашитой. Кстати, уверенность в том, что я могу распуститься, но Джеймс все равно будет меня любить, как раз и останавливала меня. Я перестала часто напиваться. Но даже в те дни, когда я перебирала и на следующее утро просыпалась с дикой головной болью, не в состоянии вспомнить, что же произошло накануне, он был очень мил со мной. Он смеялся по-доброму, таскал мне стакан воды, наклонялся и целовал меня в лоб, когда я лежала как труп в постели, и говорил: — Нет, лапочка, ты не была отвратительной, ты была просто забавной. — Или: — Твоя сумочка найдется. Наверное, завалилась куда-нибудь у Лизы. — Или: — Ну, разумеется, ты сможешь снова посмотреть этим людям в глаза! Уверяю тебя, ты была далеко не самая пьяная. Все были пьяны в стельку. А в одном действительно ужасном случае, в мое «самое страшное утро» после попойки (уверяю вас, я никогда не давала себе столько клятв не напиваться, как в тот день), он сказал: — Поторопись, милая, твое слушание назначено на половину десятого. Ты не должна опаздывать: адвокат сказал, что судья — настоящая сволочь. Подождите минуту. Позвольте мне объяснить. Да, однажды меня арестовали, но я не делала ничего противозаконного. Я всего лишь попала в неподходящее место в неподходящее время. Меня случайно занесло в клуб, который не имел лицензии на продажу спиртного. Но я и понятия не имела, что владельцы клуба замешаны в каком-то преступлении — если забыть о цене подаваемых ими напитков. Не понимаю, как я во все это впуталась. Знаю лишь, что пила там с подругами и пребывала в прекрасном настроении. Поэтому, когда появились полицейские и все начали прятать свою выпивку под стол, Джуди, Лаура и я решили, что здорово позабавимся. — Как при сухом законе! — дружно рассмеялись мы. Я решила рассказать полицейскому свой любимый анекдот, а именно: «Сколько требуется полицейских, чтобы разбить электрическую лампочку? Ответ: ни одного. Она сама свалится на лестницу». Один из полицейских почему-то очень обиделся и заявил, что, если я не буду вести себя прилично, он меня арестует. — Тогда арестуйте меня! — зазывно улыбнулась я и протянула руки, чтобы он надел на меня наручники. Видимо, я не врубилась в ситуацию и не сообразила, что это настоящие полицейские, а не мое пьяное видение. Поэтому никто не удивился больше меня, когда он и в самом деле надел на меня наручники. Конечно, я понимала, что он только выполняет свой долг. Я вовсе на него не в обиде. Но должна признаться, что я здорово растерялась. Я попыталась объяснить ему, что я всего лишь молодая женщина из предместья, просто мне удалось женить на себе бухгалтера. Я все это говорила, чтобы он понял, что мы с ним на одной стороне. Боремся со злом против несправедливости и все такое. Но на него это почему-то не произвело ни малейшего впечатления. Итак, меня увезли в полицейской машине, откуда я со слезами на глазах смотрела на Джуди и Лауру. — Позвоните Джеймсу! — крикнула я им напоследок. Я была уверена: уж он-то знает, что делать. Так и вышло. Он внес за меня залог и нашел адвоката. Должна признаться, что никогда в своей жизни я не была так напугана. Я думала, что из меня станут выбивать признание, дадут несколько пожизненных сроков заключения и что я никогда больше не увижу Джеймса, друзей и родителей. Я никогда снова не увижу неба, разве что в крупную клетку с прогулочного дворика. Мне было ужасно себя жалко. Ведь придется носить уродливую, мешкообразную тюремную одежду. И я превращусь в лесбиянку. Мне придется стать подругой миссис Громилы, чтобы она защищала меня от других девиц, вооруженных бутылками из-под кока-колы. Мне придется снова начать курить! Я была в отчаянии. Так что, когда появился Джеймс и внес за меня залог — «вызволил» меня, как я предпочитала считать, — я поверить не могла, что меня не встречают толпы людей и операторы с телевизионными камерами. Джеймс отвез меня домой, а на следующее утро разбудил, вытащил из кровати и заставил принять душ. Он стер с моего лица губную помаду, сказав, что мне не стоит выглядеть развеселой девицей. Он заставил меня надеть длинную юбку и блузку с высоким воротом по той же самой причине. В зале суда он сидел рядом и держал меня за руку, пока я ждала своей очереди. Он тихо напевал мне песенки, потому что я сидела бледная и меня подташнивало после перепоя. Меня очень успокаивало его мурлыкание — пока я не расслышала слова одной из песен. Что-то насчет тяжелого заступа и цепей на ногах. Я в слезах обернулась к нему, готовясь сказать, чтобы он убирался к черту, если ему так весело от того, что меня ожидает. Но тут я встретилась с ним глазами — и не смогла сдержаться, рассмеялась. Он был прав. Вся ситуация казалась такой нелепой, что не рассмеяться было просто невозможно. Мы с ним хихикали, как школьники, и судья окинул нас мерзким взглядом. — Еще десять лет сверх твоего срока. — фыркнул Джеймс, и мы снова покатились со смеху. С меня взяли штраф в пятьдесят фунтов, которые Джеймс, смеясь, заплатил. — В следующий раз будешь платить сама, — усмехнулся он. Я поверить не могла его реакции. Если бы кто-нибудь разбудил меня в два ночи и сообщил, что Джеймс арестован, я бы пришла в ужас. И уж точно ситуация не показалась бы мне забавной. Я бы начала всерьез спрашивать себя, за кого же я вышла замуж. Я бы ни за что не смогла так помочь, так поддержать и простить, как это сделал Джеймс. По сути дела, он ничего и не прощал, так как ни на секунду не дал мне понять, что я сделала что-то плохое. Так или иначе, когда меня в следующий раз арестуют, некому будет держать меня за руку в суде и смешить. Да и чертов штраф мне придется платить самой… Я выключила душ и вытерлась. «Мне надо ему позвонить», — решила я. Вернувшись в комнату, я начала одеваться и параллельно вела с собой такой разговор: — Позвони ему! — сердито говорила я себе. — Ты что, хочешь, чтобы ребенок голодал? И сама же отвечала: — Вот покормлю Кейт и позвоню. — Нет, не позвонишь. Звони НЕМЕДЛЕННО! Я снова взялась за свое: тянула, откладывала, пыталась избавиться от ответственности, пряталась от неприятностей. Но мне было страшно! Я понимала, что следует поговорить с Джеймсом о деньгах и квартире. Но все никак не могла решиться. Ведь стоит мне заговорить с Джеймсом об этих проблемах, они станут реальностью. А это будет значить, что моему браку конец. — О господи! — вздохнула я. Я смотрела на Кейт, лежащую в корзинке, такую мягкую, толстенькую и ароматную в розовых ползунках. И понимала, что нужно позвонить Джеймсу. Если бы дело касаюсь только меня, я могла бы позволить себе быть трусихой, но я должна позаботиться о будущем этого чудесного ребенка. — Ладно, — решительно сказала я. — Ты своего добилась. Я ему позвоню. Я пошла в мамину комнату, чтобы поговорить оттуда, начала набирать номер лондонского офиса Джеймса и вдруг почувствовала, что у меня закружилась голова. Я одновременно испытывала испуг и возбуждение. Через несколько секунд я услышу его голос. Меня трясло и бросало в жар. Стало трудно дышать, мне не хватало воздуха. Когда в трубке раздались длинные гудки, я испугалась, что меня стошнит от волнения. Ответила секретарша. — Могу я поговорить с мистером Джеймсом Вебстером? — спросила я дрожащим голосом. Губы у меня онемели. Послышалось несколько щелчков. Я затаила дыхание. Снова раздался голос секретарши: — Извините, но на этой неделе мистера Вебстера не будет. Кто-нибудь другой не может вам помочь? Разочарование причинило мне почти физическую боль. Я с трудом сумела пробормотать: — Нет, все в порядке, спасибо. Повесив трубку, я осталась сидеть на маминой кровати. Теперь я точно не знала, что делать. Я с таким трудом заставила себя позвонить ему, и, несмотря ни на что, мне хотелось с ним поговорить. А его даже нет на месте! И тут мне пришла в голову другая мысль: а где же он? Пожалуйста, не подсказывайте мне, что он мог уехать в отпуск. В отпуск! Как мог он уехать в отпуск, когда распадается наш брак?! Вернее, уже распался. Я даже подумала, не перезвонить ли и не спросить, куда подевался Джеймс, но вовремя остановилась. Капелька гордости еще во мне осталась. Может, он заболел? Может, у него грипп?.. Весьма вероятно, что я обрадовалась бы, узнав, что у него рак в последней стадии. Мне ужасно неприятна была мысль, что у него есть какая-то жизнь без меня и что он радуется этой жизни. С другой стороны, я и так знала, что у него есть жизнь без меня. Он жил с другой женщиной, он ни разу не позвонил мне, хотя бы чтобы спросить про Кейт. Наверное, я все еще продолжала надеяться, что он скучает по мне и обязательно рано или поздно вернется. Но если он уехал в отпуск, надеяться больше не на что. Джеймс наверняка сейчас беззаботно живет со своей новой женщиной на каком-нибудь экзотическом курорте. Пьет вино из ее туфельки. Жизнь его проходит под аккомпанемент хлопков пробок от шампанского, фейерверка и музыки, среди счастливых людей в праздничных нарядах, танцующих танго. Я не сомневалась, что, пока я мерзну в Ирландии, он греется на берегу Карибского моря, на дорогом курорте, где его обслуживают четырнадцать слуг и где у него есть бассейн, в котором плавают цветочные лепестки. — Господи, — вздохнула я. Я никак не ожидала, что буду так себя чувствовать. Что же делать мне?.. В комнату вошла мама с огромной стопкой только что выглаженного белья в руках. — Что с тобой? — спросила она при виде моего бледного, несчастного лица. — Я звонила Джеймсу, — призналась я и расплакалась. — О господи. — Мама положила стопку белья на кресло, потом подошла и села рядом со мной. — Что он сказал? — спросила она. — Ничего, — прорыдала я. — Его нет. Готова поспорить, он уехал в отпуск с этой толстой сукой! Уверена, они летели первым классом. И не сомневаюсь, что у них в ванной есть джакузи… Мама обняла меня, и немного погодя я перестала рыдать. — Хочешь, помогу тебе убрать белье? — спросила я, шмыгая носом. Вот тут она забеспокоилась всерьез. — Ты в порядке? — озабоченно спросила она. — Да, — ответила я, — все нормально. — Ты уверена? — все еще беспокоилась она. — Уверена, — подтвердила я уже несколько раздраженно. «Мне надо привыкать расстраиваться, — решила я. — Потому что теперь это будет случаться постоянно. По крайней мере, до тех пор, пока я окончательно не смирюсь с мыслью, что с Джеймсом все кончено». Ладно, сейчас я чувствую себя ужасно — обиженной и брошенной. Но со временем мне уже не будет так больно. Значит, просто надо на недельку залечь в койку. А в понедельник я ему снова позвоню. Как раз самое удачное время, чтобы поговорить! Он должен будет чувствовать себя несчастным, потому что пришлось вернуться к работе, отпуск в прошлом, да еще не удалось выспаться после перелета. Я старалась взбодрить себя мыслью, что обрадуюсь, если ему будет плохо. А если я не буду все время думать об этом, все как-нибудь утрясется. — Ладно, мам, — сказала я, — давай разложим это белье по шкафам. Я решительно направилась к стопке свежевыглаженного белья на стуле. Мама опасливо смотрела, как я начала быстро сортировать белье. — Я положу это в шкаф к Анне, — сказала я, взяв одну стопку. — Но… — начала мама. — Никаких «но», — ласкова сказала я ей. — Но, Клэр… — забеспокоилась она. — Мам, — настаивала я, тронутая ее заботой, но решив взять себя в руки и быть послушной дочерью, — со мной все в порядке. Я вышла из ее комнаты и направилась к Анне. Дверь за мной захлопнулась, поэтому ее голос донесся до меня приглушенно: — Клэр! Ради всего святого, как я объясню твоему отцу, почему его трусы оказались в шкафу Анны? Я как раз стояла на коленях у выдвинутого ящика в комнате Анны. Разве я положила туда отцовские трусы? Положила. Мне стало ясно, что лучше их оттуда убрать. Так как нельзя надеяться, что Анна заметит что-то необычное в своем ящике и не наденет огромные семейные трусы отца. Разумеется, если она вообще меняет белье. Или, если подумать, носит трусы… Я припомнила, как она однажды распространялась насчет белья, считая его формой фашизма. Эти туманные рассуждения о том. что тело должно дышать — вентилироваться, так сказать, — навели меня на мысль, что белье вовсе не является необходимым атрибутом в жизни Анны. Тяжко вздохнув, я собрала трусы и сложила их в стопку. 13 В этот вечер я договорилась со своей подругой Лаурой. Здесь мне придется немного познакомить вас с моим прошлым. Дело в том, что Лаура, Джуди и я учились вместе в колледже. И с той поры дружили. Джуди жила в Лондоне. А Лаура жила в Дублине. После моего бегства из Лондона с ребенком, но без мужа, я с Лаурой не встречалась. Но она несколько раз звонила по телефону. Я сказала, что слишком расстроена, чтобы с ней увидеться. Однако она оказалась верным другом — не обиделась, только сказала, что с удовольствием повидается со мной, когда я буду чувствовать себя лучше. Тут я уверила ее, что никогда не буду чувствовать себя лучше, так что мы больше скорее всего не встретимся, но я рада, что у меня была такая славная подруга. Я подозревала, что Лаура несколько раз за последний месяц звонила маме и расспрашивала ее обо мне, моем психическом здоровье (крайне нестабильное) и моих занятиях. Но она не надоедала мне, за что я была ей очень признательна. Теперь, когда я немного пришла в себя, я позвонила ей и предложила встретиться. Мне показалось, что Лаура очень обрадовалась. — Напьемся в стельку! — с воодушевлением воскликнула она. Не знаю, что уж это было: предложение или предсказание. Так или иначе, нам этого не избежать. — Думаю, мы будем в порядке, — согласилась я, вспоминая опыт последних десяти лет нашего знакомства. Я немного беспокоилась — я подзабыла, каким неудержимым жизнелюбием отличалась Лаура. Она вполне могла дать фору римским императорам. Мама сказала, что она с удовольствием присмотрит за Кейт. После ужина (сырный пирог из микроволновки, вполне съедобный) я поднялась наверх, чтобы подготовиться к моему первому выходу в свет после расставания с мужем. Знаменательное событие. Вроде потери девственности, первого причастия или свадьбы. То, что случается в жизни только единожды. Надеть мне было совершенно нечего. Я начала скорбеть, что так легкомысленно бросила все свои замечательные платья в Лондоне. Вела себя как приговоренный по дороге на эшафот — рыдала, утверждала, что моя жизнь кончена и что мне там, куда я еду, ничего не понадобится. А ведь я ехала всего лишь в Дублин. Не на тот свет. Я должна была догадаться, что рано или поздно я снова стану нормальной. Не слишком счастливой, разумеется, но все же. И способной нравиться. Ввиду того, что мои приличные одежки находились в другом городе, мне ничего не оставалось, как снова позаимствовать что-то у Хелен. Можно было не сомневаться: ей это не понравится. Но она и так злилась на меня за то, что я якобы строила глазки ее парню. Так что я теряю? Я начала поспешно копаться в шкафу Хелен. Надо признаться, у нее были очень красивые веши, и я почувствовала былое возбуждение. Я обожала хорошие тряпки! Сейчас я напоминала себе человека, пробирающегося через пустыню и умирающего от жажды, который неожиданно наткнулся на целый яшикледяной кока-колы. Наверное, я слишком долго проходила в ночной рубашке. Я отыскала маленькое платье винного цвета и решила, что оно подойдет. Поспешно напялив его на себя, я вернулась к себе в комнату, посмотрела в зеркало и во второй раз за два дня порадовалась тому, что увидела. Я выглядела выше ростом, стройнее и моложе. И совсем не походила на мать-одиночку или брошенную жену. Уж не знаю, как они должны выглядеть, брошенные жены. Вместе с шерстяными колготками и сапогами я смотрелась как молодая девушка (ха!), даже как невинная девушка (два раза ха!). И хотя платье было мне немного коротко, демонстрируя основательную часть моих бедер, поскольку Хелен была значительно ниже ростом, меня это не смущало. Тут появилась мама и пришла в ужас от моего вида. Я не стала с ней спорить. — Отвяжись, — сказала я ей. Затем я занялась макияжем. Я была очень возбуждена перспективой выйти из дома. Я уже забыла, что значит развлекаться. Раньше я обожала ходить повсюду. Вообще-то я очень общительный человек, и, пока мой муж меня не бросил, все любили со мной общаться. Я никогда не отказывалась от приглашений. «Надо доставлять себе радость, пока есть такая возможность, — утверждала я, — потому что умрем мы наверняка надолго». Почти всегда я приходила на вечеринку первой. И уходила одной из последних. Толстый слой тонального крема скрыл зимнюю бледность. Я — сторонница хорошей косметики в больших количествах. И хотя загар был моден в восьмидесятые годы и неуместен в скромные девяностые, тяготеющие к естественным краскам, я могу со стыдом признаться, что мне очень хотелось быть загорелой. Ладно-ладно, я знаю, что избыток ультрафиолета ведет к раку кожи и, хуже того, делает твое лицо похожим на лица австралийцев, но я все равно придерживалась мнения, что гладкое загорелое лицо выглядит очень здоровым и привлекательным. Да и зачем прятаться от солнца, чтобы не заработать рак кожи и выглядеть трупом, когда в любой момент тебя может сбить автобус? Но, увы, загар отсутствовал. Мне только хотелось его иметь. Поэтому я была готова с помощью косметики организовать себе фальшивый загар. Итак, мой макияж вовсе не был бледным. Поверх тонального крема я нанесла две полоски румян — по одной на каждую щеку. Вид получился довольно странный, пришлось румяна как следует размазать по щекам. Уверена, что мне не послышалось: мама бормотала что-то вроде «клоун Коко». Но когда я резко повернулась, она с совершенно равнодушным видом рассматривала свои ногти. Наверное, мне послышалось. Яркая помада, чтобы никто не ошибся и сообразил, что, несмотря на молодежное платье, я женщина. Женщина! Мне нравилось это слово. Я бы произнесла его вслух, но, к моему удивлению, мама не выскочила из комнаты, когда я ей нагрубила, а все еще сидела на кровати, наблюдая, как я крашусь. Я решила, что достаточно беспокоила ее за последний месяц. Серый карандаш для век и черная тушь сделали мои глаза ярко-голубыми. Если вспомнить про чистые блестящие волосы, то можно догадаться, что я была довольна результатом своих усилий. Разумеется, у мамы было другое мнение. — Ты собираешься надеть юбку с этой блузкой? — спросила она. — Мам, ты прекрасно знаешь, что это платье, а не блузка, — спокойно ответила я. Ей не удастся помешать мне чувствовать себя прекрасно! — На Хелен это, может, и платье, — признала она. — Но на тебе оно выглядит как блузка. Я проигнорировала это замечание. — А ты спросила у Хелен разрешения взять его? — спросила она, явно вознамерившись испортить мне настроение. — Потому что разбираться с Хелен придется мне. Тебе на это наплевать. Ты будешь в городе с твоими друзьями пить коктейли, или что вы там пьете, а я останусь здесь, и это на меня будет орать, как на собаку, моя младшая дочь. — Ой, перестань, мам, — взмолилась я. — Я напишу Хелен записку, объясню, что взяла платье взаймы. Когда я привезу свои вещи из Лондона, она сможет их поносить. Мама молчала. — Ну как, сойдет? — спросила я. — Да, — улыбнулась она и ворчливо призналась: — Ты выглядишь прелестно. Когда я уже собралась выходить из комнаты, мое внимание привлек какой-то блеск на туалетном столике. Мое обручальное кольцо! Я забыла надеть его после душа. Оно лежало и подмигивало мне, явно желая выбраться из дома хоть ненадолго. Я вернулась и взяла его. Но не надела. Кто знает, может, если я перестану носить обручальное кольцо, то наконец поверю, что моего брака больше не существует? Вздохнув, я снова положила кольцо на столик. Когда я подошла к отцу за ключами от машины, он смотрел телевизор. Мне кажется, он вздрогнул от испуга, когда мне удалось переключить его внимание с экрана на себя. — Ты очень красивая, — сказал он с изумлением. — Куда-то собралась? — В город, я встречаюсь с Лаурой. — объяснила я. — Только поосторожней с этой чертовой машиной, — попросил он с беспокойством. Отец родился в маленьком городке на западе Ирландии. Несмотря на то что он последние тридцать три года жил в Дублине, он не доверял его обитателям. Ему казалось, что все они — мелкие хулиганы и воришки. И еще ему казалось, что центр Дублина похож на Бейрут Только Бейрут намного спокойнее. — Все будет в порядке, папа, — уверила я его — Я оставлю машину на стоянке. Но это его не успокоило. — Обязательно забери ее до полуночи, — продолжал волноваться он. — В это время все охраняемые стоянки закрываются. И если ты не возьмешь машину, мне завтра придется идти на работу пешком. Я сдержалась и не стала говорить ему, что пешком ему не придется никуда идти, даже если я не пригоню машину. Ничто не мешает ему взять мамину машину или поехать на общественном транспорте. — Не волнуйся, папа, — успокоила я его. — Давай ключи. Он неохотно передал мне ключи. — И не меняй волну на радио! — предупредил он. — Я не хочу, чтобы меня глушила поп-музыка, когда я включу радио утром. — Если я буду менять, то потом верну все назад, — пообещала я. — И если будешь двигать вперед сиденье, не забудь снова отодвинуть его. Я не хочу сесть утром в машину и подумать, что я за ночь сильно потолстел. — Не беспокойся, папа, — терпеливо сказала я, беря пальто и сумку. — Ну, пока. Увидимся. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем одолжить машину у отца! Когда я закрывала за собой дверь гостиной, я услышала, как он крикнул вслед: — Куда это ты направилась без юбки? — Но я сделала вид, что не расслышала. Мне очень не хотелось оставлять Кейт. Я впервые выходила из дома без нее. Надо сказать, я чуть не забрала ее с собой, но потом сообразила, что ей и без того впоследствии придется провести много времени в шумных и прокуренных помещениях, так что нет смысла начинать так рано. — Ты должна проверять, как она, каждые пятнадцать минут, — со слезами наказывала я маме. — Обязательно. — Каждые пятнадцать минут, — повторила я. — Да, — ответила она. — Ты не забудешь? — волновалась я. — Нет, — ответила она, слегка раздражаясь. — Но вдруг ты будешь что-то смотреть по телику и отвлечешься? — испугалась я. — Я не забуду! — уже сердито ответила мама. — Я умею ухаживать за детьми. Не забудь, я умудрилась вырастить пятерых. — Я знаю, — сказала я, — но Кейт — особый ребенок. — Клэр! — взорвалась мама. — Слушай, убирайся ко всем чертям! — Ладно, ладно, — забормотала я, быстро проверяя, включена ли детская сигнальная система. — Ухожу. — Желаю приятно провести время, — крикнула мне вслед мама. — Постараюсь, — ответила я. Нижняя губа у меня дрожала. Поездка была просто кошмарной. Обратите внимание: если как следует прислушаться, то почти все звуки напоминают плач ребенка. Ветер в деревьях, дождь, стучащий по крышам, шум двигателя… Я была уверена, что слышу плач Кейт, хотя уже давно отъехала далеко от дома. Это было невыносимо. Что, если она умерла? Что, если она умрет этой ночью? Тут, как оазис в пустыне, появилась телефонная будка. Я резко свернула к ней, вызвав законное раздражение всех едущих сзади водителей. — Мам! — прошептала я. — Кто это? — удивленно спросила она. — Это я, — промямлила я, чувствуя, что сейчас расплачусь. — Клэр?! — воскликнула она, явно выйдя из себя. — Какого черта тебе нужно? — С Кейт ничего не случилось? — затаив дыхание, спросила я. — Клэр! Немедленно прекрати! Кейт в полном порядке. — Правда? — спросила я, боясь поверить. — Правда, — подтвердила она уже более спокойным голосом. — Послушай, со временем тебе станет легче. Хуже всего вначале. Теперь иди и развлекайся, я обещаю, что позвоню, если что-то случится. — Спасибо, мам. — с облегчением сказала я. Я вернулась в машину, поехала в центр и запарковала ее на охраняемой стоянке. Потом направилась в паб на свидание с Лаурой. Когда я вошла, она уже ждала меня. Так было приятно снова встретиться! Я не видела ее несколько месяцев. Я сказала ей, что выглядит она очаровательно, что было чистой правдой. Она тоже сказала, что я выгляжу прелестно, но вот в этом я вовсе не была уверена. Она ответила, что выглядит как старая кошелка, а я сказала, что выгляжу как собака. Еще я сказала, что она не выглядит как старая кошелка. Она тоже сказала, что я не выгляжу как собака. Закончив обмен любезностями, я отправилась за выпивкой. В пабе собралось миллион народу. Во всяком случае, такое создавалось впечатление. Было время, когда я жизнерадостно стояла с кружкой в руке среди всей этой толпы, покачиваясь, как водоросли от течения. Я не обращала внимания на то, что человек, с которым я вроде бы разговаривала, оказывался на расстоянии нескольких ярдов от меня, а большая часть пива из кружки вылилась мне на руку. И мне было очень весело. Лаура хотела знать все про Кейт. Когда я была моложе, я поклялась, что никогда никому не буду надоедать рассказами о своем ребенке. Ну, вы знаете — как она улыбнулась, какая она хорошенькая и смышленая и так далее, пока все вокруг не начинают умирать со скуки. Однако сейчас я именно так себя вела и ничего не могла с собой поделать. Все становится иным, когда речь идет о твоем ребенке. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, — заведите себе ребенка, и все поймете сами. Кто знает, может, Лауре и было дико скучно, но она умело делала вид, что ей интересно. — Умираю, хочу на нее взглянуть, — сказала она. — Тогда приходи в выходные, — предложила я. — Мы проведем день вместе, ты сможешь с ней поиграть. Потом Лаура захотела узнать, трудно ли рожать, и мы некоторое время обсуждали неприятные подробности, пока Лаура не побледнела и едва не потеряла сознание. Вот тут мы и вернулись к главному пункту в повестке дня. К тому, зачем, собственно, встретились. К главному герою. Звезде шоу. К Джеймсу. Общие детали Лауре уже были известны. Она получила эти сведения от моей матери, Джуди и разных друзей-приятелей. Так что объяснять ей. что случилось, не пришлось. Ее больше интересовало, как я сейчас себя чувствую и что собираюсь делать. — Не знаю, Лаура, — призналась я. — Даже не знаю, вернусь ли я в Лондон или останусь здесь. Не знаю, что делать с квартирой. По сути, вообще ничего не знаю. — Тебе обязательно надо поговорить с Джеймсом, — сказала она. — Будто я не знаю, — вздохнула я — с некоторой горечью, надо признать. Потом мы поговорили о моих обязанностях и попытались представить, каким будет мое будущее. Меня этот разговор расстроил, и я сменила тему, спросив Лауру, с кем она сейчас спит. Позвольте вам доложить, говорить на эту тему значительно интереснее. На данный момент счастливым получателем Лауриных сексуальных услуг оказался девятнадцатилетний студент художественного факультета. — Девятнадцать?! — воскликнула я так громко, что стаканы задрожали в руках нескольких удивленных посетителей соседнего паба. — Девятнадцать?! Ты это серьезно? — Да! — засмеялась она. — На самом деле это ужасно. У него нет ни пенни, так что мы не можем позволить себе ничего, кроме занятий любовью. — Но разве ты не можешь заплатить за двоих, если вы куда-то идете? — удивилась я. — Наверное, могла бы, — сказала она. — Но он выглядит таким непрезентабельным, что мне стыдно с ним где-нибудь показаться. Похоже, у него всего один свитер. И нет носков. И чем меньше будет сказано насчет его трусов, тем лучше. — Фу, — заметила я, — не очень привлекательно звучит. — Да нет, все не так плохо, — возразила она. — Он по уши в меня влюблен. Считает, что я потрясающая. — Значит, вы только занимаетесь сексом? — с интересом спросила я. — И совсем ни о чем не разговариваете? — Вообще-то нет, — призналась она. — Если честно, то между нами нет ничего общего. Он из другого поколения. Он приходит, мы заваливаемся в койку и немного смеемся. Он говорит, что я самая красивая женщина из всех, кого он встречал, — весьма вероятно, что я единственная женщина, которую он встретил, — и утром он уходит, прихватив с собой, как правило, пару моих спортивных носков. Еще он просит денег на автобус. Блеск! «Надо же!» — подумала я, глядя на Лауру с восхищением. — Ты настоящая женщина девяностых годов, — сказала я. — Такая крутая… — Да нет, — возразила она. — Это все показное. Убежище в шторм, не более того. — Но ведь он твой бойфренд? — спросила я. — В смысле ты пройдешь с ним по Графтон-стрит, держась за руки? — Господи, конечно, нет! — ужаснулась она. — Вдруг я встречу кого-нибудь знакомого? Нет, этот маленький ангелочек — просто временная палочка-выручалочка. Греет мне постельку, пока появится мистер Тот Самый. Вот только понять не могу, почему он так медлит. Хотя я была очень рада видеть Лауру, я все время чувствовала, что это мой первый выход в свет в качестве одинокой женщины, первый выход без обручального кольца. Без него я ощущала себя уязвимой и голой. Только сейчас я поняла, какую уверенность оно мне придавало. Казалось, я всем своим видом говорила: «Я вовсе не нуждаюсь в мужчине. У меня уже есть мужчина. В самом деле. Взгляните на мое обручальное кольцо». Лаура рассталась со своим другом Фрэнком около года назад. Получается, что, если не считать ее подростка-любовника, мы с ней обе были одинокими женщинами, потягивающими вино в переполненном пабе в центре города. Интересно, а мужчины способны уловить исходящие от нас волны отчаяния? Неужели я незаметно для себя оглядываю зал, подсчитывая, сколько заинтересованных взглядов было на меня брошено? Ни одного, если быть честной. Нет, разумеется, вы не подумайте, я не считала! Я рассмеялась чему-то сказанному Лаурой. Только вряд ли это был натуральный смех. Скорее я просто хотела показать мужчинам, собравшимся в пабе, что я совершенно счастлива, у меня все в порядке и что без мужчины я не чувствую себя только четвертинкой личности. Господи, да я снова впадаю в депрессию! Мне казалось, что на мне яркими неоновыми буквами написано: «Только что брошенная» и еще: «Без мужчины — никуда». И все буквы переливаются розовым, оранжевым и красным. Вся моя уверенность в себе испарилась. Никогда не думала, что буду так погано себя чувствовать! Когда мы с Джеймсом были вместе, я часто встречалась со своими подругами в пабах и считала это вполне нормальным. Отчего же сейчас мне так неуютно? Лаура заметила, что я начала сникать, как умирающее растение, и принялась меня расспрашивать. Я со слезами поведала ей о своих ощущениях. — Не волнуйся, — мягко сказала она. — Когда Фрэнк бросил меня ради двадцатилетней девчонки, мне было так стыдно! Будто это моя вина, что он сбежал. Я без него чувствовала себя абсолютно ничтожной. Но потом все прошло. — Правда? — спросила я, глядя на нее заплаканными глазами. — Правда, — подтвердила она. — Я чувствую себя выброшенной из жизни, — попыталась я объяснить. — Знаю, знаю, — сказала она. — И тебе кажется, что всем это известно. — Вот именно! — воскликнула я, обрадовавшись, что не я одна так переживаю, и заявила, вытирая глаза: — Ладно, надо еще выпить. Я с трудом пробралась сквозь толпу счастливых людей и оказалась у бара. Пока я там стояла, пытаясь привлечь внимание бармена, меня толкали, попадая локтями в лицо, и выливали вино на спину. Я уже пришла к выводу, что бармен меня заметит, только если я задеру платье и покажу ему мои сиськи, как кто-то вдруг положил мне руки на талию и сжал ее. Только этого мне не хватало! Кто-то собрался воспользоваться тем, что я одна. Я в ярости развернулась, насколько позволяло пространство, чтобы увидеть того, кто ко мне пристает. И практически упала на грудь стоящего за моей спиной человека. Это был прекрасный Адам! Тот самый, который являлся бойфрендом Хелен. (А может, и не являлся: присяжные еще не вернулись.) — Привет, — очаровательно улыбнулся он. — Я увидел вас с другой стороны бара. Помочь? — Ой, привет, — сказала я, стараясь сохранить присутствие духа. Повезло, что Лаура выбрала именно этот бар! — Чертовски рада вас видеть, — призналась я. — Я даже не сделала заказа. Судя по всему, бармен меня ненавидит. Он засмеялся. Я тоже засмеялась, начисто забыв, что мы должны чувствовать себя неловко после сцены в моей спальне, где он практически предложил завести общего ребенка. — Я закажу вам выпивку, — предложил Адам. Я дала ему деньги и попросила принести два бокала красного вина и взять себе то, что он захочет. Я никогда не забывала о своих корнях: когда-то и я была студенткой без пенни в кармане. Помню, как видела людей, которые прикуривали сигареты от пятифунтовых банкнот, и страстно желала, чтобы они купили мне кружку пива, всего одну кружку. Пока моя щека была практически прижата к груди Адама, я успела ощутить его запах. От него пахло чистотой и свежестью. Я сурово одернула себя. Я начинала вести себя как сумасшедшая старая алкоголичка из «Бульвара Сансет», или как там это кино называется. Или как многочисленные старые кошелки, которые всегда фигурируют в рассказах о Беверли-Хиллз, — с подтянутыми лицами, пожираемые похотью и охотящиеся за молодыми парнями. Жалкое зрелище! Адам пробрался к бару и, естественно, мгновенно заполучил выпивку. Бармены к таким парням относятся с уважением. Это на женщин, как я, у них нет времени. Особенно на тех, от кого сбежали мужья. Подобно всем остальным мужчинам во вселенной, бармен наверняка почувствовал во мне неудачницу. Адам протянул мне два бокала и сказал: — Вот сдача. — Ой, а у меня нет свободной руки, — заметила я, показывая на бокалы. — Без проблем, — сказал он и сунул руку в боковой карман моего платья. На мгновение я почувствовала его руку на своем бедре и ощутила ее жар сквозь ткань платья. Я затаила дыхание. По-моему, и он тоже. Затем он опустил мелочь в карман. Что, по-вашему, я должна была сделать? Дать ему пощечину за такую вольность? Но ведь он должен был отдать мне деньги, а у меня руки были заняты. Так что он поступил правильно. Хотя вообще-то я считаю, что таким привлекательным людям следует держать экзамен, чтобы доказать, что им можно доверять и что, несмотря на свой потрясающий вид, они в состоянии вести себя прилично на людях. И дело не только в том, что Адам был красив, — с этим глупо спорить. Но он к тому же был таким крупным, настоящим мужчиной! В его присутствии я чувствовала себя хрупкой маленькой женщиной. — С кем вы тут? — спросил он. — С моей подругой Лаурой, — ответила я. — Можно мне к вам присоединиться? — Конечно, — сказала я. Почему бы и нет? Он милый и веселый, Лауре он понравится. Хотя для нее он немного староват. Адам провел меня через толпу. Должна заметить, что, когда он был рядом, люди относились ко мне с большим уважением. Не думаю, чтобы по пути кто-то вылил на меня хоть каплю алкоголя. Несправедливо, конечно, но что поделаешь. Оказалось, что многие люди здесь знали моего спутника. — Адам, куда это ты направился? — спросила одна девица. Блондинка. Розовые надутые губки, очень молодая, очень симпатичная. — Я встретил старую приятельницу, — сказал он. — Хочу с ней выпить. Я быстро обежала взглядом толпу, чтобы убедиться, что Хелен здесь нет. К счастью, я ее не увидела. Однако заметила женщину постарше, которая явно забеспокоилась, когда Адам прошел мимо их компании. Может, это влюбленная профессорша Стаунтон? Я заметила еще несколько враждебных взглядов. Все от девиц. Даже смешно. «А пошли они все!» — жизнерадостно подумала я. Как все-таки странно получается! Мой муж меня бросил, а ведь он отличался лишь средней степенью привлекательности. Так что какой интерес я могу представлять для такого Адониса, как Адам? К тому же я все еще люблю своего мужа. Каким бы изменником он ни был. Мы подошли к столу, и я представила Адама Лауре. Она покраснела. «Значит, все женщины на него так реагируют, — сделала я вывод. — Не только члены моей семьи». Адаму удалось найти свободный стул. — А ты ужасный лжец, — улыбнулась я. — Почему? — удивился он, широко раскрыв голубые глаза, и сразу стал выглядеть невинным мальчиком. — Сказал той бедняжке, что я старая приятельница, — напомнила я. — Но это так и есть, — сказал он. — В смысле — старше тебя? Ведь мы виделись всего один раз. — Я несколько натянуто усмехнулась. — Ну, о том, что вы старше, я знаю только от Хелен. Сам я думал, что вы значительно моложе. А кроме того, хоть мы и виделись всего однажды, мне действительно кажется, что вы мой старый друг. Должна отдать ему справедливость, ему почти удалось выкрутиться. Вообще, надо сказать, после появления Адама настроение у меня резко поднялось. Я почувствовала себя значительно счастливее. Стыдно признаться, но рядом с мужчиной я всегда ощущаю себя комфортнее. Кроме того, с ним оказалось интересно поговорить. Лаура спросила Адама, откуда он меня знает, и он ответил, что учится вместе с Хелен. Лаура бросила на меня многозначительный взгляд. Что-то вроде: «О господи, нет, только не студент. Теперь нам придется сделать вид, будто нас интересует тот проклятый предмет, который он изучает». Но Адам сразу ее раскусил. — Все в порядке, — улыбнулся он, — вы вовсе не обязаны расспрашивать меня про занятия. — Да? — несколько смутилась она. — Тогда не буду. Мы немного помолчали. — Ну, — сказала Лаура, — теперь мне и в самом деле интересно. — Я такой цели себе не ставил, — рассмеялся Адам. — Но раз вы спросили, докладываю: учусь на первом курсе, изучаю английский, психологию и антропологию. — На первом курсе? — подняла брови Лаура, видимо подразумевая, что вид у него далеко не мальчишеский. — Да, — подтвердил Адам, — я зрелый студент. Так мне говорят. Хотя зрелым я себя не ощущаю. Разве только когда сравниваю себя со своими однокурсниками. — Они ужасные? — спросила я, надеясь на утвердительный ответ. — Нет, не ужасные, — сказал он. — Просто молодые. Им ведь лет по семнадцать-восемнадцать, они попали в колледж со школьной скамьи, да и то только для того, чтобы чем-то занять пару лет. Не потому, что очень стремятся к знаниям. Или любят выбранные предметы. Мы с Лаурой при этих словах устыдились. Ведь Джуди, Лаура и я как раз и являлись прекрасными примерами таких ленивых и избалованных студентов, о которых он рассказывал. — А как получилось, что ты только сейчас поступил в колледж? — спросила я. — Ну, раньше мне не хотелось. Когда я окончил школу, я, по сути, не знал, чем бы хотел заняться. Вот и делал всякие глупости, — интригующе добавил он. — А в последнее время я призадумался и решил, что хватит портить себе жизнь. Теперь я готов учиться. Мне в самом деле нравится. — Правда? — удивилась я. На меня произвели впечатление его зрелость и целеустремленность. — Да, — сказал он. — Думаю, для меня удачно сложилось, что я так затянул с учебой. Зато теперь я способен все оценить. Мне кажется, всем надо советовать пару лет поработать, а уж потом решать, нужно ему учиться или нет. — И чем ты занимался? — спросила я. — Работал? — Вроде того, — резко сказал он, явно не желая распространяться на эту тему. Мне становилось все интереснее. Оказывается, у красавчика Адама есть прошлое! Во всяком случае, к такому можно было прийти выводу. Хотя скорее всего ему просто хотелось казаться таинственным, создать вокруг себя некий миф. Наверное, последние шесть лет он работал клерком. И в не самом интересном департаменте. Лаура задала Адаму второй вопрос, который обычно задают студентам. (Первый: «Что вы изучаете?») — Что вы собираетесь делать, когда получите диплом? — спросила она. Я ждала ответа затаив дыхание. «Господи, пожалуйста, пусть он не говорит, что хочет стать писателем или журналистом!» — взмолилась я. Только такого клише не хватало. Я сложила руки лодочкой и подняла глаза к небесам. — Я хотел бы заняться психологией, — сказал Адам, и я вздохнула с облегчением. — Мне интересно, как работает мозг человека. Я бы с удовольствием стал психотерапевтом. Или занялся рекламой — и использовал в этих целях знания психологии. Впрочем, до этого еще очень далеко. — А как насчет английского? — нервно спросила я. — Тебе нравится? — Конечно, — сказал он. — Это мой любимый предмет. Но работы в этом плане для себя я не представляю. Разве что податься в писатели или журналисты… Так ведь об этом мечтает каждый второй. «Слава богу!» — подумала я. Я порадовалась, что ему нравится английский, но просто не смогла бы выслушивать, как еще один человек собирается написать книгу. Мы мило болтали, потом Лаура направилась к бару за выпивкой, а Адам повернулся ко мне и улыбнулся. — Замечательно, — сказал он. — Приятно поговорить с интеллигентными людьми. Я просияла. Адам подвинулся немного поближе. «Ладно, пусть у меня фигура не семнадцатилетней девушки, но я все еще могу развлечь мужчину», — самонадеянно подумала я. Я чувствовала себя зрелой, сильной женщиной, уверенной в себе и своем месте в мире, остроумной и мудрой. Ерунда, конечно. Всего полчаса назад я плакала, потому что полагала, будто все в пабе знают, что я брошенная жена. Теперь же благодаря Адаму я чувствовала себя прекрасно. Но разве важно, кто исправил мне настроение? В любом случае это лучше, чем чувствовать себя отверженной. Рядом с Адамом появилась хорошенькая блондинка. — Адам, мы уходим. Ты с нами? — Нет, Мелисса, я побуду здесь. Увидимся завтра, о'кей? — сказал Адам. Но ни о каком «о'кей» не могло быть и речи. Мелисса была в ярости. — Но… я думала… разве ты не пойдешь на вечеринку? — спросила она так, будто не верила своим ушам. — Нет, не думаю, — ответил Адам уже несколько резче. — Прекрасно! — заявила Мелисса, давая Адаму понять, что ничего прекрасного не наблюдается. — Вот твоя сумка. Она с грохотом швырнула на пол большую спортивную сумку и окинула нас с Лаурой ядовитым взглядом. Ядовитым и удивленным. Она и в самом деле не могла понять, что делает Адам с двумя старыми кошелками, когда может выбрать любую из прелестных семнадцатилетних девушек. Если честно, то и я этого не понимала. Мелисса ушла, и Адам тяжело вздохнул. — Не могу этого выносить, — устало объяснил он. — Еще одна студенческая вечеринка: банки теплого пива, невозможно сходить в туалет, потому что там кто-то трахается… Если же ты оставишь свою куртку на диване, на нее обязательно кто-нибудь наблюет. И все строят из себя знатоков музыки. Нет, я для этого слишком стар. Мне внезапно стало его ужасно жалко. Я подумала, что он был искренен, когда говорил, что скучает по интеллигентному разговору. Наверное, нелегко находиться все время среди хихикающих семнадцатилетних девиц вроде Хелен и Мелиссы, когда ты сам старше и серьезнее. А еще, очевидно, непросто, когда в тебя влюблены столько девушек. Особенно если ты человек добрый, каким мне казался Адам, и не хочешь никому сделать больно. Иногда быть красивым довольно тяжело (не то чтобы я это знала по своему опыту). Ты должен пользоваться своими данными осторожно и умно. Следующие десять минут к Адаму по одной подходила целая вереница девушек, чтобы попрощаться. Во всяком случае, под этим предлогом. Мелисса наверняка всем рассказала о нас, вот они и пришли посмотреть, какие мы с Лаурой страшные и старые. Если бы я была на их месте, то в первую очередь взялась бы критиковать обувь, одежду, макияж и прически моих врагинь. Но надо отдать должное Лауре, выглядела она превосходно: рыжие кудри, кожа как алебастр, на свои тридцать никак не тянет. Мне кажется, я тоже выглядела неплохо. Но все равно они наверняка говорили, что мы — старые бабки. Но какое это имеет значение? Неожиданно кто-то сунул мне под нос какую-то банку и потряс ее. — Не желаете ли помочь нуждающимся детям? — спросил худой человек в мокром плаще. — Разумеется, — ответила я и с щедростью, подогретой алкоголем, сунула в банку фунт. — А вы? — спросил он, обращаясь к Лауре. К Адаму он даже не повернулся: он определенно умел отличить нищего студента от остальной публики. — Видите ли, я вношу непосредственный вклад, — заявила Лаура. — В самом деле? — удивилась я. Я не знала, что Лаура занимается детской благотворительностью. — Я регулярно занимаюсь сексом с ребенком, — заявила Лаура. — Если это не непосредственный вклад, тогда уж не знаю, как это и назвать. Мужчина с ужасом посмотрел на нее и быстренько переместился к следующему столу. Адам громко расхохотался. — Никогда раньше не встречал педофила, — сказал он ей. — Да я пошутила. На самом деле я не развращаю детей, — усмехнулась Лаура. — Ребенку, о котором идет речь, девятнадцать. Мы допили свое вино, надели пальто и собрались уходить. Паб постепенно пустел. Все сидящие за столиками вокруг нас пребывали в отличном настроении — за исключением бармена, который практически умолял всех удалиться. — Я работаю тринадцатый вечер подряд, — услышала я его слова, обращенные к особо шумному столику. — Я на ногах еле стою! — И действительно, он выглядел вымотанным, но мне казалось, что он зря теряет время, взывая к их гуманности. — Я сейчас разрыдаюсь, — саркастически заметил один пьяный в хлам молодой человек. — Заканчивай эту кружку, или я ее заберу, — пригрозил другой бармен, обращаясь к клиенту за соседним столиком. Клиент выпил почти целую кружку залпом под восторженные вопли друзей. — Молодчага! — раздались крики. — За что уплочено, должно быть проглочено! Мы прошли мимо этого посетителя через пять минут. Он стоял у крыльца. Его поддерживали двое столь же пьяных друзей. Его выворачивало наизнанку. На улице мы обнаружили, что снова пошел дождь. — Я оставила машину у дороги, — сказала Лаура. — Побегу. Мы обнялись на прощание. — Я приеду в воскресенье взглянуть на Кейт, — сказала она. — Приятно было познакомиться с вами, Адам. — И она рванулась к машине, едва не сбив с ног блюющего мужчину. — Простите! — крикнула она ему, но он скорее всего не расслышал. Мы с Адамом немного постояли в дверях. Я не знала, что ему сказать. Он тоже молчал. — Тебя подвезти? — спросила я. При этом я смутилась. Можно было подумать, будто я богатая пожилая дама, изнывающая по сексу и любви, готовая купить красивого молодого парня. — Было бы замечательно, — сказал он. — Мне кажется, я опоздал на последний автобус. Он улыбнулся, и я слегка расслабилась. В конце концов, я всего лишь оказываю ему услугу. И вовсе не собираюсь использовать его затруднительное положение. Мы быстро прошли по мокрым улицам до стоянки. Поверьте мне, нет абсолютно ничего романтичного в прогулках под дождем. Настоящая беда. На мне были муаровые сапоги. Теперь придется остаток жизни стоять с ними над кипящим чайником, чтобы они выглядели как прежде. Наконец мы сели в машину. Он бросил свою промокшую сумку на заднее сиденье, а сам сел рядом со мной. Богом клянусь, он заполнил собой всю переднюю часть машины. Я тронулась с места. Он начал ловить что-то по радио. — Ой, пожалуйста, не надо! — взмолилась я. — Отец меня убьет. Я рассказала ему об отцовском напутствии перед моим отъездом, и Адам долго смеялся. — Вы хорошо водите машину, — сказал он через минуту. Естественно, стоило ему это сказать, как я заглушила мотор и едва не въехала в столб. Он объяснил, как ехать к его дому, и мы поехали дальше. Оба молчали. Единственными звуками были посвист шин на мокром асфальте и скрип «дворников». Но молчать вместе с ним было приятно. Я остановилась около дома и улыбнулась ему на прощание. Вечер в самом деле удался. — Спасибо, что подвезли, — сказал он. — Пожалуйста, — улыбнулась я. — Гм… ну… не хотели бы вы… в смысле не могу ли я предложить вам чашку чая? — неуклюже спросил он. — Когда… Ты имеешь в виду — сейчас? — так же неуклюже спросила я. — Нет, я подумывал о следующем декабре, — улыбнулся он. Я чуть было не отказалась на чистом автомате. Слова едва не слетели с моих губ, прежде чем я догадалась подумать. У меня было множество причин, чтобы отказаться. Слишком поздно. Я промокла. Я в первый раз оставила Кейт. Хелен откусит мне голову. — Да, — сказала я, крайне удивив себя. — Почему бы и нет? Я запарковала машину, и мы вошли в дом. Меня мучили дурные предчувствия. Мой страх имел под собой основания, поэтому я ожидала худшего. Ну, знаете, когда шесть или семь человек спят в одной комнате, двое обретаются на кухне и вынуждены проходить через спальню, чтобы попасть в ванную комнату, и опять же пройти через ванную, чтобы попасть в гостиную. Спальни разделены занавесками, свисающими с потолка, чтобы можно было хоть как-то уединиться. Шкаф стоит в холле, комод — на кухне, кастрюли и ведра — в ванной. Кофейный столик в гостиной сооружен из четырех голубых ящиков для перевозки молока и древесной плиты. Вы сами наверняка такое видели. Поэтому я вздохнула с облегчением, когда Адам открыл дверь и впустил меня во вполне обычную квартиру, можно даже сказать — приятную. — Идите на кухню, — пригласил он, снимая мокрую куртку. Мы вошли на кухню, Адам налил чайник, поставил его на плиту и включил обогреватель. Чайник действительно оказался чайником, а не железной банкой. Все это возбудило мое любопытство. — А другие люди, которые тут живут, — спросила я, — они тоже студенты? — Нет, — ответил Адам, снимая с меня пальто и вешая его поближе к обогревателю. — Вы промокли, — сказал он. — Хотите, я принесу вам сухой свитер? — Нет, спасибо, — ответила я. — Пальто защитило меня от осадков. Он улыбнулся. — Тогда принесу вам полотенце, чтобы вытереть волосы, — сказал он и вышел. Вернулся он практически сразу и протянул мне большое голубое полотенце. Могу вас успокоить, он не стал сам вытирать мне волосы. Нет, он дал его мне, и я несколько раз осторожно приложила его к волосам, потому что не хотела, чтобы они торчали в разные стороны. Честно говоря, я бы предпочла воспаление легких. Я сняла сапоги и пристроила их у обогревателя. Адам поставил передо мной чашку чая. Он даже нашел коробку печенья. — Это Дженни покупала, — признался он. — Я утром скажу ей, что у меня была особая гостья. Она поймет. Он умел быть естественно очаровательным, не чувствовалось никакой фальши. — Так когда родилась Кейт? — спросил он, подвигая ко мне сахар. — Около месяца назад, — ответила я. — Послушайте, я надеюсь, вы не станете сердиться, — сказал он смущенно, — но Хелен рассказала мне о вас и вашем муже. — И что? — спросила я, разозлившись. — Да ничего, — поспешно сказал он. — Я понимаю, это не мое дело, но уверен, что вам пришлось нелегко. Я через нечто подобное когда-то прошел сам, так что знаю, как это неприятно. — В самом деле? — заинтересовалась я. — Да, — ответил он. — Но я вовсе не собираюсь лезть в ваши дела. «На это наплевать, — подумала я, — расскажи о себе!» — Я знаю, что у вас много друзей в Дублине, — продолжил он, — но, если вам захочется поговорить со мной, я был бы рад. — Ты не пытаешься использовать меня в качестве эксперимента для твоих занятий психологией? — с подозрением спросила я. — Нет, конечно! — рассмеялся он. — Просто вы мне сразу понравились. А сегодня еще больше. Я хочу, чтобы мы были друзьями. — Почему? — с еще большим подозрением спросила я. Я имела право на этот вопрос. Я — человек вполне обычный. Так почему он меня выделил? Нет, я не собираюсь принижать себя. У меня много положительных качеств. Но таких, как я, полно. А за Адамом наверняка бегают толпы всяких женщин — забавных, красивых, умных, богатых, изящных, сексуальных и так далее. Почему же он выбрал меня? — Потому что вы милая, — сказал он. «Милая»! Кто захочет быть избранной потрясающим мужиком только потому, что ты милая? — И вы остроумная. И умница. Мне с вами интересно, — добавил он. «Уже лучше, — подумала я. — А как насчет красивой и сексуальной?» Я бы даже согласилась на привлекательную, но не тут-то было. А впрочем, какого черта?! С ним приятно разговаривать. Мне с ним хорошо. И я не втюрилась в него — хотя в других обстоятельствах наверняка бы втюрилась. И он не положил на меня глаз. Мы просто взрослые люди, которым приятно быть вместе. В конце концов, я — замужняя женщина. В понедельник я позвоню Джеймсу. И Адам наверняка уже занят. Если не моей сестрой, то какой-нибудь другой женщиной. Подумаешь! Переживу. — Что вы делаете завтра? — спросил он. — Ну, не знаю, — ответила я. — У меня вообще еще не налажен режим после возвращения из Лондона. Наверное, буду заниматься с Кейт. — Я именно поэтому и спросил, когда Кейт родилась. Хотел предложить вам пойти со мной в спортзал. — Я?! — в ужасе переспросила я. — Зачем? — Нет, дело не в том, что я считаю, будто вы в этом нуждаетесь. Я просто думал, что вам может понравиться. Я со своим обвисшим, бесформенным телом покажусь в спортзале рядом с Адонисом! Он что, шутит? Но, с другой стороны, тело так и останется обвисшим, если я не приму меры. А до Кейт я очень любила ходить в спортзал. Кто знает, может, это самое хорошее предложение из всех полученных мною за последнее время. — Ну… — начала я осторожно. — Видишь ли, я в очень плохой форме. — Надо же когда-нибудь начать! — быстро сказал он. — А кто присмотрит за Кейт? — Разве ваша мама откажется? Это же всего на пару часов. — Может быть, — с сомнением произнесла я. На мой взгляд, события развивались чересчур быстро. Черт побери, я всего лишь встретилась с Лаурой, чтобы выпить! А теперь я собираюсь включиться в программу физической подготовки вместе с человеком, с которым только вчера познакомилась. Вернее, накануне вечером. — Слушайте, приходите завтра. Уверен, вам понравится. Что вы теряете? — настаивал он. Я подумала. Действительно, что я теряю? Кроме собственной жизни, если об этом узнает Хелен. — Ладно, я приду. Мы договорились встретиться в городе в три часа, хотя я сама не верила тому, что говорю. Я допила чай. Он проводил меня до машины. Захлопнул дверцу за мной и стоял — могу добавить, под дождем, — пока я не уехала. Я начала мучиться угрызениями совести, не успев выехать на основную дорогу. Я чувствовала вину за то, что оставляю Кейт. Вину за то, что связалась с человеком младше себя, к тому же дружком моей сестры. Вину за то, что потеряю время в спортзале, тогда как должна связаться с адвокатом и разобраться с моими финансами. Войдя в дом, я сразу же побежала наверх к Кейт и почувствовала огромное облегчение, увидав, что она жива и в порядке. Я ощущала такую вину, что была уверена — с ней что-то обязательно случилось. Я прижала ее к себе так крепко, что едва не задушила. — Я скучала по тебе, малышка, — сказала я ей. — В понедельник я позвоню папе и постараюсь все уладить. Все будет хорошо, я обещаю. Я провела такой чудесный вечер! И никак не могла понять, почему так удручена. 14 Я собиралась позвонить мистеру Хазделлу, адвокату, которого порекомендовала мне Лаура, как только он придет на работу, в девять часов утра. Но не могла заставить себя это сделать. Я покормила Кейт. Я поиграла с ней. Я поволновалась насчет того, что мне надеть в спортивный зал. Я побеспокоилась, что будет, если Хелен узнает, что я иду в спортзал вместе с Адамом. Я волновалась, что мама откажется посидеть с Кейт, поскольку в этом случае она станет соучастницей моей встречи с Адамом. Я беспокоилась обо всем на свете, кроме действительно важных вещей! Я знала, нужно позвонить в банк: у меня совсем не осталось денег. Но меня больше заботило, как будет выглядеть мой зад в леггинсах, которые я нашла у Рейчел в комнате. Мой ребенок рос без отца, а я, вместо того чтобы броситься к телефону и звонить адвокату, крутилась перед зеркалом, как будто мне все еще пятнадцать лет, и выгибала шею, чтобы увидеть себя сзади. Мама взглянула на меня с известным подозрением, когда я попросила ее присмотреть днем за Кейт. — Опять? — удивилась она. — Да, но всего на два часа, — пробормотала я. — Но почему? — настаивала она. — Что ты затеяла? — Да ничего, мам. Хочу сходить в спортзал и начать приводить себя в форму, — объяснила я. Мне не хотелось ей врать, но и правду говорить не хотелось. — Ах, спортзал! — протянула она вполне довольным тоном. — Спортзал — это хорошо. Только смотри не навреди себе. Ты ведь не так давно рожала, не забывай об этом. — Спасибо, мам, — сказала я. Меня позабавила ее деликатность. — Думается, мои внутренности уже в нормальном состоянии. Если честно, то уже наготове. Мне не следовало этого говорить: я снова вызвала у нее подозрения. И хотя она сама подталкивала меня к флирту с Адамом, мне было настолько совестно, что я не хотела, чтобы кто-то об этом знал. Я поехала в город, чувствуя вину и страх, что меня поймают или что-то случится с Кейт. На полдороге к спортзалу я решила, что такая жизнь во вранье плюс небрежное отношение к ребенку — не для меня и что я сейчас развернусь и поеду домой. Но движение было слишком плотным, и, когда у меня появилась возможность развернуться, я уже жалела Адама, который будет зря меня ждать. Я решила, что встречусь с ним, скажу, что не могу с ним встретиться (надеюсь, вы меня понимаете), и сразу же вернусь домой. Машину было негде поставить. Я припарковалась так далеко от места встречи, что хоть на автобус садись. Сознавая, что страшно опаздываю, я помчалась по тротуару и вскоре увидела Адама. Он стоял у магазина, где мы договорились встретиться, и с обеспокоенным видом вертел головой в разные стороны, не обращая никакого внимания на восхищенные взгляды проходящих мимо женщин. Каждый раз, когда я его видела, я испытывала шок, поскольку успевала забыть, как он хорош собой. «Этот высокий красивый мужчина с длинными мускулистыми ногами ждет меня! — подумала я с восторгом. — С чего бы это?» — Клэр! — воскликнул он, обрадовавшись моему появлению. — Я уж думал, что ты не придешь. — Я и не пришла, — промямлила я. — Значит, ты прислала вместо себя свою голограмму, правильно я понял? — улыбнулся он. — Нет, я хочу сказать… Видишь ли, Адам, я поняла, что мы это плохо придумали, — заикаясь, проговорила я. — Ну, понимаешь… — Я замолчала. — Что мы плохо придумали? — мягко спросил он, ведя меня сквозь толпу пешеходов. — Встречаться и… Ты же знаешь, я замужем и все такое, — сказала я, не смея поднять на него глаз. Когда же я на это решилась, то не поверила глазам — он ужасно обиделся. — Я знаю, что ты замужем, — тихо сказал он, глядя мне в глаза. — Я и не посмел бы на что-то рассчитывать. Я не собираюсь к тебе приставать. Я только хочу, чтобы мы были друзьями. Я чуть не умерла от смущения. Разумеется, он не собирается ко мне приставать! Надо же, а я что подумала?! Откуда во мне столько цинизма? Вернее — с чего это я так самонадеянна? Ладно, я чувствовала вину, встречаясь с ним. Но разве это не моя проблема? Почему я решила приписать ему дурные намерения? Только потому, что имею их сама? — Наверное, тебе лучше поехать домой, — сказал Адам. Он не был холоден, не злился, но имел такой вид, будто не хочет, чтобы я к нему прикасалась. — Нет! — торопливо воскликнула я. — Извини, я не должна была все это говорить. Я поступила глупо. Мы явно привлекали любопытные взгляды прохожих. — Блеск! — услышала я слова какой-то женщины. — Обожаю смотреть, как люди ссорятся. Тогда мне становится ясно, что я — не единственный несчастный человек в мире. «Не волнуйся, — мысленно сказала я ей, — у тебя хорошая компания». Адам посмотрел на меня и тяжело вздохнул: — Тогда чего ты хочешь? — Ничего, — ответила я. — Давай забудем обо всем и пойдем в спортзал, как собирались. — Ладно, — сказал он. Но не слишком дружелюбно. — Эй, будь с ней помягче. Поцелуй ее! — крикнул неряшливый старик, из карманов которого торчало несколько бутылок пива. Он наблюдал за нами с неподдельным интересом. — Она ведь просит прощения. Верно, киска? — Пошли, — буркнула я, обращаясь к Адаму. — Врежь ей! — заорал старик: у него внезапно сменилось настроение. — Они другого языка не понимают! Мы поспешили уйти, но крики старика еще долго доносились до нас. — Слава богу, — сказала я, когда мы свернули за угол — отсюда его не было слышно. Адам слегка улыбнулся, но я все еще ощущала его напряжение и недовольство. Мы пришли в спортзал. Он записал меня. Я направилась в женскую раздевалку, откуда через некоторое время нерешительно вышла, прижимаясь к стенке спиной, чтобы никто, не дай бог, не увидел мой зад во всей красе. Но я зря беспокоилась: Адам едва взглянул на меня. — Велотренажеры вон там, — показал он. — Гантели и прочее вот в этой комнате. Остальные тренажеры подальше. И он ушел. Я немного постояла, ожидая, не вернется ли он, чтобы показать мне, что надо делать. Если совсем честно, то мне в голову приходили очень приятные фантазии, хоть мне снова было стыдно. Как он наклоняется надо мной, чтобы что-то наладить, а я лежу пластом на скамейке для укрепления пресса. И мы оба вдруг понимаем, что наши губы так близко, что остается только поцеловаться. Вот такая романтическая ерунда. Однако Адам полностью меня игнорировал, так что я неохотно решила обуздать свою разыгравшуюся фантазию и немного позаниматься. Я слегка разогрелась, сделав несколько упражнений. И вдруг поняла, что получаю удовольствие. Я искоса взглянула на Адама, пока он смотрел в другую сторону. Он работал со штангой — и выглядел великолепно. Человек, который серьезно относится к своему телу! И не зря. На нем были облегающие трусы и футболка: от него просто глаз нельзя было оторвать. Красивые сильные руки, поблескивающие от пота, и очень симпатичная задница. Простите, я не должна была этого говорить. Но это правда. Примерно через час я решила, что с меня хватит. — О'кей, — улыбнулся он. — Иди в душ, встретимся в кафе. Я немало времени потратила на макияж, поэтому, когда я появилась, он уже сидел за столиком. Волосы у него были мокрые и блестящие, а перед ним стояло примерно двадцать пакетов молока. — Наконец-то, — сказал он, увидев меня. — Ну как, понравилось? — Очень, — призналась я. — Не жалеешь, что пришла? — серьезно спросил он, глядя мне в глаза. — Нет, — ответила я. — Прекрасно, — заметил он и вдруг начал смеяться. Я тоже не удержалась от смеха. Слава богу, я была так рада, что он больше на меня не сердится! Я взяла себе чашку кофе и села за его столик. Кроме нас, никого в кафе не было. В пятницу вечером более разумные люди нашли себе занятия поинтереснее. Например, пойти в паб и надраться. Внезапно я почувствовала, что напряжение в наших отношениях с Адамом исчезло. Мне снова стало с ним легко. Ни о чем неприятном мы не говорили — я не спрашивала его об отношениях с Хелен, а он не задавал мне вопросов насчет Джеймса. Я не расспрашивала его о занятиях, а он в ответ не интересовался моей работой. Он спросил, какое у меня любимое животное. А я спросила, какое у него самое раннее воспоминание. Мы рассказали друг другу, как в пятнадцать лет ходили на дискотеки. Еще мы обсуждали, что бы мы для себя выбрали, если бы имели такую возможность. — Я бы хотел уметь летать, — признался он. — Тогда почему ты не научишься? — спросила я. — Нет, я хотел бы летать сам, — пояснил он и засмеялся. — Без самолета или еще чего-нибудь. А ты? Чего бы хотела ты? — Иногда мне хотелось бы заглянуть в будущее, — сказала я. — Не на годы или месяцы вперед. Может, на пару часов. — Замечательно! — восхитился Адам. — Представь себе, сколько ты могла бы выиграть на скачках. Я рассмеялась. — А еще мне хотелось бы быть невидимой. Ужасно увлекательно! Я уверена, что можно значительно больше узнать о человеке, если он не подозревает о твоем присутствии. — Ты права, — согласился он. Мы немного помолчали. — Мне хотелось бы путешествовать во времени, — сказал Адам. — Да, это здорово, — согласилась я. — Представь себе — вернуться в интересные времена. Например, в Древний Египет. Хотя с моим везением я бы наверняка оказалась несчастным старым гладиатором. — Не уверен, что в Древнем Египте были гладиаторы, — заметил Адам. Впрочем, он сказал это не обидно. Наверное, привык поправлять Хелен. — Знаешь, — продолжил он, — мне кажется, что ты была бы принцессой. Ну, не Клеопатрой. Для этого ты слишком светлая… — Он легонько коснулся моих волос. — Но принцессой наверняка. — Ты думаешь? — промямлила я. Остроумная и изысканная — это обо мне. — А ты хотел бы попасть в прошлое? — спросила я, пытаясь вернуться к безопасной теме и привести в норму свое дыхание. — Ну, иногда мне хочется вернуться назад в своей собственной жизни. В те времена, когда я был счастлив. Исправить ошибки. Или сделать то, что должен был бы сделать, но не сделал. Он меня сильно заинтриговал. Что было такое в его жизни, оставившее столь глубокой след? Но тут я вдруг заметила, который час. Десять минут восьмого. — Бог мой! — воскликнула я и вскочила. — Взгляни на часы. Я думала, сейчас часов пять… Мне надо идти. Спасибо, что привел меня сюда. Пока! — Схватив сумку, я ринулась к двери. — Подожди! — попросил он. — Я провожу тебя до машины. — Нет, не надо, — сказала я. И умчалась. Я была в панике. Куда девалось время? Как я могла оставить Кейт так надолго? Бог меня накажет. С ней обязательно что-то случится. Назад я ехала очень быстро — движение в этот поздний час было небольшим. Мама встретила меня с поджатыми губами. — И сколько, по-твоему, сейчас времени? — спросила она. — Прости, — сказала я. — Я как-то потеряла счет времени. — Я накормила Кейт, — сообщила она. Слава богу! Значит, моя дочь еще жива. — Спасибо, мам. — Три раза. — Спасибо, мам. — И сменила ей подгузники. — Спасибо, мам. — Пять раз. — Спасибо, мам. — Я надеюсь, ты мне благодарна. — Конечно, мам. — Знаешь, она ведь не мой ребенок. — Я знаю, мам. Вот тут она стала смотреть на меня с подозрением: с чего это я такая покладистая? Я поспешно повысила голос. — Она твоя плоть и кровь, не забывай! — заявила я. Но попытка была неудачной: я просто не могла сосредоточиться и разозлиться на нее. Мои мысли постоянно возвращались к Адаму, и я внезапно почувствовала себя счастливой. Я бросилась наверх, к Кейт. Она спала, сытая и сухая. Маленький ангел. Во сне она сосредоточенно сопела и двигала маленькими розовыми ножками. Я вдруг поняла, как мне повезло. Это прелестное крошечное существо принадлежит мне. Я ее родила. Она — моя дочь. Я впервые по-настоящему осознала, что мой брак вовсе не был неудачным. Хоть мы с Джеймсом и не вместе, но мы создали это живое чудо. Я вовсе не проклята, я не неудачница. Мне очень-очень повезло. 15 Вечер в пятницу я провела вместе с мамой перед телевизором. Мне казалось, что я достаточно наразвлекалась за последние два дня. И я очень устала. Ухаживать за маленьким ребенком — утомительное занятие. Хотя вы были бы правы, если бы спросили, откуда я знаю. Ладно, ладно, я признаю, что мне много помогают родители, но я все равно устаю. Я даже представить себе не могла, как я буду справляться, когда начну работать. Как справляются другие? Я чувствовала себя такой неполноценной! Пока я смотрела телевизор, мои мысли постоянно возвращались к Адаму. И каждый раз, когда я о нем думала, у меня где-то внутри что-то ёкало, как у подростка. «Мне было с ним так хорошо! Наверное, это потому, что он полностью лишен цинизма», — решила я. Он напомнил мне, что можно думать позитивно. Кроме того, приятно чувствовать неприкрытое восхищение со стороны такого потрясающе красивого мужчины. Если бы я не любила Джеймса, то Адам вполне мог бы привлечь мое внимание. Хотя будет неверным сказать, что он меня не привлекает. Ведь он же очень привлекательный, а у меня есть глаза. И вообще, я ведь только человек. Гипотетически возможно любить одного человека, в данном случае Джеймса, и испытывать симпатию к другому, в данном случае Адаму. В этом нет ничего плохого. Это не значит, что я непостоянна. Мне это полезно, в конце концов! Тем более что эта симпатия ни к чему не приведет. А если, избави бог, и приведет, то ведь это тоже не будет концом света, верно? Впрочем, если Хелен обо всем узнает, конца света не миновать. Однако не слишком ли я самонадеянна? Все это возможно только в том случае, если я действительно нравлюсь Адаму. А что, если он так ведет себя со всеми женщинами? Ну, вы понимаете: притворяется таким искренним, уязвимым и обожающим, и женщины считают, что лучше его не встречали, когда на самом деле он совсем другой. И не успевают они опомниться, как оказываются в его постели, трусики летят в один из четырех углов, а Адам слезает с них со словами: — Когда я обещал, что по-прежнему буду тебя уважать, я лгал. «Да, — сердито подумала я, — могу поспорить, что он настоящий негодяй и пользуется слабостью бедных вдовушек вроде меня. Ладно, я не вдовушка, но все равно я очень уязвима». Как он смеет?! Всячески дает мне понять, что я красивая и необыкновенная, а про себя, наверное, смеется. Так вот, если он полагает, что я лягу с ним в постель, то сильно ошибается! Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразила, что придумала себе целый роман с Адамом: я в него втрескалась, он меня бросил, я пришла в ярость… — Что с тобой? — спросила мама, отрываясь от инспектора Морзе. — Ты выглядишь очень сердитой. — Ничего, мама. — сказала я, — просто думаю. — Не надо думать слишком много, — заявила мама. На этот раз я была с ней согласна. Но прежде чем она смогла развить свою мысль, зазвонил телефон. — Я отвечу! — крикнула я и выбежала из гостиной, перебив ее на середине фразы. — Какая польза от интеллектуала? — крикнула она мне вслед. — Могу поспорить, Джеймс Джойс не сумеет сменить предохранитель. — Я слушаю, — сказала я, сняв трубку. — Хелен? — спросил мужской голос. — Нет, Хелен нет дома, — ответила я. — Пропала — наверное, напилась. Голос рассмеялся. — Адам? — спросила я, слегка качнувшись. Я не могла поверить, что он, проведя половину дня со мной, звонит моей сестре. Да он просто больной! Наверное, нарочно натравливает нас друг на друга. Я знала, что он такая же сволочь, как и все другие. — Клэр, — сказал он, — это я. «И что тебе надо? — холодно подумала я. — Медаль тебе выдать за то, что это ты?» — Я передам Хелен, что ты звонил, — сказала я ледяным тоном. — Да подожди ты! — заторопился он. — Я хотел поговорить с тобой. — Забавно, — высокомерно продолжала я. — Но меня зовут Клэр, а не Хелен. — Я знаю, — спокойно сказал он. — Но я подумал, что может получиться неловко, если Хелен подойдет к телефону, а я ее не узнаю. Я промолчала. — Я вот что хочу сказать, — мягко добавил Адам. — Хелен тоже мой друг. Ведь если бы не она, я бы никогда не познакомился с тобой. Я опять промолчала. — Ты рассердилась? — спросил он. — Я поступил неправильно? Теперь я чувствовала себя глупо. Какая же я все-таки истеричка! — Нет, — сказала я значительно мягче. — Я совсем не сержусь. — Ну и хорошо, — сказал он. — Если ты уверена. — Я уверена. — Надеюсь, ты не обиделась, что я позвонил? Но ты так быстро умчалась сегодня, что у меня не было возможности спросить, когда мы снова сможем встретиться? Конечно, если у тебя есть время… Я почувствовала себя счастливой. — Да, — ответила я. — Мне бы очень хотелось. — Мне было очень хорошо с тобой, — сказал он. Я просияла от счастья и гордости. — Мне тоже. — Что ты делаешь завтра? — спросил он. «Ого! — подумала я. — Он даром времени не теряет». — Поеду в город, надо купить кое-что из одежды, — сказала я; кстати, для меня самой это была новость. — Мы можем встретиться и выпить кофе. Но мне придется взять с собой Кейт. — Замечательно! — вполне искренне обрадовался он. — Кейт настоящая красавица. Пожалуйста, принеси ее. — Тогда договорились, — сказала я, слегка озадаченная его энтузиазмом. «А впрочем, — усмехнулась я про себя, — если ему так нравится Кейт, не превратить ли мне его в няньку в следующий раз, когда мне захочется напиться с Лаурой?» Вот так мы и договорились встретиться в городе на следующий день. Я вернулась к маме. — Кто это был? — спросила она, разглядывая мое счастливое, раскрасневшееся лицо. Я уже открыла было рот, чтобы рассказать ей, но в последний момент притормозила. Я не могла ей сказать. Даже не знаю почему. Хотя, может, и знаю. Наверное, потому, что наши отношения перестали быть невинными. Хотя, кажется, они никогда такими и не были. 16 На следующий день я реально осознала, как изменилась моя жизнь с рождением Кейт. Особенно в таких важных сферах, как беготня по магазинам. Эта сфера просто исчезла без следа, как утренняя роса на полуденном солнце. Я не могла уже больше шляться по магазинам одежды, снимать по двадцать-тридцать платьев с вешалок и в течение шести часов не спеша примерять их, с удовольствием глядя на себя в зеркало. Вообще, вы удивитесь, как все меняется, если к вашей груди привязан ребенок! Вы уже не в состоянии легко двигаться. Не говоря уже о том, что вы постоянно испытываете страх, что кто-нибудь наткнется на Кейт и сделает ей больно. Или, хуже того, разбудит ее. В наш первый день в супермаркете мне было проще: по широким проходам ходили только спокойные матери. Я верила, что они Кейт не заденут. Совсем другое дело — суббота в магазине одежды. Эти девицы-покупательницы наверняка были наемниками, которым дали выходной, оторвав их от привычных дел, вроде организации кровопролития в какой-нибудь бывшей Югославии. Они просто сумасшедшие, доложу я вам. Я никак не могла расслабиться и подыскать себе что-нибудь подходящее. Я так боялась, что кто-нибудь из взбесившихся покупательниц стукнет Кейт по голове или толкнет локтем в ребра, потянувшись за приглянувшимся платьем! Вообще-то я толком не знала, что искала. Стоя на пороге одного из магазинов, я прикидывала, кто же я такая и что мне нужно носить — джинсы и рубашки или длинные юбки и свитера. Я уже так давно не покупала себе одежду! Не считая платьев для беременных. Честно говоря, я и трусики нормальные стала носить только неделю назад. Позвольте мне объяснить. Может, вы не знаете, но после родов не сразу удается вернуться к нормальной жизни и нормальной одежде. Проходит долгое время, прежде чем определенные внутренние процессы прекращаются. Я не хочу вдаваться в неаппетитные подробности, но вообще-то могла бы дать леди Макбет сто очков вперед. Короче говоря, мне приходилось носить такие смешные бумажные трусы вроде памперсов. Ужасные и огромные. Но рада сообщить, что неделю назад я перешла на нормальные трусики. А как насчет остальной одежды? Я уже больше не была беременной, я была просто женщиной. Однако я еще очень долго не буду ходить на работу, значит, такой одежды мне не нужно. Так что же выбрать? Я сняла с вешалки два маленьких платья и стала пробиваться сквозь голпу к примерочной, практически сгибаясь вдвое, чтобы защитить Кейт. В примерочной меня ждал новый удар. Куда же. черт возьми, мне положить Кейт? Она ведь не спортивная сумка, которую можно небрежно швырнуть в угол и не беспокоиться, не наступит ли кто на нее! Я круто развернулась и ринулась назад сквозь толпу, наклонив голову вперед и слегка напоминая быка. Кончилось тем, что я все равно накупила кучу вещей, не примерив их. Что-то я должна была носить. Плевать на репутацию, но мне нужна какая-то одежда? А ведь я еще хочу произвести впечатление на мужчину! Я заплатила за все кредитной карточкой. Вернее будет сказать, Джеймс заплатил. Я сильно удивилась, когда не зазвучала сигнализация и полицейские не поволокли меня в кутузку. Потому что я была убеждена, что в несколько раз превысила лимит. После путешествия по магазинам, которое я совершила без особого энтузиазма, но с весьма весомым результатом, я отправилась на встречу с Адамом. Что и было, если честно, основной целью моего выхода в город. Закрывая Кейт руками, я выбралась на улицу. Навстречу волнами катили покупатели. «Только тронь моего ребенка, и я тебя убью!» — думала я, бросая на прохожих злобные взгляды. Надо сказать, они очень удивлялись и даже пугались. Кроме беспокойства за Кейт, меня вдруг начал волновать мой желудок. Только несварения мне сейчас и не хватало! Я слегка прибалдела, когда сообразила, что это мурашки. Они вовсю бегали по моим внутренностям и танцевали джигу — кружились, подпрыгивали, меняли партнеров и вообще прекрасно проводили время. «О господи! — подумала я, сообразив, в чем дело. — Пора признаваться. Я влюбилась в Адама». Правильнее будет сказать: Я ВЛЮБИЛАСЬ В АДАМА!!! Вы думаете, зазвучали небесные трубы? Я внезапно увидела весь мир в розовом свете? Пробежала остаток пути и бросилась в его объятия? И мы, счастливые, закружились, улыбаясь, как последние идиоты? Ничего подобного. Я — это я, поэтому немедленно начала беспокоиться. Я намеренно еле волочила ноги, а голова тем временем бешено трудилась. Зачем я в него влюбилась? Что я за человек? Я ведь любила Джеймса, и прошло всего шесть, нет, семь недель, как мы разошлись. Разве я не должна сохранять ему верность? Я чувствовала себя предательницей. Хотя с чего бы, черт возьми? Джеймс развлекается, почему же нельзя мне? Но все было не так просто. Мне всегда трудно заниматься сексом с человеком, к которому я эмоционально не привязана. И снова: кто сказал хоть слово про секс? О господи!.. Я совсем запуталась. Не могла понять, что же я на самом деле чувствую. Мне действительно нравился Адам, но меня грызло ощущение вины за то, что я такая легкомысленная женщина. Ведь я должна любить Джеймса! Но разве я люблю Джеймса? Я даже думать на эту тему боялась. Так или иначе, я страшно злилась на Джеймса. Почему же я не могу пофлиртовать с Адамом и немного развлечься? Тут меня опять охватило чувство вины. Ведь Адам — очень милый человек и заслуживает лучшего обращения. Мне доставляло большое удовольствие быть с ним и разговаривать. Хотя я знала его всего несколько дней. Эта мысль вернула меня напрямую к вопросу, как я могла влюбиться в человека, которого почти не знала, будучи одновременно влюбленной в Джеймса. «А, пошло оно все! — с отчаянием подумала я. — Мне необходимо избавиться от всех этих будоражащих мыслей. Сейчас мне с ними не разобраться. Я иду на встречу с человеком, который мне нравится, так что надо думать совсем о другом. Например, хорошо ли я выгляжу, И нравлюсь ли ему. И как мне затащить его в постель. О важных вещах!» Адам ждал меня там, где мы и договорились, — у кафе, Сердце у меня екнуло. Выглядел он, как всегда, потрясающе. — Привет, — улыбнулся он. — Опоздала всего на пятнадцать минут. У тебя это входит в привычку. — Заткнись! — улыбнулась я. — Извини. — Привет, ангелочек, — сказал он, глядя на Кейт, привязанную к моей груди. Кейт промолчала. Мы вошли в кафе, продираясь сквозь толпы возбужденных людей. Что вы хотите: субботний день, все сошли с ума. Покупательный синдром, не иначе. Я уверена, что этому явлению есть какое-нибудь хитрое медицинское название. Наверное, что-то похожее на мистраль, который часто налетает на итальянские деревни. Мужчины бьют своих жен, собаки воют, куры не несут яиц, женщины кричат и плачут (не без оснований: ведь их мужья дерутся) и отказываются стряпать и убирать. Но психоз, который несет мистраль, — детские игры в сравнении с тем, что происходило в эту субботу. Я как-то читала, что пробежка по магазинам очень влияет на уровень адреналина в крови. Повышается давление, люди потеют, глаза у них вылезают из орбит. Именно поэтому во время покупательской оргии всем требуется чашка кофе или стакан молока. Мы стояли в центре переполненного кафе, а мимо пробегали обалдевшие люди с подносами, уставленными чашками кофе и тарелками с плюшками. Они явно находились здесь уже несколько недель и все еще не дождались свободного стула. Но Адам — он и есть Адам. Он отыскал единственный столик, освободившийся за последние три недели, и, убедившись, что мы с Кейт удобно устроены, пошел за кофе. Настоящий герой! Адам вернулся очень быстро с подносом, заваленным булками. — Я не знаю, какие ты любишь, — объяснил он. — Вот и взял по одной каждого сорта. Я была так растрогана, что едва не расплакалась. — Ну зачем ты так? — сказала я. — Ты ведь бедный студент, и нам их никогда не съесть. — Об этом не беспокойся, — улыбнулся он. — Уверен, я доем все, что ты не осилишь. Адам сел напротив и наклонился ко мне. — Ну, как ты? — спросил он. Причем спросил так, будто ему и в самом деле интересно. — Хорошо, — ответила я, робко улыбаясь и чувствуя себя глупой девчонкой. Поразительно, стоит осознать, что кто-то тебе нравится, как превращаешься в полную дурочку. Во всяком случае, со мной всегда так. — Давай я немного подержу Кейт? — предложил он. — Если хочешь, — сказала я, выпутывая Кейт из упряжи и осторожно передавая ему. Повезло же девчонке! Какая жалость, что она еще не умеет говорить. Иначе бы я подробно расспросила ее, что она чувствовала в руках Адама. Мы сидели и болтали, а вокруг нас по-прежнему толкались, вертелись и кружились толпы людей. Адам, Кейт и я представляли собой оазис спокойствия в дублинском хаосе. Как будто наша троица находилась в своем отдельном мирке. По существу, мы даже мало разговаривали. Мы спокойно сидели, окруженные пакетами с моими покупками, пили кофе и ели булки. Адам играл с Кейт, восторгался ею, рассматривал ее крошечные пальчики и осторожно касался шелковистой щечки. На его лице было выражение такого сосредоточенного удивления и восторга, что я даже забеспокоилась: а вдруг Адам педофил? — Знаешь, — задумчиво сказал он, разговаривая со мной, но глядя на Кейт, — те, кто не в курсе дела, вполне могут решить, что я — отец Кейт. Мы выглядим как типичная семья, решившая пройтись по магазинам в субботу. Он взглянул на меня и улыбнулся. Хотя в моей голове бродили практически те же мысли, я почувствовала себя странно, мне стало немного грустно, когда Адам произнес эти слова. Нет, я была рада, что Адаму вроде бы нравилась Кейт. Но он не был ее отцом, ее отцом был Джеймс. А Джеймса с нами не было. Почему Адам не мог быть ее отцом? Почему она безразлична ее собственному отцу? — Ты хотел бы иметь детей? — спросила я Адама. — Я не имею в виду сейчас, но когда-нибудь? Он замер и целую минуту сидел неподвижно. Потом повернулся и посмотрел на меня. У него было очень странное выражение лица. Но ответить он не успел. Раздались девичьи голоса: — Смотри, это Адам! — Не может быть! Где? — Адам, как дела? — Адам, где ты был вчера вечером? К столику подошли три красивые молодые девушки, напоминающие экзотических птиц, явно его сокурсницы. То есть очень разноцветные и шумные. Они поохали и поахали над Кейт, но потом потеряли к ней всякий интерес, когда выяснили, что это не ребенок Адама. «С чего это они решили, что у него есть дочь?» — удивленно подумала я. Адам нас познакомил. — Это Кейт, — сказал он, поднимая ее розовую ручонку и махая ею девушкам. Они выглядели так потрясающе — красивый мужчина и моя маленькая девочка, — что сердце мое едва не разорвалось. Почему на его месте не Джеймс? Даже когда я счастлива, печаль таится где-то совсем рядом. — А это Клэр, — продолжил он. — Привет, — неловко улыбнулась я девушкам с прозрачной молодой кожей и в чудовищных нарядах, стараясь не чувствовать себя старой кошелкой. — А это… И он назвал три имени, которые я тут же забыла. Странные имена, крутые. И готова поклясться — придуманные. Наверняка этих имен нет в их свидетельствах о рождении. Там, очевидно, простые славные имена вроде Бетси, Мэри и Кэт. Но эти прекрасные девушки, окружившие Адама, выглядели так, будто к их выдающейся внешности подходят только выдающиеся имена вроде Атланты, Куй Микки. И вообще все трое были похожи друг на друга. У всех короткие стрижки. Я хочу сказать, очень короткие стрижки. Ку была практически лысой. Зато Атланта с короткими, пушистыми, светлыми волосами не выглядела гадким утенком. Если присмотреться, она была вполне симпатичной. Честно говоря, она немного напоминала Кейт. «Это может означать, что Адам, если он и в самом деле педофил, влюблен в нее по уши», — с тоской подумала я. Я ревновала, чего уж тут скрывать! Все четверо болтали о вчерашней вечеринке. Мне очень хотелось, чтобы они ушли, чтобы мы снова остались одни. Мое лицо болело от усилий выглядеть веселой, хотя они не обращали на меня внимания, а весело болтали между собой и смеялись. Создавалось впечатление, что троица решила задержаться надолго. Сердце мое упало, когда они подтащили стулья и уселись вокруг нашего крошечного столика, практически на коленях у Адама. Я заметила, что ни одна из них не принесла даже чашки чая. Наверное, мне не следует их осуждать. Им приходится экономить деньги, чтобы купить пиво и наркотики. Но когда одна из них принялась за булку, мою булку, я едва не расплакалась. Мне хотелось топнуть ногой и истерически закричать: — Это моя булка. Адам купил ее мне! Но я сдержалась. Я явно была не на своем месте. Да и глупо было надеяться, что такая, как я, может занять место в жизни такого мужчины, как Адам. Он молод, хорош собой, у него вся жизнь впереди. Я же чувствовала себя усталой, старой и глупой. Адам продолжал болтать с девушками. Я встала и снова прицепила себе на грудь упряжь Кейт. Потом я наклонилась и довольно резко взяла Кейт из рук Адама, прервав тем самым оживленный разговор о какой-то Оливии Берк, которая, по-видимому, вчера на вечеринке сделала Малколму Тревису минет на глазах у всех присутствующих. Даже жалость к себе и плохое настроение не помешали мне заметить, что Адам не высказал никакого порицания в адрес Оливии. Но он не одобрил поведения Малколма, у которого была постоянная девушка по имени Алисой. Оливия о ней не знала. — Этот парень мерзавец, — сказал Адам. — Он проявил неуважение сразу к двум женщинам. Браво, Адам! Когда я взяла Кейт у Адама, она начала реветь. Что ж, я ее хорошо понимала. Адам повернулся и удивленно взглянул на меня. — Ты ведь не уходишь? — спросил он. — Да нет, ухожу, — как можно спокойнее заявила я. — Кейт устала, и ей скоро нужно менять подгузник. Я повернулась к потрясающим девицам. — Пока, — сказала я. — Приятно было познакомиться. «По крайней мере, никто не может обвинить меня в невежливости», — удовлетворенно подумала я. — Пока, — хором сказали они. — Пока, Кейт. И тут мне стало стыдно. Они все — милые девушки. Это у меня проблемы. Это я чувствую себя неуверенно и ревную. И веду себя как капризный и испорченный ребенок. Я стала пробираться прочь, нагруженная ребенком, пакетами и комплексом неполноценности, но стараясь выглядеть достойно и беззаботно. Адам поймал меня за руку, не успела я пройти и двух футов. Если уж совсем честно, что не всегда легко, именно этого я от него и ждала. — Клэр, куда это ты направилась? — удивленно спросил он. — Домой, — пробормотала я. Я очень надеялась, что он не догадается о моей ревности. — Слушай, ты извини, — сказал он, глядя мне в глаза. — Они тебя раздражают? — Нет, — возразила я. — Они очень милые. — Не обязательно быть такой вежливой, — заявил он, обеспокоенно глядя на меня. — Я знаю, такой женщине, как ты, они должны показаться маленькими глупышками. — Да нет, — настаивала я, — они в порядке. Я чувствовала себя ужасно. Мне не нравилась компания этих девиц только потому, что я ревновала к ним Адама, а вовсе не потому, что я была зрелой и надменной. А Адам приписывает мне всякие благородные мотивы. Называет меня умной, когда на самом деле я — испорченная паршивка, по-детски требующая его полного внимания. — Честно, они очень милые девушки, — сказал он. — Но я хотел побыть с тобой и Кейт. Просто не знал, как помешать им сесть за наш столик, чтобы не показаться грубым, — пояснил он. — Да все нормально, — настаивала я. — Но сейчас мне надо идти. — Ты уверена? — спросил он, стоя очень близко ко мне. — Уверена, — подтвердила я. — В самом деле? — спросил он, наклоняясь еще ближе. — В самом деле. Но я не двигалась с места. Мне хотелось вечно так стоять, поближе к нему. На мгновение мне даже захотелось, чтобы он поцеловал меня, но рассчитывать на это в толпе из нескольких тысяч человек не приходилось. Не говоря уже о том, что Кейт скорее всего задохнется в своей упряжи, если Адам меня обнимет. — Мне проводить тебя до машины? — спросил он. — Да нет, Адам, в этом нет необходимости. — Мы скоро увидимся, — тихо пообещал он. — Да, — улыбнулась я. И тут он вдруг положил мне руки на плечи, притянул к себе (очень осторожно, стараясь не навредить Кейт) и легонько поцеловал в лоб. Я закрыла глаза, чтобы полностью насладиться моментом. Затаила дыхание, не в состоянии поверить, что это случилось. Губы у него были твердые и теплые. Пахло от него мылом и теплой чистой кожей. Сквозь шум и гвалт, окружающий нас, я услышала, как кто-то сказал: — Смотри, вон опять та же парочка! — Какая? — спросил другой голос. — Ну, помнишь, которая ссорилась вчера у спортзала. Голоса принадлежали двум девушкам, которым повезло быть свидетелями нашей вчерашней ссоры. Господи, неужели это было всего лишь вчера? Они продолжали громко обсуждать нас. — Ну, конечно, это они. Похоже, они помирились. — Жалко! Я открыла глаза и взглянула на Адама. Мы дружно рассмеялись. — Нам теперь только не хватает того мужика с пивными бутылками, — сказал он. — Тогда мне действительно лучше уйти, — заявила я. Выходя из кафе, я прошла мимо тех девушек. — Слушай, я уверена, что вчера у нее ребенка не было, — сказала одна. — Как ты думаешь, это его ребенок? — спросила другая. Я продолжала идти. Я чувствовала его поцелуй на своем лбу всю дорогу до дома. Да знаю я, знаю: поцелуй в лоб имеет мало отношения к сексу. Я затрудняюсь назвать вам хотя бы один шведский фильм, где кого-то целовали в лоб. Но это было так трогательно, так нежно и одновременно так эротично, что ни с каким сексом не сравнить! 17 Лаура приехала ко мне днем в воскресенье. Мы пили чай с печеньем (Майкла) и играли с Кейт. Игры с Кейт заняли большую часть времени, потому что в интервалах мы еще кормили ее и переодевали. На Лауре была какая-то странная футболка в пятнах краски, принадлежащая, как я решила, ее подростку-любовнику. Она выглядела довольной и счастливой, и у нее были на то основания. Накануне ночью она переспала с ним четыре раза, о чем непрерывно рассказывала, за исключением тех случаев, когда нам мешали мама или отец. — От Джеймса что-нибудь слышно? — спросила она, оставив надежду провести день в красочных рассказах, после того как папа вышел из комнаты в двенадцатый раз. Тут снова вошел отец и принялся снимать подушки с дивана и заглядывать под кресла, бормоча себе под нос, что он так и не прочел «Индепендент» и что, если газету взяла Хелен, он ее убьет. В конце концов, какого черта он платит за газеты, если по непонятной причине именно он и не имеет возможности их читать? Отец ушел, но через три минуты вернулся, чтобы проверить, как горит огонь в камине, вступив в продолжительное обсуждение (преимущественно с самим собой) превосходных качеств антрацита. Мы с Лаурой сидели на диване, Кейт — на коленях у Лауры, и все, даже Кейт, с нетерпением ждали, когда он закончит свою тираду и уйдет. Не успел он удалиться, как появилась мама, якобы чтобы предложить нам чай, но на самом деле посмотреть, действительно ли я стащила печенье Майкла. Она спросила у Лауры, как чувствует себя ее отец. — Джефф очень милый человек, — сообщила она Лауре. — Не знаю, откуда вообще родители тебя взяли. Мама ушла, забрав с собой печенье. — Что-нибудь слышно о Джеймсе? — снова спросила Лаура. — Он уехал, — коротко ответила я. — Но завтра я собираюсь ему позвонить. Мне не хотелось говорить о Джеймсе. Мне это надоело. Как говорят в Нью-Йорке, «переживи, а если не можешь пережить — кончай об этом болтать». Лаура пробыла в доме добрый час, прежде чем заговорила об Адаме. Я удивилась, что она вытерпела так долго. — Теперь расскажи мне о том молодом человеке, — попросила она, слишком усердно делая вид, что ее это мало интересует. — О каком? — спросила я, разыгрывая непонимание. — О великолепном Адаме! — пояснила она с некоторым раздражением. — Да что о нем рассказывать? — отмахнулась я. — Ничего интересного. — Как это? — возмутилась Лаура. — Во-первых, он от тебя без ума, и во-вторых, он потрясающе хорош собой. Будь он лет на пять-шесть старше, я бы сама заинтересовалась. — Лаура, он вовсе не без ума от меня, — возразила я. Разумеется, я сказала это только для того, чтобы заставить Лауру настаивать, что он от меня без ума, и тайно радоваться этому. — Он от тебя без ума, — повторила она. — И более того, ты это прекрасно знаешь. — Ну и что? — вздохнула я. — Даже если и так, у нас нет никаких доказательств. Что я, по-твоему, должна делать? — Трахнуть его! — заявила она. Ни капли стыда у этой женщины. — Лаура, ради бога, я ведь замужем! — воскликнула я. — Правда? — удивилась она. — И где же твой муж? Я молчала. — Клэр, — ласково сказала она после того, как мы несколько минут просидели в напряженном молчании, — я только хочу сказать, что он очень мил и, похоже, влюблен в тебя. Тебе ведь столько пришлось пережить, так что даже если с Джеймсом все наладится, это не значит, что ты пока не можешь немного развлечься. — Что с вами со всеми происходит? — возмутилась я. — Даже моя собственная мать предлагает мне то же самое! — Твоя мама посоветовала тебе трахнуть Адама?! — аж взвизгнула Лаура. — Ну, не такими словами, разумеется, — сказала я. — Но смысл был такой. — Так что тебя останавливает? — радостно поинтересовалась Лаура. — У тебя есть материнское благословение. Это замечательно. Я немного подумала. — Да, — вздохнула я. — Наверное, стоит попробовать. — Что?! — воскликнула Лаура. — Ты серьезно? — Ради бога! — рассердилась я. — Разве ты не об этом только что говорила? Кстати, чего-то подобного я и ожидал. Людям свойственно уговаривать окружающих сделать что-то, чего те, по их убеждению, сделать не могут. И они впадают в шок. если этот человек следует их совету. Я в этом смысле сама не без греха — долгие годы я уговаривала отца купить джинсы. — Ты будешь в них превосходно выглядеть, — повторяла я. — Отстань, — говорил отец. — Я слишком стар. — Нет, па, ничего подобного! В тот день, когда папа, смущенно улыбаясь, и в самом деле появился в синих джинсах фирмы «Вранглер», со штанинами, подвернутыми дюймов на двенадцать, я едва не умерла от шока. — Да, конечно, — сказала Лаура, заметно огорченная. — Просто на тебя это не похоже. Ты всегда была такой верной… — Лаура, ты же сама сказала, что мужа у меня нет. Так что вряд ли я могу быть неверной Джеймсу, если пересплю с Адамом, — заметила я. Я видела, что она шокирована. Я всегда хотела быть домохозяйкой и хорошей женой, но, поскольку это считалось самым оскорбительным, что можно было сказать о женщине, я лезла из кожи вон, чтобы скрыть такие желания. Очень немногие знали мою постыдную тайну. — Клэр, ты влюблена в этого Адама? — с беспокойством спросила Лаура. Мне было забавно слышать, как буквально за несколько минут из «великолепного Адама» он превратился в «этого Адама». — Разумеется, я в него влюблена, — призналась я и засмеялась, разглядев ужас на ее лице. — Он же просто прелесть! Или ты не заметила? — Он красивый, не спорю, — осторожно сказала она. — Но что ты о нем знаешь? — Я знаю, что он милый, что он считает меня умной, красивой и желанной. — Клэр, не забывай, что ты сейчас очень уязвима. Ты находишься в периоде восстановления… — Шутить изволите? — усмехнулась я. — И вообще, не понимаю, чего ты от меня хочешь? Сначала советуешь мне завести роман с Адамом, а когда я соглашаюсь, начинаешь меня осуждать? — Извини, Клэр, — смущенно сказала она. — Мне просто казалось, тебе полезно знать, что ты ему нравишься, чтобы ты перестала себя недооценивать. Но мне и в голову не приходило, что ты захочешь это как-то использовать! Ты ведь однолюбка, так что я немного шокирована. — Лаура, на данный момент я ничья женщина, — напомнила я ей. — Я знаю, но ты ведь очень любишь Джеймса… Никак не думала, что ты можешь обратить внимание на кого-то еще. — Все меняется, — сказала я. — Я уже не знаю, как отношусь к Джеймсу. Но что с Адамом мне хорошо, это я знаю. Лаура внезапно взяла себя в руки. — Что же, если так, то лучшего кандидата для романа ты не могла найти. Он очень красив и мил. И умен. Приятно было слышать это от Лауры, которая обычно обращала больше внимания на то, что у мужчины между ногами, чем на то, что между его ушами. — Только тебе придется потренироваться, — усмехнулась она. — Тебе еще не предложили упражнения для того, чтобы подтянуть все внутри? Ты же не хочешь, чтобы секс с Адамом напоминал бросание сосиски вдоль О'Коннел-стрит. — Спасибо тебе, Лаура, — сухо сказала я. — В твоих устах мне просто цены нет. После того как Лаура ушла, я никак не могла заставить себя заняться чем-нибудь полезным. В доме никого не было видно: Анна в очередной раз исчезла, а Хелен скорее всего сидела в баре. Впрочем, последнему я была рада. Я так мучилась угрызениями совести по поводу Адама, что не знала, сумею ли взглянуть ей в глаза. Я была почти уверена, что Адам не являлся ее бой-френдом (хотя не помешало бы это уточнить). А если я узнаю, что все-таки является? Что я тогда должна о нем думать? Что он один из тех извращенцев, которым нравится вносить смуту в дом и настраивать одну сестру против другой? В любом случае, если Хелен узнает, что я встречалась с ним, и не один раз, а дважды, то полетят клочки по закоулочкам! Чувствовала ли я свою вину перед Хелен за то, что встречалась с Адамом? Безусловно. Но не слишком. Если у Адама роман с Хелен, я немедленно дам задний ход и забуду о нем. Здесь все просто. Ну а если Адам нравится ей, а она ему? Если Хелен хочет Адама, а Адам хочет меня (какая приятная мысль!), а не ее, как поступить тогда? Тут уже все сложнее. Я в самом деле любила Хелен. Один бог знает за что. но любила. И мне не хотелось ее расстраивать. Дело не в том, что я ее побаивалась. Самое лучшее, что можно сделать, — поговорить обо всем с Адамом. Спросить его прямо, что происходит между ним и Хелен. Конечно, если между ними что-то есть, мне будет неприятно. Но с другой стороны, если я не рискну и не спрошу, то так ничего и не узнаю. Никогда не думала, что услышу это от себя, но жизнь действительно очень коротка. Мы должны хвататься за любой шанс обеими руками. Именно так я и поступлю с Адамом. — Господи, Клэр! — взмолилась мама, когда я в очередной раз переключила канал. — Что с тобой происходит? Почему ты не можешь посидеть спокойно? Ты похожа на человека, у которого шило в одном месте. — Прости, мам. Тут зазвонил телефон. — Господи, Клэр… Я напомнила себе пса, которому чуть не прищемили дверью хвост. — Алло! — сказала я, задыхаясь. — Привет, твой отец дома? — нетвердо выговорил голос на другом конце провода. — Пап! — позвала я. — Па-ап! Тебя тетя Джулия. «Черт, — подумала я. — Теперь отец проговорит по телефону несколько часов». Когда тетя Джулия звонила нам в пьяном состоянии, закончить с ней разговор было невозможно. Обычно она звонила, чтобы извиниться за то, что сжульничала во время игры в лапту, игры, которая состоялась лет эдак сорок пять назад. «Хотя почему мне так хочется, чтобы телефон был свободным? — подумала я, обходя папу, направляющегося к телефону с видом мученика. — Разве кто-нибудь сказал, что он мне позвонит?» Нет, Адам не сказал мне, что позвонит. Но я чувствовала, что может. Я села в холле, чтобы без зазрений совести подслушать разговор папы с тетей Джулией. Обычно бывало интересно, если сумеешь уловить нить. Но сколько времени они собираются болтать?.. — Джулия, теперь послушай меня, — возбужденно говорил отец. О господи, видно, это была действительно важная игра, раз отец так разволновался. — Намочи чайное полотенце и немедленно набрось на нее, — прокричал он. А, понятно, тетя Джулия в очередной раз пытается поджечь дом, и ей не требуется длинный, пьяный, полный сожалений разговор. — Нет, Джулия, под краном, под краном! — орал папа. Интересно, каким еще способом она собиралась намочить полотенце? Лучше об этом не думать. — Джулия, я сейчас повешу трубку, и ты сделаешь то же самое, — медленно и внятно сказал папа, как будто разговаривал с четырехлетним ребенком. — Потом позвонишь 999 и вызовешь пожарных. Затем перезвонишь мне и расскажешь, что ты это сделала и что они едут. Он швырнул трубку и прислонился к стене. — Милостивый боже! — обессиленно пробормотал он. — Что она натворила на этот раз? — спросила мама, вышедшая в холл. — Каким-то образом подожгла конфорку и теперь не может погасить. — вздохнул отец. — Кончится это когда-нибудь или нет?! Зазвонил телефон. — Это она перезванивает! — крикнул отец, когда мама протянула руку к трубке. — Алло? — сказала мама, и тут же выражение ее лица изменилось. — Да, она здесь. А кто ее спрашивает? Тебя Адам, — провозгласила она, протягивая мне трубку с бесстрастным лицом. — А, — вздохнула я с облегчением и взяла трубку. Именно этого, сама того не сознавая, я ждала весь вечер. — Привет, — сказала я радостно, стараясь, однако, скрыть эту радость от папы с мамой. — Клэр? — услышала я его приятный голос. — Как ты там? — Нормально, — ответила я, испытывая неловкость: мама с папой стояли в холле и смотрели на меня. — Уходите! — прошипела я, махая рукой. — У нас ведь срочное дело, черт бы его побрал! — рявкнул отец. — Вешай трубку! — Через минуту, — пообещала я. — Одна минута! — сказал он с угрозой в голосе. Но они все же ушли, хотя и неохотно. — Извини, — сказала я Адаму. — Маленький семейный кризис. — Все в порядке? — забеспокоился он. — Да-да, все хорошо. Теперь забеспокоилась я: а вдруг он взволновался, подумав, что что-то случилось с Хелен? — Клэр, надеюсь, ты не сердишься, что я звоню? Я не хочу, чтобы ты думала, что я тебя преследую. Ты только скажи, и я перестану. «Преследуй меня сколько душе угодно!» — подумала я. — Her, Адам, разумеется, я не сержусь. Мне нравится с тобой разговаривать. — Замечательно. — сказал он, и я почувствовала, как он улыбается. Я села на пол и настроилась на час неторопливого разговора. Но не успела я удобно расположиться, как внизу раздался звук открывающейся двери и я услышала голос Хелен, которая кричала: — Я дома! Покормите меня! Или я сообщу полиции, что вы не кормите своих детей. — Кто это? — спросил Адам. — Хелен пришла, — ответила я. — В самом деле? Ну, передавай ей от меня привет. — И не подумаю! — выпалила я. — Почему? — заинтересовался он, явно удивившись. Хелен прошла мимо меня и подмигнула. — Привет, Клэр! Твои сапоги — просто прелесть, — заявила она, продолжая путь. Иногда, когда меньше всего от нее этого ждешь, она может быть такой милой и очаровательной, что хочется ее прибить. — Почему? — снова спросил Адам. «Что же, самое время расставить все по местам, — решила я. — Если Адам одновременно приударяет за мной и за моей младшей сестрой, то сейчас как раз и можно это выяснить». Я прилично завелась. Надо же, какое нахальство! Если он так красив, это еще не значит, что он может дурить головы нам всем! — Послушай, Адам! — резко начала я, как только услышала, что мама, папа и Хелен о чем-то спорят в гостиной. — Даже не знаю, как сказать. По сути, я не знаю и что сказать. — Ради бога, о чем ты? — перебил он меня. «Давай выкладывай! — подбодрила я себя. — Ты имеешь право все знать». — Слушай, может, это и не мое дело, но разве ты не бойфренд Хелен? — наконец выдавила я. В ответ — молчание. «Господи! — подумала я. — Он действительно встречается с Хелен. Он просто был мил со мной, потому что я — ее брошенная мужем старшая сестра. А теперь он к тому же знает, что нравится мне… Черт, черт, черт! Надо было мне держать свой дурацкий рот на замке». Я все испортила, мне не хватило терпения. — Клэр, — наконец сказал он довольно растерянно, — о чем ты говоришь? — Ты прекрасно знаешь, — ответила я, чувствуя себя полной дурой, но вместе с тем слегка обнадеженной. — Нет, — сказал он холодно. — Понятия не имею. — Вот как? — смущенно промямлила я. — Значит, ты считаешь, что я — бойфренд Хелен? — спросил он каменным голосом. — Ну, я полагала, что это возможно… — уныло пробормотала я. — Интересно, и что же конкретно ты подумала, когда я попросил тебя о встрече? — продолжил он довольно презрительно. — Впрочем, понятно. Ты либо решила, что я невероятно распутен, либо — что я невероятно циничен. Не знаю, что обиднее. Я продолжала молчать. Главным образом потому, что не знала, что сказать. Чувствовала я себя ужасно. Адам всегда относился ко мне уважительно. У меня не было доказательств, что он имеет какое-то отношение к Хелен. Я оскорбила его, поставив под сомнение его мотивы. — Клэр, послушай меня, — устало сказал он. — Я ни сейчас, ни раньше не имел никаких отношений с твоей сестрой. И не собираюсь их иметь. Она прелестная девушка, — поспешно добавил он. — Но она не для меня. — Слушай, Адам, — заикаясь, начала я, — мне очень стыдно, но я не знала… — Мне тоже стыдно, — сказал он. — Все время забываю, через что тебе пришлось пройти. Тебя глубоко обидели. Стоит ли удивляться, что ты всех мужиков считаешь двуличными мерзавцами? Я просто таяла от счастья. Он догадался, что я хотела сказать, избавил меня от этого испытания. Что за парень! И каким образом он умудряется читать мои мысли? «А вдруг он транссексуал? — подумала я со страхом. — Может, это и есть его мрачная тайна? Он родился женщиной. Или он женщина в мужском обличье. И каком мужском обличье!» — Клэр, — сказал Адам, отвлекая меня от мыслей о его половой принадлежности, — я не знаю, какое у тебя создалось обо мне впечатление, но явно не такое, на которое я надеялся. — Нет, Адам… — слабо запротестовала я. Мне надо было так много сказать, что я не знала, с чего начать. — Дай мне одну минуту, — попросил он. — Просто выслушай меня. Хорошо? Он говорил так искренне, так по-мальчишески! Разве могла я ему отказать? — Конечно, — сказала я. — У меня много друзей среди женщин, но я редко завожу романы. Почти никогда, если сказать правду. Особенно в сравнении с другими мужчинами на моем курсе. Мне кажется, они… чересчур любвеобильны. — Я понимаю, — пробормотала я. Мне хотелось сказать, что не надо мне ничего объяснять. Я выяснила, что у него нет романа с Хелен, и на данный момент мне было этого достаточно. Меня терзал стыд за мои подозрения и обвинения. Мне хотелось обо всем забыть. Бедный парень! Мы с ним знакомы всего несколько дней, а уже пару раз поссорились. Почему, черт возьми, он считает, что со мной стоит возиться? Но я не успела додумать эту мысль до конца, потому что раздался папин вопль: — Клэр! Вешай трубку! НЕМЕДЛЕННО! — Тебе надо идти? — спросил Адам. — Да, — ответила я. — Извини. Мне не хотелось заканчивать разговор, пока я не уверюсь, что все в порядке. Что Адам на меня не сердится за то, что я так плохо о нем думала. Я бы также не возражала узнать, что даже если он не хочет заводить роман с Хелен, он не прочь завести роман со мной. — Да, чуть не забыл, зачем я тебе звонил, — сказал он. — Зачем? — спросила я. «Скажи мне, что я тебе нравлюсь. Давай, скажи!» — мысленно понукала я его. — В одиннадцать часов хороший фильм по телевизору. Уверен, тебе понравится. Стоит посмотреть, если ты не слишком устала. — Да? — сказала я, и мои паруса обвисли, начисто лишившись ветра. — Спасибо. Черт бы побрал этот фильм! — До встречи, — сказал он. «Нет, подожди! — захотелось мне крикнуть. — Не вешай трубку! Поговори со мной еще хоть минуту. Дай мне номер своего телефона, чтобы я могла позвонить тебе сама. Не можем ли мы встретиться завтра? Бог с ним, с завтра, как насчет сегодня?» — Клэр! — раздался отцовский рык из гостиной. — Ладно, пока, — сказала я и повесила трубку. Все сразу же потянулись из гостиной. Папа с Хелен даже столкнулись в дверях. Отец хотел немедленно позвонить тете Джулии, чтобы узнать, взят ли под контроль адский огонь, но у Хелен были другие планы на телефон. — Мне надо позвонить Энтони! — закричала она. — Мне нужно, чтобы во вторник кто-то подвез меня в Белфаст! — Пожар у Джулии важнее, — настаивал папа. — Да пусть там все сгорит! — заявила Хелен. — Будет ей уроком. Алкоголичка несчастная! Добрая у нас Хелен девушка. Я ушла подальше от поля сражения за телефон. Поднялась наверх, перенесла корзинку с Кейт в мамину спальню и устроилась там смотреть рекомендованный фильм по маленькому телевизору. Это самое малое, что я могла сделать, после того как так мерзко вела себя с Адамом. Ну, ничего. Я смогу все с ним обсудить при следующей встрече. Если эта следующая встреча состоится. 18 Пока я изображала из себя мать-алкоголичку (и дочь-алкоголичку, и сестру-алкоголичку, если быть совсем точной), время стояло. Теперь же, когда я начала жить снова, оно потекло быстро и, не успела я оглянуться, понеслось вскачь. День летел за днем, как в тех фильмах, где режиссер хочет изобразить быстротечность времени и показывает календарь, с которого ветер срывает листок за листком. Листки летят прочь сначала в сопровождении желтых листьев (уже осень), а потом и снежинок (вот и зима пришла). Не успела я оглянуться, как прошли выходные. Хотя для такой бездельницы, как я, нет большой разницы между выходными и буднями. Каждый день — выходной. Но наступило утро понедельника. Джеймс уже вернулся с Карибского моря. Или с Канарских островов. Или с маленького частного острова на берегу Рая. В общем, оттуда, куда он уезжал, подлец и предатель. Мне предстояло позвонить ему. Но я чувствовала себя на удивление спокойно: раз надо, так надо. Разумеется, я могла спокойно думать о Джеймсе, потому что очень беспокоилась по поводу Адама. Но в понедельник, кроме звонка Джеймсу, меня ждало еще одно испытание. Прошло шесть недель после родов, и мне надо было показаться врачу. Посещение это было своего рода подтверждением, что роды прошли благополучно. Нечто вроде вечеринки после удачно завершенного фильма. Вот только на таких вечеринках актерам, операторам и другим членам команды не надо залезать на кресло, задирать ноги и позволять незнакомым людям копаться в ваших интимных местах. Разве что у них возникнет такое желание. Кейт тоже следовало показать в детской клинике — вот мы и отправились вместе. Я гордилась собой. Мне не только ежедневно удавалось подниматься с постели и вести себя как нормальный человек, что само по себе было чудом. Жизнь и все с ней связанное стало снова доставлять мне удовольствие. Кейт уже пару раз возили в клинику, так что она привыкла. Но я была не готова к какофонии оглушительного рева, которая встретила нас на пороге. Казалось, там собрались несколько тысяч орущих младенцев, которых тщетно пытались успокоить расстроенные мамаши. Честно говоря, некоторые мамы ревели громче своих чад. — Если бы она только перестала плакать! — говорила одна из мам со слезами в голосе. — Хотя бы на пять минут… «Господи!» — подумала я в ужасе. И внезапно поняла, как мне, в сущности, повезло. Кейт не только была на редкость спокойным ребенком, но у меня еще были мама с папой, да, наверное, и Анна с Хелен, которые могли помочь мне с ребенком. Когда я вела себя как антихрист, Кейт в клинику возили мама и папа. Бог мой, передать не могу, как мне теперь было стыдно! Как могла я так небрежно относиться к своему замечательному ребенку?! Меня утешало только одно: ни один мужчина не сможет расстроить меня так, как Джеймс. Кейт прошла свою проверку первой. Сестра оказалась рыжей красоткой из Галуэй. Почему медсестры всегда хорошенькие и сексуальные? Уверена, что существует старая легенда, которая объясняет это непонятное явление. Давным-давно жило племя женщин, каждая из которых была невероятно красива. Мужчины умирали от страсти к ним, и все остальные женщины чувствовали себя униженными. Рушились счастливые семьи, когда женатые мужики влюблялись в этих красоток. Женщины из других, некрасивых племен кончали жизнь самоубийством, потому что не могли соперничать с этими сиренами. Надо было что-то делать. Вот господь и распорядился, чтобы все хорошенькие женщины стали медицинскими сестрами и носили ужасные туфли на шнуровке и отвратительные халаты, в которых зад выглядел огромным. Таким образом их привлекательность сильно уменьшилась. И по сей день симпатичные женщины должны идти в медсестры, чтобы их красота скрывалась под ужасной спецодеждой. Хотя как моя история согласуется с супермоделями и их потрясающими туалетами, я объяснить не могу. Ладно, проехали. Сестра плотно закрыла за нами дверь, но рев в приемной все равно был слышен, прерываемый время от времени жалобным вскриком: — Хоть на пять минут, о большем я и не мечтаю! — Вас этот гвалт с ума не сводит? — с любопытством спросила я сестру. — Нет, что вы, — сказала она. — Я уже давно ничего и не слышу. Она начала осматривать Кейт. Моя умная дочка даже не плакала. Я ею очень гордилась. Мне хотелось открыть дверь в приемную и сказать всем орушим детям: — Смотрите, вот как надо себя вести! Я смотрела, как сестра проверяет основные реакции Кейт. Все было в норме. — Она хорошо поправляется, — сказала сестра. — Спасибо, — просияла я. — Идеально здоровый ребенок, — улыбнулась медсестра. — Спасибо, — еще раз поблагодарила я. Я открыла дверь, и меня едва не опрокинула новая волна визга и рева. Мы с трудом пробились сквозь толпу красномордых и вопящих детей. Насколько я смогла понять, часть из них пришла делать прививки и вносила свою лепту в общий крик и гам. Когда я со вздохом облегчения закрыла за собой дверь, последнее, что я услышала, было жалобное стенание: — Хоть три минуты! Я согласна на три… Нам пришлось подождать моей очереди к врачу. Я пролистала журнал «Уоменз Оун», датированный примерно началом столетия (кринолины этой осенью явно не в моде). Кейт немного поспала. Такая славная девочка! Наконец вызвали меня, и я вошла в кабинет. Доктор Китинг оказался милым старичком — серый костюм, седые волосы, приятные манеры. — Привет! Ага, значит, это Клэр и ее дочка Кэтрин, — сказал он, прочитав историю болезни, лежащую на столе. — Идите сюда и садитесь. Через несколько секунд он поднял глаза и, не обнаружив меня на стуле напротив, с беспокойством оглядел кабинет, удивляясь, куда это я подевалась. Я поставила корзинку с Кейт на пол и оказалась в гинекологическом кресле со снятыми трусиками с такой скоростью, что у него, очевидно, закружилась голова. Старые привычки живучи. В следующий раз, когда мне придется идти к врачу — неважно, по какому поводу: из-за боли в ухе или сломанной кисти, — мне с трудом придется сдерживать себя, чтобы не снять трусы и не начать оглядываться в поисках знакомого кресла. Доктор произвел все необходимые манипуляции с помощью моей старой подруги — смазанной вазелином перчагки. Извините за отвратительные подробности. Честно, я вам очень сочувствую. А ведь было время, когда я чуть не падала в обморок при одной мысли, что мне надо сдать мазок на анализ. Теперь же, после беременности и родов, я спокойно перенесу операцию по удалению матки под местным наркозом, причем буду жизнерадостно обсуждать с хирургом последнюю передачу по телевизору. Но я забыла, что не у всех такой богатый опыт, как у меня. — У вас все прекрасно зажило, — возвестил доктор с таким видом, будто это небывалое достижение. — Спасибо, — ответила я, улыбаясь ему между своих задранных ног. — Да, никаких осложнений, — продолжил он. — Кровотечения больше нет? (Извините, я скоро закончу.) — Да, кончилось неделю назад, — сообщила я. — И швы прекрасно зарубцевались, — сказал он, продолжая что-то щупать и дергать. — Спасибо, — снова улыбнулась я. — Все, можете слезать, — сказал он, и я мгновенно соскочила с кресла. — Все остальное в порядке? — спросил он, когда я оделась. — Прекрасно, — ответила я. — Замечательно! — И внезапно выпалила: — А когда я снова смогу заниматься сексом? (Зачем я об этом спросила?) — Ну, шесть недель прошли, так что когда пожелаете, — расщедрился он. — Можете начать хоть сейчас. Он откинул голову и громко захохотал, потом неожиданно смолк. Наверное, ему привиделось заседание медицинского совета и предложение его уволить. — Гм, — откашлялся он, успокаиваясь. — В любое время. — Будет больно? — с беспокойством спросила я. — Вначале может наблюдаться некоторый дискомфорт, но больно наверняка не будет. Попросите вашего мужа быть поосторожнее. — Моего мужа? — удивленно спросила я. Мужа я и в мыслях не держала. — Да, своего мужа, — подтвердил он тоже с некоторым удивлением. — Вы ведь замужем, миссис… да, миссис Уебстер, — сказал он, снова заглянув в записи. — Да, конечно, — покраснела я. — Но это я так, вообще интересуюсь. Я пока не планировала с кем-то пере-спать. Мне казалось, если я скажу «переспать» вместо «заняться сексом», то это как-то смягчит неловкую ситуацию, в которую я вляпалась. — Вот как?.. — отозвался он. Молчание. Изумление доктора Китинга тяжело повисло в воздухе. «Пора делать ноги», — решила я. — Пошли, Кейт! И мы поехали домой. — Ну, как все прошло? — спросила мама, открывшая нам дверь. — Прекрасно, — ответила я. — Сестра сказала, что Кейт хорошо набирает вес. — А как дела у тебя? — спросила она. — Судя по всему, лучше некуда, — ответила я. — Я в прекрасном состоянии. Могу гордиться своим влагалищем. Мама с неудовольствием взглянула на меня. — Совсем не обязательно быть вульгарной, — заметила она. — Я вовсе не вульгарна, — возразила я. Бог мой, уж если бы я взялась быть вульгарной, она бы узнала все подробности моего визита к доктору Китингу! — Пойдем попьем чаю, — предложила мама, — а то скоро по телевизору «Соседи» начнутся. — Мне никто не звонил? — спросила я с напускным безразличием, направляясь за ней в кухню. — Нет. — Понятно. — А что, ты ждешь от кого-то звонка? — спросила она, присматриваясь ко мне. — Да нет, — сказала я, ставя корзинку с Кейт на кухонный стол. — Тогда почему ты спрашиваешь? — Тон напомнил мне, что, как бы глупо она себя ни вела иногда, дурой моя мать не была, это точно. — И убери ребенка со стола, — велела она, шлепая меня по руке кухонным полотенцем. — Здесь люди едят. — Она абсолютно чистая! — возмутилась я. Я пила чай и думала: «Значит, Адам мне не позвонил». Может быть, он все еще на меня сердится? Кто знает, возможно, он вообще мне никогда больше не позвонит. И винить его в этом трудно: ведь я вела себя как психопатка, спорила с ним без остановки. И я не знаю номера его телефона, так что сама позвонить не могу. Так что скорее всего это конец. Роман, который не состоялся. Страсть, не приведшая ни к чему. Друзья по духу, разделенные обстоятельствами. Любовники, которые любят друг друга издалека… «Но ведь день еще только начался, — сказала я себе. — Дай ему время». Но он не позвонил. Я бродила вокруг телефона, тосковала и раздражалась. Я не хотела ничем заниматься. Я даже не могла читать. Кейт плакала и вертелась, но у меня не хватало терпения ее успокоить. Я без всякого желания просмотрела несколько сериалов вместе с мамой, поскольку не сумела придумагь убедительной причины, чтобы отказаться. К тому же я решила, что лучше смотреть третьесортную мыльную оперу, чем ввязываться в очередной разговор с мамой по поводу того, как повлияло мое университетское образование на мою самооценку. К тому же она чувствовала, что я почему-то переживаю. — Ты какая-то мрачная, — заметила она. — Ничего подобного! — огрызнулась я. — Прости, — сказала она. — Видит бог, тебе приходится нелегко. Что ж, тут с ней трудно было спорить. Но она, по-видимому, имела в виду ситуацию с Джеймсом, а не мои страдания по поводу отсутствия оной с Адамом. — Это ты извини, — сказала я, чувствуя себя последней негодяйкой из-за того, что сорвалась. Было шесть часов, отец уже вернулся с работы, а я все еще не позвонила Джеймсу. Черт бы все побрал! Я ведь собиралась, но сначала пришлось идти к врачу, потом я ждала звонка от Адама, и все остальное вылетело из памяти. Ладно, завтра первым делом позвоню. Небольшой скандал насчет ужина ненадолго отвлек меня. Вместе с отцом вернулась Хелен и требовала еду от «Макдоналдса». — Нет, Хелен! — крикнул отец. — Мы покупаем там еду только по выходным. — Это глупо! — тоже закричала Хелен. — В нормальных семьях ее едят по будням, а по выходным готовят что-нибудь домашнее! Иногда она могла быть очень грубой. В результате Хелен добилась своего, и отец отправился в «Макдоналдс» с длинным списком заказа. (Потом выяснилось, что он все, как обычно, перепутал — чизбургеры вместо мяса с сыром, кока-кола вместо диетической кока-колы и так далее.) Я весь вечер, потеряв всякий стыд, ошивалась около Хелен в надежде, что она что-нибудь скажет про Адама. Разумеется, я могла взять быка за рога и напрямую попросить у нее номер его телефона. Я ведь видела, что она не собирается никуда уходить ни с ним, ни с кем-то другим. Но мне не хватало смелости. Я установила, что она его не интересует, но не была уверена, не нравится ли он Хелен. После ужина папа велел Хелен идти в свою комнату и заниматься. Бедный папа! Ему, видимо, хотелось самоутвердиться. Удивительно, но Хелен после слабых протестов послушалась. Она, правда, обозвала папу негодяем и заявила, что режим в доме напоминает ей режим в нацистской Германии, но все же ушла в свою комнату. Я выждала несколько минут, взяла Кейт, поднялась наверх и постучала в ее дверь. За дверью послышался шум. Похоже, она прятала что-то под кровать. — О господи, Клэр, никогда так не делай! Я решила, что это отец! — воскликнула она, глядя на меня огромными глазищами. Она вытащила из-под кровати журнал под названием «Настоящие преступления» или что-то в этом роде. — Ты вообще когда-нибудь занимаешься? — поинтересовалась я. — Не-а, — презрительно отозвалась она. — А если завалишь экзамены? — спросила я, садясь на постель. — Не завалю, — заверила она. — Откуда такая уверенность? — Знаю, и все, — сказала она. Господи, мне бы ее нахальство. — Ну а как вообще дела в колледже? — спросила я в надежде, что она расскажет что-нибудь об Адаме. — Нормально, — ответила Хелен, явно удивившись моему интересу. Об Адаме ни слова. А я не могла спросить — не могла, и все! И тут я услышала телефонный звонок. Первый звонок за весь день. Я молнией сорвалась с кровати и оказалась на лестнице. «Слава богу, что я не попросила у Хелен номер телефона Адама! — подумала я с облегчением. — Я бы выдала себя, а теперь в этом нет необходимости». — Алло, — сказала я, стараясь сделать свой голос приятным, спокойным и извиняющимся одновременно. «Прости, Адам, я никогда больше не буду себя с тобой так вести». — Здравствуйте, могу я поговорить с Джеком Уол-шем? — раздался мужской голос. Моей первой мыслью было — на черта Адаму понадобился мой отец? Но тут я поняла, что звонил вовсе не Адам. Подлец! Как он посмел?! Я едва шею не сломала, слетая по лестнице, а теперь получается, что это не он! — Да, мистер Бреннон, я его сейчас позову, — сказала я. Я с несчастным видом поплелась вверх по ступеням — значительно медленнее, чем я спускалась вниз. Пришлось вернуться в комнату Хелен: она все еще была мне нужна. Хелен играла с Кейт и не сочла нужным прокомментировать мой стремительный полет по лестнице. Это одно из огромных преимуществ общения с такими эгоистками, как моя сестрица. Она крайне редко замечает что-то, не происходящее непосредственно с ней. Тут как раз появилась Анна в цыганской юбке, с развевающимися волосами и отсутствующим выражением на лице. Я была рада ее видеть — мы не встречались почти неделю. Она прошла по розовой спальне Хелен в сапогах, которые маме так хотелось выбросить, и села рядом с нами на кровать. Потом выудила из своей расшитой зеркалами и бусами сумки примерно сотню шоколадок и принялась с энтузиазмом поедать их. Никогда ничего подобного не видела! Оставалось предположить, что они имели какое-то отношение к наркотикам. — Не трожь! — пробормотала она с набитым ртом, когда Хелен стала сдирать с шоколадок обертки и заглатывать их практически целиком. — Свои купи, Хелен! — Дай мне только парочку «Баунти», и я больше не буду ничего трогать, — сказала Хелен. Естественно, врала. Но Анна покорно кивнула головой. Бедная Анна. Остаток вечера я провалялась на кровати Хелен, объедаясь шоколадом, вполуха прислушиваясь к перепалке между Хелен и Анной и ожидая звонка от Адама. Как вы уже догадались, он не позвонил. «Это ничего, — уговаривала я себя, — ведь он не обещал звонить. Он обязательно позвонит завтра. И уж точно в ближайшие несколько дней, — уговаривала я себя. — Ведь ясно, что ты ему нравишься!» Но, несмотря на всю свою браваду, я знала, что он не позвонит. Не понимаю откуда, но знала. Очевидно, моя способность предвидеть несчастья слегка обострилась после бегства Джеймса. Опыт — великое дело! 19 На следующее утро наш дом напоминал Центральный вокзал. Хелен отправлялась на два дня вместе с другими студентами в Белфаст и определенно полагала, что сборы не только следует оставлять на последнюю минуту, но что в это мероприятие следует вовлекать все семейство. В это утро меня разбудил не плач Кейт, а осторожные шаги около моей постели. Кто-то пробрался в мою комнату с дурными намерениями. Я села в постели. — Кто это? — спросила я, зевая. Оказалось — Хелен. Я сама должна была догадаться. Она кралась к двери с охапкой моей одежды. — Ох, Клэр! — воскликнула она, испуганно вздрогнув и уронив мои новые сапоги на пол. — Я думала, ты спишь. — Как видишь, нет, — сухо заявила я. — Положи все обратно. — Жадина, — пробормотала Хелен, швыряя охапку одежды на пол. Моим тряпкам явно предстояло путешествие в Белфаст. Я слышала, как она спустилась на кухню, откуда сразу же послышались крики. Что с ней такое? Куда бы ни пошла, везде ругается. Проснулась Кейт. Лежала и смотрела в потолок. — Почему ты не плачешь, детка? — мягко спросила я. — Почему ты не разбудила меня и не предупредила, что плохая тетка Хелен ворует мои одежки? Я взяла дочку и положила рядом с собой в постель, прижав ее теплое маленькое тельце к груди. Мы немного полежали, подремали, послушали крики, доносящиеся из кухни. «Надо встать, — подумала я. — Кто знает, вдруг Хелен упомянет Адама до отъезда». Но тут Кейт начала требовать, чтобы ее накормили, так что я вылезла из постели и оделась, едва не споткнувшись о валяющиеся на полу вещи. Потом мы вместе с Кейт спустились вниз. Там продолжался спор. Анна, мама и Хелен сидели за столом, заваленным мусором, оставшимся после завтрака, — пакетами из-под каши, чайными пакетиками, пакетами из-под молока и грязной посудой. Мама с Хелен громко спорили. Анна туманно улыбалась и крутила в руках неизвестно откуда взявшуюся незабудку. — Понятия не имею, где зеленый шарф и перчатки! — горячо утверждала мама. — Но я же оставила их на холодильнике, — возражала Хелен. — Что ты с ними сделала? — Ну. если бы ты не клала их на холодильник, а положила туда, где им место, сейчас бы ты знала, где их найти, — отвечала мама. — Холодильник — как раз самое подходящее место, — заявила Хелен. — Я туда всегда все кладу. — С добрым утром, — приветливо поздоровалась я. Они меня полностью проигнорировали. По непонятной причине дверь во двор была распахнута, и оттуда дул настоящий сибирский ветер. Дичь какая-то. Ведь в доме маленький ребенок. Да мы все простудимся и умрем! Я быстро прошла к двери и, держа Кейт одной рукой, другой исхитрилась закрыть и запереть дверь. — Зря ты это сделала, — мрачно заметила Анна. Я удивленно взглянула на нее и решила вывести из транса (слишком рано даже для Анны). — Почему? — спокойно спросила я. — Или Богородица накажет меня за то, что я закрыла ей доступ в нашу кухню? — Нет, — ответила Анна, глядя на меня так, будто я совсем свихнулась. Тут за дверью послышалась какая-то возня и бормотание: кто-то пришел в раздражение, обнаружив дверь закрытой. Замечательный язык для Богородицы, доложу я вам! Анна вздохнула, встала и открыла дверь. В дверях стоял отец, которого почти не было видно из-за огромной охапки выстиранного белья. — Кто закрыл эту проклятую дверь? — прокричал он сквозь груду джинсов и свитеров. — А, это твоих рук дело! — прошипел он, обращаясь к бедняжке Анне, которая стояла, положив руку на дверную ручку. — Нет, папа, это я закрыла, — поспешно вмешалась я, а то нижняя губа Анны уже начала дрожать и она была готова расплакаться. — Нам было холодно, — попыталась я объяснить, когда отец направил на меня свой гневный взгляд. — Не потому, что я хотела оставить тебя снаружи. Господи, что за компания невротиков! В сравнении с остальными членами моей семьи я была просто образцом нормальной женщины. — Ясно, — сказал папа и швырнул охапку белья на стол, не обратив внимания на грязь и мусор. — Что из этого тебе нужно? — Ох, Хелен, почему ты такая вредная? — вздохнула мама. — У тебя полная комната одежды, но тебе требуется именно та вещь, которая либо стирается, либо сушится. Хелен по-кошачьи улыбнулась. Ей нравилось, когда говорили, что она вредная. Тогда она чувствовала свою власть. Выбрав из кучи одежды на столе несколько предметов, она протянула их отцу. — И что мне с ними прикажешь делать? — изумленно спросил он. — Но их надо погладить! — не менее изумленно сказала Хелен. — Погладить? — удивился отец. — Кто же, по-твоему, их должен гладить? Я? — Ты ведь не собираешься послать меня в Белфаст в мятых шмотках? — возмущенно спросила Хелен. — Я не могу ходить по Белфасту и выглядеть как бомжиха. Они решат, что все католики неряхи и грязнули. — Правильно, так оно и есть! — закричал папа, выставив вперед руки, словно защищаясь от ее страстного воззвания. Бедняга! У него не было ни малейшего шанса. Все понемногу успокоились, начали жевать тосты, запивая их кофе, и беседовать — хотя назвать это беседой можно было лишь с натяжкой. — Догадайтесь, с кем я буду жить в Белфасте? — нараспев спросила Хелен. Я хорошо знала этот ее невинный тон и сразу заподозрила неладное. — С кем? — спросила Айна. — С протестанткой! — таинственно сообщила Хелен. Мама продолжала спокойно пить чай. — Мам, ты слышала, что я сказала? — надула губы Хелен. — Я буду жить с протестанткой. Мама невозмутимо взглянула на нее. — Ну и что? — Но разве мы не ненавидим всех протестантов? — Нет, Хелен, мы никого не ненавидим, — объяснила ей мама так, будто разговаривала с четырехлетним ребенком. — Даже протестантов? Хелен обязательно хотелось затеять ссору. — Да, даже протестантов. — Но вдруг мы попадем под их влияние? Станем странно себя вести и начнем возиться с составлением букетов… Хелен где-то набралась отрывочных сведений насчет того, что представляют собой протестанты, и получилась чудовищная смесь Вельзевула и мисс Марпл. Разумеется, у них рога, копыта на ногах и огонь изо рта. К тому же они делают свой собственный джем. — Ну и что? — ничуть не испугалась мама. — Вдруг я никогда больше не буду ходить к мессе? — попыталась напугагь ее Хелен. — Но ты и так не ходишь, — удивилась Анна. К счастью. Кейт, почувствовав плохое настроение присутствующих, принялась орать, как иерихонская труба. Я поняла, что ее ждет успешное дипломатическое будущее или работа в ООН. Все кинулись греть ей бутылку, Анна и Хелен едва не сбили друг друга с ног. Папа занялся доставанием гладильной доски и демонстративно начал гладить, так усердно нажимая на кнопку «пар», что кухня вскоре стала напоминать сауну. Мама некоторое время сидела не шевелясь, будто была сделана из камня, но потом начала убирать со стола и с мрачным видом вышвыривать надкусанные остывшие тосты в мусорное ведро. А жаль, потому что я любила холодные тосты. Но у меня хватило ума не переходить дорогу своей матери вскоре после того, как ее известили, что одна из ее дочерей не будет больше ходить к мессе. Даже если эта дочь — не я. Ситуация постепенно нормализовалась, но Хелен не могла долго пребывать в спокойном состоянии. — Интересно, как будет в Белфасте? Вдруг меня убьют? — принялась она размышлять вслух. — Под пулю попаду, или бомба взорвется? Очень может быть, что вы видите меня в последний раз. Мы все обалдело уставились на нее. Даже Кейт замолчала. Нет, разумеется, так нам повезти не может! — Или меня похитят, — мечтательно продолжала она. — Как Брайана Кинана. У него тоже есть две страшненькие сестренки, хотя у меня их целых четыре, — торжествующе закончила она, довольная тем, что обнаружила сходство между собой и жертвой похищения. — Они не страшненькие! — возмутилась мама. — Спасибо, мам, — сказала я и ехидно улыбнулась Хелен. — Да не о тебе речь, — раздраженно заявила мама. — Я говорю о сестрах Брайана. — Вот как… — расстроилась я. Хелен все еще болтала насчет похищения, и мое сердце истекало кровью от жалости к воображаемому похитителю. Любой, рискнувший похитить Хелен, будет убежден, что его подставили. Что она представляет собой некое тайное страшное оружие, присланное из стана врага. Ее нельзя было ничем напугать. Хелен вернется домой целой и невредимой, не только с выплаченными за нее деньгами, но и с запиской, в которой террористы выразят сочувствие ее семье. Но наконец она ушла. Какой-то несчастный идиот по имени Энтони будет иметь сомнительное удовольствие ехать с ней три часа в одной машине до Белфаста. Об Адаме Хелен не сказала ни слова. Чтоб ей пусто было! Кто знает, может, и он едет в Белфаст. Или уже там… А может, все телефонные линии в его районе вышли из строя и он поэтому не звонит мне? Или он попал под велосипед и лежит в госпитале с различными травмами? Но, самое главное, он мне не позвонил. И не позвонит. Что же мне теперь делать? Самое удивительное, я практически не вспомнила Джеймса ни разу за последние два дня. В голове у меня был только Адам, Адам и Адам. Точно так же, как стюарды на тонущем «Титанике» больше беспокоились о переполненных пепельницах в баре, чем об огромной дыре в корпусе судна, через которую тоннами поступала вода, так и я волновалась о незначительных вещах, забыв о главном. Иногда так легче жить. Ведь я ничего не могла поделать с огромной дырой, тогда как вытрясти пепельницы было в моей власти. Такая вот аналогия. В результате такого моего настроения я весь вторник проболталась дома. Я тосковала, не находила себе места и все воспринимала трагически. Позвонила ли я Джеймсу? Простите, но нет. Я страдала от приступа жалости к себе. Видит бог, я не пыталась себя оправдать. Но я пребывала… в жуткой депрессии, черт бы все побрал! 20 На следующий день мне лучше не стало. Вы когда-нибудь видели человека, который практически умирал от жалости к себе? «Глупо, — решила я. — Пора положить этому конец». Я вылезла из постели и привела в порядок Кейт. Затем занялась собой. Не волнуйтесь, я не буду повторяться, то есть пить и ходить немытой. Нет, до этого пока не дошло. Я кое-как прожила день. По правде сказать, без особых достижений: я не нашла лекарства от рака, я не придумала колготки, в которых не спускаются петли… и, стыдно признаться, я не позвонила Джеймсу. Знаю, знаю, простите. Я должна была позвонить. Но я чувствовала себя такой пустой и одинокой! Впрочем, это, разумеется, не извиняет моей безответственности. Так или иначе, но в четверг я вылезла из постели и позвонила Джеймсу. Я даже не нервничала. За это мне надо благодарить Адама, потому что, направляясь к телефону, я думала: «Ха! Не воображай, что ты — нечто особенное. Это не так. Ты не единственный мужчина, способный заставить меня чувствовать себя печальной, одинокой и отвергнутой. Существуют миллионы других, кто способен на такое же. Вот тебе!» Возможно, не самая идеальная позиция с точки зрения уважения к себе, но тем не менее. Я набрала лондонский номер и отметила, что руки совсем не дрожат. И я не заикаюсь. «Как интересно! — подумала я. — Джеймс уже не может привести меня в разобранное состояние». Во всяком случае, процедура набирания лондонского номера точно не может. Рановато зазнаваться. Я уверенным и твердым голосом попросила секретаршу позвать его к телефону. Мне казалось, что Лондон находится за миллион миль от Дублина, как будто на другой планете, хотя я видела его каждый вечер по телевизору. Голос секретарши доносился издалека и казался совсем чужим. Как Джеймс теперь для меня — далекий и чужой. Хотя, возможно, все дело было в том, что секретарша у него родом из Греции. Так или иначе, но я спокойно ждала, когда он возьмет трубку. Подумаешь, большое дело! Что я теряю? Ничего. Как сказал какой-то ироничный и, наверное, очень несчастный человек, свобода просто означает, что тебе нечего терять. До того, как я услышала это выражение, я всегда полагала, что свобода означает возможность пойти купаться во время месячных. Как мало я тогда знала! Разумеется, когда вам двенадцать, вы верите всему. К примеру, вы знаете, что невозможно зачать ребенка, если вы занимаетесь любовью стоя? Честно, это чистая правда. Просто плакать хочется, какой невинной девочкой я когда-то была. Ох, простите, вам ведь интересно узнать, как все прошло с Джеймсом. Я еще не сказала? Его не оказалось на месте. Он был на совещании или где-то еще. Нет, я не назвала секретарше своего имени. И вы не ошибетесь, если предположите, что я почувствовала некоторое облегчение от того, что мне не придется с ним говорить. Но ведь я ему позвонила, верно? Так что на пару часов я могу перестать чувствовать себя виноватой. У меня даже поднялось настроение. От радости я взяла Кейт из корзинки и закружилась вместе с ней. «Наверное, прелестная картинка! — подумала я. — Прелестный ребенок на руках у любящей матери». Кейт слегка перепугалась и заплакала. Ничего страшного. Я ведь хотела как лучше! Хотя, возможно, центр тяжести Кейт слегка сместился. — Не сердись, малышка, — сказала я. — Давай наденем наш самый красивый комбинезон и поедем в город. Так мы с Кейт отправились в город. Покупать себе еще одежду мне совесть не позволяла. Но я могла купить что-то для Кейт. Ха! Не тратьте зря время и не пытайтесь меня усовестить. У меня железное алиби. Я в самом деле купила ей прелестное платье. Даже самый маленький размер был слишком велик для нее, но ничего, она вырастет. Еще я купила ей ползунки бледно-голубого цвета с рисунком в виде темно-синих горошин и маленькую курточку в тон, на «молнии» и с капюшоном. И носочки. Про ее носочки я могу говорить часами. Крошечные, пушистые, мягкие и теплые, чтобы ее маленькие розовые лапки не мерзли. Иногда на меня накатывала такая волна любви к ней, что мне хотелось изо всех сил сжать ее в объятиях. Но я боялась ей навредить. Потом мы отправились в книжный магазин. Уровень адреналина в моей крови вырос еще за несколько десятков футов до магазина. Я обожаю книги. Почти так же, как одежду, а этим много сказано. Мне нравится держать их в руках, ощущать их запах. Для меня книжный магазин — настоящая пещера Аладдина. За блестящими обложками скрываются целые миры. Вам остается только раскрыть книгу и взглянуть. Целый мир, который я выбрала, принадлежал некой Саманте, у которой «было все». Дворец во Флоренции, пентхауз в Нью-Йорке, дом рядом с Букингемским дворцом, умопомрачительные бриллианты, пара издательств, реактивный самолет, бойфренд — какой-то граф или герцог и очень важная тайна, скрытая далеким прошлым. Я готова была поспорить, что до того, как ей так сказочно повезло, она была проституткой и лесбиянкой. Быть просто проституткой недостаточно: это уже никого не шокирует. Требуется еще что-то, чтобы поймать читателя на крючок. Лесбиянство пока еще не полностью заездили. Людям все еще интересно об этом читать. А что будет, когда люди перестанут поднимать брови при слове «лесбиянка»? О чем тогда писать? Страшно подумать! О скотоложцах? О некрофилии? О людях, занимающихся сексом с рекламными агентами? Отвратительная перспектива! Конечно, я могла купить что-нибудь из книг добрых старых авторов. Типа Бронте или Джозефа Конрада — он всегда дает тебе возможность посмеяться. Но мне не хотелось напрягаться. Так что я купила настоящую белиберду. Когда я вышла из книжного магазина, прижимая к себе Кейт и только что купленный, весь в золоте бестселлер, я случайно прошла мимо кафе, где мы несколько дней назад сидели с Адамом. У меня еще оставались свободными два с половиной часа, так что я решила посидеть там. И можете себе представить, всего через полтора часа в кафе вошел Адам. Какое совпадение! Не иначе как вмешалось божественное провидение. Я не слишком религиозна, но я знаю, когда нахожусь в присутствии господа. Я вас не убедила? Ладно, тогда лучше все выложить начистоту. Я лелеяла тайную надежду, что, может быть, если я поеду в город, то встречу там Адама. А поскольку в субботу он отправился именно в это кафе, как и некоторые из его сокурсниц, то имелся маленький шанс, что он окажется там и в четверг. Все знают, чем занимаются студенты, если не пьют и не принимают наркотики. Они часами сидят за столиками в кафе с одной чашкой холодного кофе на десятерых. Возможно, я просидела за своим чаем излишне долго. Некоторые могут даже предположить, что я ждала Адама… Так что, когда он наконец пришел, вряд ли это можно было отнести к божественным или метафизическим явлениям. Можно даже сказать, что я подстроила нашу встречу, хотя это несправедливо. Господь помогает тем, кто помогает себе. Если бы я провалялась в постели с книжкой, разве бы я его встретила? Разумеется, нет! Я сидела, одним глазом уткнувшись в книгу про Саманту, а другим следя за дверью. Хотя я и надеялась, что он придет, я не была готова к тому, что почувствую, когда он появился. Он был таким… он был таким сногсшибательным! Высокий, сильный и одновременно по-мальчишески трогательный. «Тихо, тихо, — сказала я себе. — Дыши глубже». Я с трудом сдержалась, чтобы не положить Кейт на стол и не броситься ему на шею. Но вовремя напомнила себе, что уже исчерпала свою квоту невротика, так что неплохо было бы вести себя как нормальная, спокойная женщина. Черт, если немного потренироваться, то можно даже стать такой. Вот я и сидела, демонстрируя спокойствие и невозмутимость. Наконец он меня заметил. Я боялась, что он встанет на дыбы, заржет, как испуганная лошадь, и рванется к двери с такой скоростью, будто за ним гонятся все силы ада. Я ждала, что он промчится через кафе, сбивая с ног людей, опрокидывая столы и стулья, разливая кофе на невинных посетителей, и с широко раскрытыми глазами, указывая пальцем на меня и Кейт, крикнет тому, кто захочет слушать: — Она сумасшедшая, настоящая психопатка! Не подходите к ней! Но он ничего такого не сделал. Он мне улыбнулся. Хотя, должна признать, его улыбка была несколько настороженной. — Клэр? — сказал он, подходя к моему столику. — И Кейт! — добавил он. И не ошибся. Надо же, все замечает! Он поцеловал Кейт. Меня он не поцеловал. Но это я смогу пережить. Я была так рада его видеть, рада, что он хочет говорить со мной, что мне было почти безразлично, кого из нас он поцеловал. — Не хочешь посидеть с нами? — вежливо спросила я. Сдержанная, воспитанная, хозяйка своих эмоций, вот я какая. Ничего такого, что могло бы его спугнуть. — Ладно, — сказал он, осторожно, внимательно наблюдая за мной. — Вообще-то я зашел выпить чашку кофе. — Прекрасно, — сказала я, изображая полную невозмутимость. Он ушел. Я осталась ждать. Я ждала и ждала. «О господи! — печально подумала я. — Он наверняка сбежал. Он не хочет иметь со мной ничего общего. Наверное, вылез через маленькое окошко в мужском туалете, пробрался между мусорными бачками, которых всегда полно на задах кафе, и сбежал». Я положила книгу в сумку (знаете, я так ему обрадовалась, что совершенно забыла спрятать эту дрянную книгу) и поправила упряжь Кейт. Ладно, во всяком случае, я попыталась. И я была этому рада. Я не получила того, что хотела, но, по крайней мере, я взяла на себя ответственность за свою жизнь. Я попыталась что-то наладить. Я не вела себя как пассивная жертва, сдавшаяся без сопротивления. Не сработало, ну и что с того? Самое главное — попытаться. И когда в следующий раз я встречу хорошего мужчину, я не буду изображать из себя слезливую школьницу и подозревать его во всех грехах. Я уже собралась встать, когда Адам появился с подносом, на котором стояли чашки с кофе и лежали плюшки. Подлец! Я только что была взрослой, зрелой и мудрой, и все абсолютно зря, черт побери. Мне даже захотелось прогнать его, попросить оставить меня в покое. Всего несколько минут назад я смирилась с мыслью, что потеряла его, так что же мне делать теперь? Наслаждаться его обществом? У вас что, крыша поехала? — Извини, что задержался, — сказал он. — Там кассирша вдруг впала в истерику и… Эй, куда это ты собралась? На его лице отразилось изумление, которое тут же сменилось огорчением. — Прости, — пробормотала я, чувствуя себя ужасно. — Почему ты уходишь? — сердито и обиженно спросил он. — Извини, что я так долго. Но я надеялся, что ты подождешь. — Я решила, что ты ушел, — промямлила я. — Почему? — удивился он. — Почему я должен был уйти? — Не знаю, — сказала я. Меня аж тошнило от смущения. — Послушай! — Он так резко поставил поднос на стол, что кофе расплескался. Я вздрогнула от испуга. — Садись, — сердито сказал Адам. Положил руки мне на плечи и решительно усадил меня снова на стул — Прости, Кейт, — извинился он. По-видимому, на ее маленьком личике отразилось удивление от такой перемены. — А теперь скажи мне, — снова обратился он ко мне, — что, черт возьми, происходит? — В каком смысле? — тихо спросила я. Адам явно пытался сдержать гнев, и меня это пугало. — Почему ты со мной так обращаешься? — сердито спросил он, приблизив ко мне лицо. Я не могла поверить своим глазам. Куда подевался приятный и вежливый Адам? — Как — так? — тупо спросила я. Я его боялась, но, подобно зайцу, попавшему в свет фар, не могла отвести взгляда от гневной голубизны его глаз. — Как будто я какой-то подонок! — Это неправда… — удивленно прошептала я. Я ведь не делала ничего подобного, верно? — Нет, ты именно так со мной обращаешься! — рявкнул он, впиваясь пальцами в мои плечи. — Практически с первого дня нашего знакомства. Когда мы познакомились, ты мне очень понравилась, мне хотелось тебя видеть, что тут такого? — продолжил он, распаляясь. — Ничего. — прошептала я. — Тогда почему ты ведешь себя так, будто я какой-то Казанова? Почему ты решила, что я путаюсь с твоей маленькой сестрой? Почему ты решила, что я уйду и оставлю тебя сидеть здесь, скажи мне, почему?! Люди за соседними столиками начали заинтересованно оглядываться на нас, но Адам ничего не замечал, а я не считала разумным указывать ему на это, особенно в его теперешнем состоянии. — Разве ты не понимаешь, что оскорбляешь меня? — резко спросил он. — Нет, — пробормотала я, боясь взглянуть на него. — Так вот, оскорбляешь! Я не знала, что сказать. Сидела и смотрела на него. Внезапно я осознала, как близко от меня находится его лицо. Нас разделяло всего несколько дюймов. Я могла разглядеть каждый отдельный волосок в его щетине, слегка загорелую кожу, плотно обтягивающую скульптурные скулы, ровные белые зубы, чувственный рот… Внезапно он замер. Злость, кажется, покинула его. Мы сидели, подобно статуям, уставившись друг на друга. Его руки все еще лежали на моих плечах. Я остро ощущала его силу — и его уязвимость. Потом он отодвинулся от меня и долго сидел, устало свесив руки. — Адам, — рискнула я позвать. Он даже не взглянул на меня. Просто сидел, склонив голову и демонстрируя мне свои роскошные темные волосы. — Адам, — повторила я и осторожно коснулась его руки. Он напрягся, но руки не отнял. — Дело не в тебе, а во мне, — неуклюже пробормотала я. После небольшой паузы он спросил: — Что ты имеешь в виду? По крайней мере, так мне послышалось, потому что разобрать было сложно. Он низко опустил голову и говорил практически в свой свитер. — Потому что это моя проблема, — промямлила я. Эти слова дались мне нелегко, но я должна была их сказать. Я чувствовала, что в долгу у него. Я обидела его, и самое меньшее, что я могла сделать, это объяснить, что творится в моей голове. Он сказал что-то еще. — Прости, Адам, но я не разобрала, — извинилась я. Он поднял голову и посмотрел на меня. Даже в плохом настроении он невероятно красив. — Я спросил, в чем твоя проблема? — повторил он. Меня снова охватил страх. Я должна все исправить! Но говорить с ним, когда он в таком дурном расположении духа, было трудно. — Все дело в том, что я не уверена в себе и подозрительна, — сказала я. Он промолчал. Сидел и мрачно смотрел на меня. — Ты не сделал ничего плохого… — заикаясь, продолжила я. Он слегка кивнул — во всяком случае, мне так показалось. Но я немного осмелела и продолжила: — Я подумала, что ты ушел, так как не хотел со мной разговаривать. — Ясно, — сказал он без всяких видимых эмоций. Мне захотелось его стукнуть. Ну, ради бога, прояви же хоть какую-нибудь реакцию. Скажи мне, что я дурочка, что ты всегда хотел меня видеть… Адам молчал. Кто знает, может, ему не нравилось, что я напрашиваюсь на комплименты? Тоже можно понять. А может, самое время перестать пытаться им манипулировать? Но иногда ты делаешь это так же машинально, как, например, дышишь. Хотя гордиться тут нечем. Я попыталась объясниться: — Я думала, что ты не хочешь со мной разговаривать, потому что я наговорила тебе столько глупостей по телефону в субботу. — Точно, наговорила, — согласился он. — Но я боялась, — печально поведала я. — Чего? — поинтересовался он, но уже не так зло. — Да… всего, по сути, — сказала я. И тут, к моему ужасу, глаза мои наполнились слезами. Но я не нарочно, клянусь, не нарочно! — Прости, — всхлипнула я. — Я вовсе не хочу тебя разжалобить. — И правильно, — заявил Адам. — Потому что это не сработает. «Бессердечный негодяй!» — подумала я, но тут же выбросила эту недостойную мысль из головы. — Я реагирую на плач женщин, только если им не больше двух лет, — продолжил он, слегка улыбаясь, и дотронулся до личика Кейт. — Вот как? — заметила я и попыталась улыбнуться, хотя все еще продолжала плакать. — Так чего же ты так боишься? — спросил он. На этот раз довольно мягко. — Да всего на свете! Привязаться к человеку, а потом потерять его; показаться идиоткой, получить душевную травму, отпугнуть человека, быть чересчур прямой и откровенной или, наоборот, слишком отстраненной… — начала перечислять я. — Продолжать? Меня на несколько часов хватит. — Нет, достаточно, — сказал он. — Но мы все боимся того же. — Разве? — удивилась я. — Конечно, — уверил он меня. — Почему ты считаешь себя особенной? Знаешь, у тебя нет монополии на такие чувства. Я только не пойму, почему ты боишься меня. — Потому что… Я подумала, что ты пользуешься мной, чтобы возбудить ревность Хелен! — выпалила я. — Но я же сказал тебе, что это не так! — в полном изнеможении произнес он. — И еще я сказал, что понимаю, отчего ты так себя чувствуешь, хотя мне это и не нравится. — С чего это ты такой понимающий? — спросила я, на мгновение отвлекшись от собственных переживаний. — Мне казалось, мужчины не способны чувствовать такие вещи. — Только не я, — сказал Адам. Выглядел он печальным и задумчивым. Я догадалась, что думает он сейчас не только обо мне и Хелен. Что же случилось с ним? Какое горе он носит в душе? Я решила обязательно до этого докопаться. Но сначала надо было разобраться с текущими проблемами. И я смело взялась за дело. — После нашего разговора в воскресенье я поняла, что вела себя как истеричка, слишком болезненно на все реагировала и напугала тебя. Потому и решила, что ты никогда мне больше не позвонишь, — выпалила я, осторожно наблюдая за ним из-под ресниц. — Ну… — медленно начал он. «Господи, нельзя немного побыстрее? — в отчаянии подумала я. — Мои нервы уже на пределе». — Я и в самом деле не собирался тебе звонить, — признался он. — Вот как?.. Да, ничего себе вечерок выдался! Мне показалось, будто я получила удар в живот лошадиным копытом. Вообще-то это неправда, поскольку меня никогда не лягала лошадь. Но я чувствовала себя так, как когда лет в десять упала со стены на выдубленную солнцем лужайку, жесткую как асфальт. Упала прямо на живот. Я помню эту боль, ощущение тошноты и перехваченное дыхание. Примерно так я чувствовала себя сейчас. — Не потому, что мне не хотелось, — продолжил Адам, явно не понимая, как мне больно. — Но я решил, что так для тебя лучше. — В каком смысле? — спросила я, сразу почувствовав себя неизмеримо бодрее. — Тебе так много пришлось пережить за последнее время. Мне не хотелось тебя расстраивать. Просто ангел, да и только! — Ты меня не расстраивал, — сообщила я. — Да нет, точно расстраивал, — настаивал он. — Прости, но я же видел, что каждый раз при встрече со мной ты раздражаешься или огорчаешься. Меня окатила волна облегчения. — Это ты меня прости, что я так себя вела, — сказала я. Но… Я набрала полную грудь воздуха. Как-никак я сильно рисковала: собиралась признаться в своих чувствах. — Я скорее соглашусь видеть тебя, чем не видеть, — наконец выговорила я. — Правда? — по-мальчишески обрадовался он. — Да. — Ты уверена? — Уверена. — Значит, ты мне доверяешь? — Ох, Адам, — сказала я, одновременно плача и смеясь. — Я сказала, что хотела тебя видеть. И ни слова о доверии. — Ладно. — Он тоже засмеялся — правда, без всяких следов слез. — Но ты поверишь, если я скажу, что хочу видеть тебя, а не Хелен? — Да! — торжественно произнесла я. — Поверю. — И если кассирша поссорится с кем-то по поводу сдачи, впадет в истерику и сбежит со своего места, а мне придется ждать, чтобы заплатить за кофе, ты не подумаешь, что я удрал через черный ход? — Нет, — улыбнулась я, — не подумаю. — Значит, мы друзья? — умоляюще спросил он. — Да, — согласно кивнула я. — Мы друзья. А в голове у меня вертелось: «Друзья! Ты в самом деле сказала друзья ? Но вряд ли друзья ведут себя так, как тебе. хочется вести себя с Адамом. Вот, например, Лаура — твой друг, но ведь тебе не хочется содрать с нее одежду при каждой встрече? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но именно это хочется мне сделать с Адамом!» — Заткнись! — пробормотала я, обращаясь к себе. — Прости? — Адам встревоженно посмотрел на меня, явно решив, что я начала все по новой. — Да ничего, — улыбнулась я. — Все в порядке. — Ладно, — сказал он. — Раз мы во всем разобрались, давай договоримся о встрече. — Ой, я прямо не знаю, — снова закокетничала я. — Что ты делаешь в воскресенье вечером? — спросил он. Я сделала вид, что размышляю, хотя на ближайшее десятилетие никаких дел у меня назначено не было. — Может, ты бы зашла ко мне? Я бы приготовил тебе ужин… — предложил он. — Да, это было бы чудесно, — ответила я. — Договорились! — обрадовался он. — Дженни и Энди уехали на выходные, так что в квартире мы будем одни. — Вот как?.. — сказала я. Я ведь женщина светская. На самом деле я хорошо понимаю, что отправиться на квартиру к мужчине, когда остальных жильцов не будет дома, и согласиться на приготовление для тебя ужина означает не только отбивные или пасту. «Замечательно!» — подумала я. Я не могла поверить в свою удачу. — Хорошо, Адам, я согласна. Мы договорились о времени встречи. Потом он проводил меня и Кейт до машины, и мы отправились домой. 21 Итак, приготовления к воскресенью. Ингредиенты: одна брошенная, отвергнутая двадцатидевятилетняя женщина, недавно родившая ребенка; щедрая доза вины; немного предвкушения; пакетик беспокойства относительно вида своего тела; веточка возбуждения (дикого, если возможно); чайная ложка сконцентрированного глубокого отчаяния; немного паники по поводу растяжек на коже; две штуки черных чулок с кружевными резинками; одни забавные черные трусики; один черный бюстгальтер чудесного фасона; одно платье; одна пара туфель. Украшения: помада ярко-красного шлюшечного цвета; несколько слоев черной туши. Инструкция: отложите пока в сторону чулки, трусы и бюстгальтер. Они понадобятся позже. Начните с женщины. Проверьте ее глаза и кожу, чтобы убедиться, что не истек еще срок годности. Добавьте вину, предвкушение, беспокойство, возбуждение, отчаяние и панику. Тщательно перемешайте. Оставьте смесь на пару дней. В ванной комнате средних размеров подготовьте женщину для бритья ног, окраски волос и покрытия лаком ногтей на ногах. Перед началом обработайте тело дорогим лосьоном, время от времени переворачивая. Добавьте чулки, забавные черные трусики и бюстгальтер чудесного фасона. Попрактикуйтесь перед зеркалом, принимая соблазнительные позы, позволяя волосам упасть на глаза, и поучитесь смотреть из-под ресниц. Проверьте, что она все еще может ахать и выгибать спину и говорить нечто вроде: «Ох, милый, это было чудесно» или «О господи, только не останавливайся», при этом не меняя выражения лица. Договоритесь с сестрой — лучше с Анной, — чтобы она присмотрела за вышеупомянутым ребенком. Добавьте щедрую порцию ярко-красной помады, несколько слоев черной туши, короткое, на пуговицах, алое платье (красное — ведь цвет страсти?) и черные туфли с застежками вокруг щиколоток. По желанию: презервативы в сумке не помешают. Если нет возможности их приобрести — к примеру, не сезон, — придется воспользоваться самоограничением. Не идеальный способ, но иногда помогает. Подавать в кровать с привлекательным мужчиной. Я следовала этим инструкциям неукоснительно. Мне даже повезло, и я достала презервативы. Мне дала их Лаура. Что за женщина! Я чувствовала себя превосходно. Примерно в половине восьмого в воскресенье я была полностью готова. Поцеловала на прощание Кейт. Я уже пробиралась к двери, застегнув пальто практически до бровей, чтобы не увидела мама и не решила, что я похожа на потаскушку, когда зазвонил телефон. — Клэр, это тебя! — крикнула Хелен. О господи! Но это была Лаура. Она звонила, чтобы пожелать мне удачи и поинтересоваться, научилась ли я надевать презерватив зубами, как она советовала. — Нет! — крикнула я. Мне до смерти хотелось поскорее закончить разговор и улепетнуть из дома, поскольку я боялась, что меня поймают. — Почему? — удивилась она. — Ты же не можешь ждать, что он будет счастлив, если ты не предложишь что-нибудь новенького. Ты должна быть изобретательной. — Но ты дала мне всею две штуки! — взволновалась я. — Я не хочу их испортить. И вообще, на ком мне прикажешь тренироваться? — Ладно, будем надеяться, что ты не опозоришься в первый раз. Иначе тебе второй презерватив и не понадобится, — мрачно предрекла она. — Прекрати, Лаура, я и так нервничаю. — Прекрасно! — засмеялась она. — Всегда лучше получается, когда нервничаешь. Я пообещала позвонить ей на следующий день и поведать все пикантные подробности. — Ну а если я вернусь рано, то позвоню сегодня и все расскажу, — добавила я. — Если ты вернешься рано, рассказывать будет нечего, — заметила Лаура. Она была, как всегда, права. — Слушай, я побежала, — раздраженно сказала я и повесила трубку, хотя Лаура еще что-то говорила о каком-то сложном сексе, который она наблюдала в Бангкоке. Но для этого требовалась более смелая женщина, не мне чета. Понимаете, я в курсе дела, как заниматься сексом. Я ведь уже успела родить ребенка. Как бы иначе это случилось? Но что касается постельной акробатики, то тут я должна повиниться. Я предпочитаю обычную позицию. Ну вот, я все сказала. Мне так часто бывало за это стыдно! Я не говорю, что не знаю других позиций. И в принципе я не возражаю против них… Впрочем, сейчас не время обсуждать любимые позиции в сексе. Я только быстренько доложу вам, что ненавижу каннилингус. Видит бог, я предпочту что угодно пяти минутам этой гадости. Ведь после пяти минут чавканья они ведут себя так, будто ты должна им быть по гроб благодарна. Сияют так, что можно подумать, они медаль заслужили. И считают, что после такого «подвига» могут рассчитывать как минимум на год безропотного минета. Разумеется, некоторым очень нравится, но… Уж извините. Я наконец вышла из дому и поехала к Адаму. 22 Я оставила машину прямо у дома и направилась к двери, испытывая одновременно страх и возбуждение. Адам открыл дверь сразу же. Я даже могла бы предположить, что он прятался в холле и из-за шторы следил за улицей в ожидании моего появления. Кто знает, может, и так. Выглядел он, во всяком случае, таким же возбужденным, как я. И явно волновался. Передумал? Струсил? — Привет, — улыбнулся он. — Ты прелестно выглядишь. — Привет, — ответила я и тоже улыбнулась, хотя и очень нервничала. «Мне когда-нибудь нравился кто-нибудь так сильно, как Адам?» — спросила я себя и вздохнула. Наверное. Надо быть реалисткой. Но в данный конкретный момент мне казалось, что раньше мне не нравился вообще никто. Интересно, скоро мы окажемся в постели? А вдруг я потерплю там полное фиаско? Я могу показаться ему безобразной, особенно если вспомнить недавние роды. Или он мне покажется безобразным, потому что совсем не похож на Джеймса? О господи! Надо было остаться дома. Посмотреть спокойно что-нибудь по телевизору… Прежде чем я успела рвануть к двери, бормоча, что все это ужасная ошибка, Адам обнял меня за плечи и повел в кухню. — Сними пальто, — предложил он. — И выпей немного. — Но… Ладно, налей мне красного вина, если есть, — сказала я и села за стол. Адам засмеялся. — Нервничаешь, дорогая? — спросил он ласково и налил мне бокал вина. Бог мой, только не надо говорить со мной таким ласковым тоном! Я и так достаточно напугана. Если он начнет вести себя как опытный соблазнитель, я сбегу. Ему оставалось только сменить джинсы и свитер на шелковый халат и взять в зубы мундштук из оникса. — Я не нервничаю, — промямлила я. — Я подыхаю от страха. — Чего ты боишься? — насмешливо удивился он. — Не так уж плохо я готовлю. Значит, вот в какие игры мы играем? Я натянуто улыбнулась — и зачпом выпила весь бокал вина, не успев сообразить, что делаю. — Расслабься, — заботливо сказал он, подошел, сел рядом и взял меня за руку. — Я не кусаюсь. Мы немного поедим и поговорим. Не о чем беспокоиться. — Ладно, — согласилась я, изо всех сил стараясь расслабиться. — Кстати, что у нас сегодня на ужин? — Мускатный суп с вырезкой и мясо по-бургундски. — В самом деле? — удивилась я. Я не думала, что Адам такой затейливый кулинар. Считала, что он скорее склонен к отбивным с пюре — в первую очередь количество, а не качество. — Да нет, — усмехнулся он. — Я пошутил. Ты получишь макароны с соусом. Тебе еще повезло, что я с этим справился. — Понятно, — засмеялась я. Он был так мил! — И если ты будешь вести себя хорошо… — Он замолчал и многозначительно взглянул на меня. — Я хочу сказать, очень-очень хорошо, то я угощу тебя шоколадным муссом. — Да? — обрадовалась я. — Обожаю шоколадный мусс! — Я знаю, — сказал он. — Зачем бы иначе я его покупал? Ну а если ты будешь очень-очень хорошей, — продолжил он дразнить меня, — позволю тебе слизать этот мусс у меня с живота. Я расхохоталась. До чего же он мил. И не могла сдержать дрожь похоти при мысли о его плоском, мускулистом животе. Хотя он скорее всего такой реакции и добивался. Я поспешно налила себе еще бокал вина, но на этот раз принялась пить его маленькими глотками. Адам начал накрывать на стол, и сразу стало ясно, что ему редко приходится этим заниматься. У плиты он выглядел явно не на месте. Он метался от плиты к раковине и обратно, а макароны переваривались, и салат начал вянуть. Нет, определенно, стряпня с ним никак не сочеталась. Тем трогательнее было его желание приготовить для меня ужин. Он выглядел так неуверенно, пока нес тарелку к столу и торжественно ставил ее передо мной! — Выпей еще вина, — предложил он, доливая бокал. Замечательная перемена. Еще десять минут назад он вел себя как местное отделение общества анонимных алкоголиков. — Уж не пытаешься ли ты меня напоить? — спросила я, делая вид, что сержусь. — Я действительно хочу тебя напоить, чтобы ты не разобрала, какой ужасный я приготовил ужин, — рассмеялся он. — Уверена, что все очень вкусно, — вежливо возразила я. Должна признаться, что я смогла съесть совсем немного. И не из-за плохого вкуса. Хотя вполне возможно, что макароны действительно были невкусными, не могу судить. Просто я так нервничала, обстановка была такой напряженной, что мне хотелось сказать: «Слушай, Адам, дорогой, мы оба знаем, зачем я здесь, Так давай кончим играть в догонялки!» Он тоже не мог есть. Но в данном случае, возможно, из-за вкуса еды, а не из-за нервов. Мы сидели за столом друг напротив друга и возили по тарелкам макароны. Нетронутый салат вял в миске и выглядел одиноким и потерянным. Разговор не клеился. Я время от времени поглядывала на него и видела, что он за мной наблюдает. От выражения его лица мне становилось жарко и неловко. О еде вообще не могло быть и речи. Кстати, то, как я реагирую на пищу в компании с мужчиной, является верным показателем моих чувств к нему. Если я не могу есть, значит, я от него без ума. Если мне удается выпить апельсинового сока и утром съесть тост, это означает конец начала. А если я доедаю еду, оставшуюся у него на тарелке, можно считать, что роман завершился. Или что я выхожу за него замуж. Во всяком случае, так бывало раньше. — Это все, что ты можешь съесть? — спросил он, глядя на гору макарон на моей тарелке. Он выглядел разочарованным, и мне стало неловко. — Адам, — попробовала я объясниться, — ты меня извини… Я уверена, что паста замечательная, но я не могу есть. Не знаю почему. Мне очень жаль. — Я с мольбой взглянула на него. — Пустяки, — сказал он, убирая тарелки. — Ты больше никогда не будешь для меня готовить? — печально спросила я. — Обязательно буду, — успокоил он меня. — И ради бога, не смотри на меня так жалостливо. — Я нервничаю, вот и все, — сказала я. — Дело не в том, что еда невкусная. — Нервничаешь? — Он подошел ко мне и сел рядом. — У тебя нет причин нервничать. — Разве? — спросила я, глядя ему прямо в глаза. Совсем стыд потеряла! И первая в этом признаюсь. — Нет, — пробормотал он. — У тебя нет причины нервничать. Он очень нежно обнял меня за плечи и положил одну руку мне на затылок. Я закрыла глаза. Не могла поверить, что так поступаю, но останавливаться не собиралась. Его лицо приблизилось к моему, я вдохнула запах его кожи — и стала ждать поцелуя. Когда он меня поцеловал, я оказалась на седьмом небе. Это был нежный, мягкий и настойчивый поцелуй. Так целуются люди, которые умеют это делать, но не из-за того, что ранее напрактиковались на тысячах других женщин. Адам вдруг отстранился от меня, и я с тревогой открыла глаза. Что бы это могло значить? — Все в порядке? — тихо спросил он. — В порядке? — удивилась я. — Больше чем в порядке! Он засмеялся. — Нет, я хотел спросить, ничего, что я тебя поцеловал? Понимаешь, я не хотел бы переступать какие-то границы. — Все хорошо, — уверила я его. — Я знаю, тебя очень обидели, — сказал он. — Но ты ведь мой друг, — напомнила я ему. — Так что все в порядке. — Я хотел бы быть для тебя больше, чем другом, — сказал он. — И это годится, — согласилась я. — Правда? — спросил он, ища в моем лице подтверждения. — Чистая правда, — сказала я. Господи, я не оставила себе никакого шанса на маневр. Да я и не хотела. Раз я начала, то закончу. Адам снова поцеловал меня. Мне было так же приятно, как и в первый раз. Слегка отодвинувшись, он изумленно смотрел на меня. — Господи, какая ты красивая! — Да нет, ты ошибаешься, — смутилась я. — Нет, очень красивая, — убежденно повторил он. — Да нет, — возразила я. — Вот Хелен — та красивая. Адам помолчал. — А ты очень милая. — Какая жалость, что ты такой урод! Теперь засмеялся он. В этом человеке не было ни капли тщеславия! Хотя, кто знает, может, в тщеславии и нет необходимости, если ты так хорош собой. Он снова поцеловал меня. Это было чудесно. В его объятиях я чувствовала себя в полной безопасности. И еще я понимала, что тоже нужна ему — не меньше, чем он мне. — Ты помнишь, что мы знакомы всего две недели? — спросил он. «Господи, нет! — подумала я. — Неужели он хочет этим сказать, что нам рано в койку? Не собирается ли он установить какой-то временной барьер? К примеру, что мы можем переспать только после того, как будем встречаться в течение, скажем, трех месяцев?» — Да, — осторожно подтвердила я. — Точнее — десять дней. — Но кажется, что много дольше, — сказал он. — Много, много дольше. Слава богу! — Я так рад, что тебя встретил, — продолжил он. — Ты не похожа на других. — Да нет, — снова возразила я. — Я самая обыкновенная. — Для меня ты особенная. — Почему? — Да не знаю, — сказал он и, откинувшись на спинку стула, посмотрел на меня. — Ты интересная, имеешь свое мнение и с чувством юмора. Но самое главное — ты милая… Ну, в смысле, по своей сути ты очень порядочный человек. — Далеко не всегда, — заявила я. — Видел бы ты меня две недели назад! Я была настоящим антихристом. Он засмеялся, а я разозлилась на себя. Что же это такое? Сижу здесь, рядом с красивым мужиком, который говорит мне комплименты, а я из кожи лезу вон, чтобы доказать ему, что он ошибается. Обычно бывает наоборот. Я вначале говорю мужчине всякие приятные вещи о себе, а он весь остаток времени пытается убедить меня, что все неправда. Он наклонился и снова поцеловал меня. Божественное ощущение! Мне хотелось сдаться — быть с ним, не чувствуя никакого беспокойства и никакой вины. «У тебя восстановительный период», — строго напомнила я себе. Ну и что? Я же не собираюсь за этого парня замуж. Почему я не могу получить удовольствие? Но, с другой стороны, не могу же я ложиться в постель с каждым мужчиной, который меня туда пригласит! Опять же, он вовсе не каждый мужчина. Он милый, приятный, я ему нравлюсь — во всяком случае, мне так кажется, — и он мне тоже нравится. Я слегка вздрогнула, поняв, что он мне действительно нравится. Я не хочу сказать, что я его полюбила, это было бы неправдой. Но что-то в нем задевало меня за душу. И я не хотела его обидеть. Но я ведь и не собираюсь? Разве, если я с ним пересплю, это накладывает на меня какие-то обязательства? Он знает, что я замужем; он полностью в курсе моего отношения к Джеймсу… А может быть, он тоже не хочет брать на себя какие-то обязательства? Может, он и выбрал меня по единственной причине, что я замужем, то есть принадлежу другому, а это значит, что он не попадется на крючок? О господи! Надо что-то решать. Я встала и взяла его за руку. Он вопросительно взглянул на меня. — Чего-нибудь хочешь? — Да, — пробормотала я. — Чего же? — Тебя. Я произнесла это очень тихо. Не хотела показаться ему вульгарной. Я ведь совсем не вульгарна. По крайней мере, не всегда. Я двинулась к двери, все еще держа его за руку и чувствуя себя свободной и отважной. — Куда мы идем? — спросил он с наигранной невинностью. — Как — куда? За выпивкой! — ответила я. Взглянув на Адама, я увидела глубокое разочарование в его глазах. — Да шучу я, глупыш, — улыбнулась я. — Мы идем наверх. Мы поднялись по лестнице — я впереди, держа его за руку. С каждым шагом я все больше убеждалась, что поступаю правильно. Когда мы добрались до лестничной площадки, он притянул меня к себе и поцеловал. Нет слов! Я чувствовала, какой он большой и сильный. Адам взял меня за плечи, повернул и направил к своей комнате. — Моя обитель, — сказал он. — Или ты привела меня сюда, чтобы я показал тебе дом? — С этим можно подождать, — пролепетала я, с трудом выговаривая слова из-за волнения и предвкушения. У него оказалась довольно милая комната. Там было так чисто, что я сразу же поняла (не то чтобы я в этом раньше сомневалась), что он заранее планировал затащить меня в постель. В комнате у мужчины бывает чисто только в первый раз, когда ты собираешься с ним переспать. Как только это происходит, комната превращается в помойку. Такое впечатление, что, едва отношения завершились постелью, мужчина кричит: — Эй, ребята, теперь вы можете показаться! И из-под кровати выходят целые армии грязных трусов и носков, тарелки и чашки, журналы для водителей, скомканные свитера, порнографические календари, книги Стивена Кинга, мокрые полотенца, банки из-под джема. Они все гремят, толкают друг друга и жалуются, что им столько времени пришлось прятаться. Они отряхиваются и в художественном беспорядке располагаются на ковре, довольные, что попали на свое привычное место. Адам облегчал мой путь к кровати по чистому полу поцелуями, так что мне не пришлось самостоятельно добираться до нее, усаживаться и ждать. Нет, он меня целовал и вел к постели, так что в конце концов идея лечь показалась вполне естественной: в противном случае нам пришлось бы ходить вокруг кровати. Чуть позже он начал расстегивать пуговицы моего платья. Я же сунула руки под его свитер, положив их на голую грудь. Он очень медленно и осторожно расстегнул все пуговицы и начал меня раздевать. Мне было приятно и одновременно непривычно. Прошло уже очень-очень много времени с тех пор, как я ложилась в постель с каким-нибудь мужчиной в первый раз. Ну, вы понимаете, что я хочу сказать. Непривычно, потому что он не был Джеймсом. Нет, не ужасно, не неприятно. Просто странно. Я немного стеснялась своего тела, беспокоилась, что подумает Адам, увидев его. Признаться, даже в лучшие времена я не была развязной. К примеру, никогда не могла танцевать голышом. С Джеймсом все было проще. Никаких проблем. То есть до поры до времени. Но даже с ним я часто смущалась. Адам продолжал говорить мне, какая я красивая, гладил меня, ласкал и целовал. Вскоре я полностью расслабилась. Если хотите, называйте меня старомодной, но ничто меня так не заводит, как комплименты и ласки. Можете оставить акробатические этюды себе. Пять минут лести действуют на меня куда сильнее. На мгновение Адам отодвинулся от меня. — Господи! — сказал он. — Ты просто ведьма, ты с ума меня сведешь. Я немного приподнялась и взглянула на него. Он был сногсшибателен. Прекрасное тело и великолепное лицо. К тому же такой милый… Что я сделала, чтобы это заслужить? Мои глаза пробежали по его груди, плоскому животу, но тут я отвела взгляд, не позволила ему спуститься ниже. Как мне описать то, что находилось ниже пояса, чтобы не показаться грубой и вульгарной? Вообще, очень трудно описать секс, не ударяясь в порнографию или, наоборот, не превращаясь в сдержанную, суровую викторианку, которая зовет своего мужа мистером Клеменсом после двадцати семи лет замужества. Мне кажется, что никому не будет резать слух, а, с другой стороны, все ясно объяснит, если я скажу, что у Адама наблюдалась такая эрекция, что его членом можно было обрабатывать алмазы. Фу, все равно вульгарно! Но уж раз мы об этом говорим, разрешите вам доложить, что он у него был таким большим, что я боялась за сохранность потолочных осветительных приборов, если он сделает резкое движение. Да нет, я шучу, он вовсе не был таким большим! Скорее среднего размера. Самое оно, по правде сказать. Разумеется, среди женшин много таких, которые, с кем бы они ни спали, всегда утверждают, что у него самый большой пенис, какой им только приходилось видеть. Они пятятся в ужасе, смотрят на мужчину круглыми от наигранного ужаса глазами и восклицают: — О боже! Не подходи ко мне близко с этим своим монстром! Что ты собрался делать? Заняться со мной сексом или выбить дверь? Идиотская тактика — но мужчина, о котором идет речь, в полном восторге. Он верит, что обладает оружие-подобным членом, и чувствует себя непобедимым Мужчиной с большой буквы. Но такая тактика не для меня! Мне трудно описать, что было у Адама ниже пояса, еще и потому, что я никак не могу подобрать слово, каким назвать его… ну, вы знаете. Разумеется, правильным будет называть его пенисом. Но это слово носит такой клинический оттенок… Не думаю, что мне понравится, если кто-нибудь скажет: — Какое у тебя прелестное влагалище! Не слишком романтично, верно? К тому же мне кажется, что слово «пенис» слишком уж напоминает об уроках биологии в школе, на которых красный от смущения учитель торопливо и схематично объясняет хихикающим подросткам сущность человеческой системы воспроизводства. Но как еще я могу его назвать? Я знаю не меньше сотни слов, но ни одно не кажется мне подходящим. Как насчет «петушка»? Сейчас очень даже модно. Ну нет, не годится! Может, член? Нет, тоже не нравится. По непонятной причине это слово напоминает мне о стареющих рок-звездах с лондонским акцентом и длинными серыми волосами в ужасных отбеленных джинсах. Еще хуже, когда мужчина дает своему органу имя. Вы, наверное, тоже таких встречали? — Мне кажется, Джордж просыпается. — Косой взгляд в вашу сторону. — Я думаю, Джорджу хочется выйти и поиграть. — Попытка поймать ваш взгляд и выражение надежды на физиономии. Фу! Джордж может отправляться искать себе кого-нибудь другого, чтобы поиграть. Такое поведение всегда вызывает у меня стремление к безбрачию. Ладно, раз ничего придумать не удается, будем называть это Пульсирующим мужским достоинством. К счастью, Адам не представил мне свое мужское достоинство по имени. Признаться, я не была уверена, что жажду подружиться с его Пульсирующим мужским достоинством, не откладывая дела в долгий ящик. Я вроде бы как привыкла к МД Джеймса. Оно меня вполне устраивало. Я ничего не имела против МД Адама, но все равно нервничала перед первым знакомством. Он, кажется, почувствовал мои колебания и схватил за руку. (Нет, Адам, только не за руку, ради бога! Там нет ни одной эрогенной зоны.) — Нам необязательно что-то делать, Клэр. Если хочешь, мы можем просто полежать… Если бы я получала пенни за каждый раз, когда мне мужчины обещали «просто полежать», я была бы очень богатой женщиной. Я не могу сосчитать случаи, когда мне обещали «просто полежать», если я опаздывала на последний автобус, а на такси не было денег. И мне приходилось остаться на ночь у мужчины. — Ты можешь переночевать у меня. Мой дом за утлом, — говорил он. — Я буду спать на диване! — быстро отвечала я. — Ну, ты можешь спать и на кровати со мной… Там значительно удобнее. — Нет-нет, диван вполне меня устроит. — Слушай, я не собираюсь тебя трогать. И затем эти привычные слова: — Мы можем просто полежать вместе. И, разумеется, заснуть так и не удавалось, потому что всю ночь приходилось с ним бороться. Или лежать, прижавшись лицом к стене, в бесполезной попытке отдалиться от этого мужчины и задыхаться, чувствуя прижатый к спине стоящий пенис. И при этом бояться пошевелиться или двинуться хоть на сантиметр, потому что он может принять это за поощрение и согласие. Наконец, если я так и не поддалась на его уговоры, то весьма вероятно, что джентльмен, о котором идет речь, будет потом поносить меня всюду, называя «фригидной лесбиянкой» и награждая другими не более приятными эпитетами. Например: — Она всю ночь ко мне приставала. Можно подумать, что я купился на ее утверждение, что она опоздала на автобус! Мне до сих пор кажется, что у меня на спине сохранилась небольшая вмятина в форме пениса… Но Адаму я поверила. Потому что я ему доверяла. Знала, что, если он сказал, что мы можем просто полежать, он действительно имел это в виду. Но разве я этого хотела? Честно говоря, нет. Да, я нервничала, но, черт побери, я хотела заняться с ним любовью! Мне казалось, что, если он будет продолжать относиться ко мне с таким уважением, я закричу. — Я не хочу, чтобы ты останавливался, — прошептала я. Хотя говорить шепотом не имело никакого смысла — я не хотела переигрывать, изображая невинную девочку. Ладно, пора брать быка за рога! — Гм, — смущенно сказала я, — я оставила внизу сумочку… — Зачем тебе сумка? Твой макияж в порядке. — Он улыбнулся. — Да не из-за косметики, глупый! — Тогда зачем? Вскоре выяснилось, что Адам меня просто дразнил. — Клэр, расслабься, пожалуйста, — попросил он, перекатывая меня на спину. — Я верно понял, ты беспокоишься из-за презервативов? — Да, — призналась я, чувствуя себя ужасно. — Тогда не волнуйся. У меня есть. — Вот как?.. Не знаю, что еще я могла сказать. Его откровенность лишила меня дара речи. Разумеется, он прав: нет никакого повода для смущения. Мне стоит лишь волноваться, смогу ли я соответствовать. Адам снова поцеловал меня, и этот поцелуй-положил конец шутливой перепалке. Я взглянула на него. Его глаза потемнели от желания. — Клэр, — прошептал он, — знаешь, я очень давно ни с кем не был. «Как так?» — удивленно подумала я. С моей точки зрения, такой красавец, как Адам, должен был иметь по женщине ежедневно. С другой стороны, он казался очень разборчивым. Мне столько раз приходилось видеть, как он отталкивает очень красивых женщин… «Он выбрал меня! — подумала я, и сердце мое растаяло. — Он мог иметь любую, а выбрал меня!» А вдруг здесь что-то не так? Что, если через минуту он покажет мне свою коллекцию плеток, ножей или пилу и разрежет меня на части?.. — Ничего, — прошептала я. — Я тоже уже лет сто сексом не занималась. — Вот как? — сказал он. Потом спросил погромче: — А почему мы шепчемся? — Не знаю, — хихикнула я. Затем последовал ритуал надевания презерватива. Ну, вы знаете — поиски в ящике, шорох разрываемого пакетика, иногда вопрос: «Этой стороной? Или наоборот?» Наконец резинка надета, только эрекцию как корова языком слизнула. Слава богу, с Адамом был не тот случай. Теперь мы подошли к моменту, который я буду описывать несколько туманно. Извините, если разочарую вас, но я не хочу рассказывать в деталях о наших сексуальных сношениях с Адамом (надеюсь, вы обратили внимание на множественное число). Если бы я взялась все это описывать, то уподобилась бы учебнику анатомии для первокурсника. Еще я могла сделать это описание похожим на страничку в порнографическом журнале, все эти ахи-охи, выгибание спины и акробатические этюды. Но мне не удалось бы тогда поведать, как все было чудесно (все три раза) и какой счастливой я себя чувствовала. Можно сказать, что все мы получили удовольствие. Под «все мы» я, естественно, подразумеваю себя и Адама. У меня не было претензий. У него не было претензий. Полное удовольствие! Я с большим смущением должна признаться, что он целовал меня всюду, буквально всюду. И еще он легонько меня покусывал, от чего меня бросало то в жар, то в холод. У меня слов нет, чтобы описать, что я ощущала, когда он был во мне. Как я боялась, что мне будет больно, и каким осторожным и ласковым он был. Если вы думаете, что я стану передавать вам, как он шептал мне, задыхаясь, какая я красивая, какая замечательная у меня кожа и как он меня хочет, то вы сильно ошибаетесь. Вам придется включить свое воображение и представить, как я обвивала его ногами, чтобы он проник еще глубже, и думала, что умру, если он остановится. И вам не следует знать, что, когда он… ну, кончил и мы оба лежали потные и задыхающиеся, он взглянул на меня, засмеялся и сказал: — Господи, ну ты и женщина! Когда-то до родов я слышала, что после рождения ребенка секс становится значительно лучше в результате разных изменений в организме во время родов. Эти изменения приводят к большей чувствительности и появлению новых эрогенных зон, так что секс приносит большую радость. Рада сообщить вам, что все это правда. Секс с Адамом очень отличался от того, что я испытывала с Джеймсом. Стоило мне преодолеть смущение, как все стало замечательно. Таким образом, речь идет о побочном эффекте родов, который, увы, еще недостаточно освещен в прессе. Хотя весьма вероятно, что я мелю ерунду. И на самом деле мне было лучше всего лишь потому, что Адам обладал более крупным МД, чем Джеймс. Я никогда не покупалась на уверение, что размер — далеко не главное. Точно так же, как богатые люди никогда не станут утверждать, что счастье нельзя купить за деньги. Единственными людьми, утверждающими, что размер не имеет значения, являются мужчины с очень маленькими пенисами. Когда мы закончили (в третий раз), то долго лежали, болтали и смеялись. — Ты помнишь тот день в спортзале? — спросил Адам. — Ммм… — промычала я, не в состоянии ничего внятно выразить, настолько я была расслабленной и довольной. — Это было ужасно, — сказал он. — Почему? — заинтересовалась я. — Потому что мне очень тебя хотелось. — Правда? — удивилась и обрадовалась я. — Правда. — Нет, в самом деле? — не отставала я, как настоящий невротик. — Да, — подтвердил он. — Я даже боялся на тебя взглянуть: вдруг накинусь! — Но ты был таким серьезным и мрачным, поднимал штангу! — напомнила я ему. — Ты не обращал на меня никакого внимания. — Да, — сухо ответил он, — и потянул себе почти все мускулы. Не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме тебя. Ты так мило выглядела в своем спортивном костюме! — Да? — восхитилась я и крепче прижалась к нему. В половине второго я заявила: — Мне лучше поехать домой. — Нет, не надо! — взмолился он, обвивая меня руками и ногами. — Я тебя не пущу. Посажу тебя здесь на цепь. Будешь моей секс-рабыней. — Адам, — вздохнула я, — ты говоришь такие приятные вещи. Несколько минут спустя я снова сказала: — Мне пора. — Ну, если действительно нужно, — неохотно согласился он. — Ты же знаешь, что нужно. — Ты бы осталась, если бы не Кейт? — Да. Он сел и стал смотреть, как я одеваюсь. Застегивая пуговицы на платье, я взглянула на него и увидела, что он улыбается, но как-то печально. — Что-нибудь не так? — взволновалась я. — Ты постоянно от меня убегаешь, — сказал он. — Да нет, Адам, — возразила я. — Мне просто нужно уходить. — Прости, — сказал он и улыбнулся по-настоящему. — Я провожу тебя до двери. — Только не голышом, — попросила я. — Вдруг кто-нибудь пройдет мимо. Тут сомневаться не приходилось — я была настоящей дочерью своей матери. Он долго целовал меня у дверей. Так что удивительно, что я вообще исхитрилась уйти. — Останься! — шептал он мне в волосы. — Не могу, — решительно заявила я, хотя больше всего мне хотелось снова подняться по лестнице и залезть с ним в постель. — Я завтра позвоню, — пообещал он. — Пока. Он неохотно меня отпустил. Наконец я добралась до машины — великое достижение! — и поехала домой. На улицах было темно и пусто. Я чувствовала себя очень счастливой. Я даже не ощущала вины за то, что так надолго оставила Кейт. Ну, почти не ощущала… 23 Я поставила машину и сунула ключ во входную дверь. В гостиной горел свет. «Странно, — подумала я, — все должны уже в это время спать. Господи, пожалуйста, только не Хелен! Не позволь ей сообразить, где и с кем я была». Я не сомневалась, что мои деяния за последние несколько часов можно легко угадать по моей физиономии. А может, это Анна еще не спит. Приносит в жертву козу на кухне или что-нибудь в этом роде. Я вошла в холл. Дверь открылась, и появилась мама. На ней был розовый халат и волосы в бигуди. За ее спиной стоял отец в пижаме. Лица у обоих были белые и испуганные, как будто произошло нечто ужасное. Наверное, и в самом деле так, если взглянуть на мое приключение с Адамом их глазами. — Клэр! — воскликнула мама. — Слава богу, что ты пришла! — Что? — испугалась я. — Что случилось? — Иди сюда и садись, — сказал отец, беря в свои руки бразды правления. Мне стало дурно. Произошло что-то ужасное. — Кейт? — Я умоляюще взглянула на маму и схватила ее за руку. — Что-то случилось с Кейт? В голове молнией пронеслись тысячи самых ужасных вариантов. Она умерла во сне. Ее похитили. Она задохнулась. Хелен ее уронила. И все по моей вине! Я ее бросила. Я ее бросила, потому что хотела переспать с Адамом. Как я могла?! — Нет-нет, — сказала мама. — С Кейт все в порядке. — Тогда в чем дело? — спросила я, и снова в голове начали формироваться новые сценарии. Что-то случилось с одной из моих сестер? Гангстеры убили Маргарет в Чикаго? Рейчел пропала в Праге? Анна получила работу? Хелен перед кем-то извинилась? — Это Джеймс, — промямлила мама. — Джеймс?! — сказала я и медленно села на диван. — Господи, Джеймс… Когда я думала, что могло случиться с кем-то, кого я люблю, я про него даже не вспомнила. А между тем, пока я кувыркалась в постели с Адамом, что-то случилось с моим мужем. Господи, что я за женщина? — И что с Джеймсом? — спросила я. Они сидели, с сочувствием глядя на меня. — Да скажите же! — закричала я. — Пожалуйста! Я была готова к худшему. Наверняка Джеймс попал в катастрофу, пока я извивалась в страстных объятиях другого мужчины. Разумеется, я понимала, что жизнь моя кончена. Мне остается только принять обет безбрачия. Или уйти в монастырь. Ни больше ни меньше. Это будет моим наказанием за то, что я спала с человеком, которого не люблю. Мне никогда больше не захочется даже взглянуть на Адама. Он во всем виноват! Если бы я не прыгнула с ним в койку, с Джеймсом все было бы хорошо. — Он здесь, — тихо сказала мама. — Здесь?! — взвизгнула я. — Как это — здесь? Я в тревоге оглядела комнату, будто ждала, что он выпрыгнет из-за шторы или вылезет из-под дивана в смокинге и с сигарой во рту и скажет что-нибудь вроде: — Полагаю, это моя жена. — Ты хочешь сказать, что он в доме? — с истерической ноткой в голосе спросила я. Голова у меня шла кругом. Почему именно сегодня? Почему он выбрал именно этот день, чтобы появиться? И что ему нужно? — Нет, — несколько раздраженно сказала мама. — Ты что, думаешь, мы разрешим ему остаться в нашем доме после всего, что произошло? Нет, он позвонил. Он в Дублине, остановился в гостинице. — Вот как… — пробормотала я, боясь потерять сознание. — Он хочет меня видеть? — Ну конечно, — сказал отец. — Но если не хочешь, можешь с ним не встречаться. — Джек! — Мама укоризненно взглянула на него. — Разумеется, ей необходимо с ним встретиться. Как иначе они решат все свои дела? Вспомни, она должна думать о ребенке. — Мэри, я только хочу сказать, что, если ей это не по душе, мы заставлять ее не будем. Мы сами поможем ей, сколько сможем. — Джек! — резко сказала мама. — Она взрослая женщина и… — Но, Мэри… — перебил ее папа. — Прекратите! — громко заявила я. Я знала, что мне следует пресечь эту перепалку в зародыше, иначе конца ей не будет. Оба удивленно воззрились на меня. Будто внезапно вспомнили о моем присутствии. — Я хочу его видеть, — сказала я уже потише. — Ты права, мама. Я взрослая женщина. И только я могу во всем разобраться. И мне следует подумать о Кейт. Главным образом о ней. — Потом я повернулась к отцу: — Спасибо тебе, папа. Приятно знать, что ты можешь созвать толпу линчевателей, если понадобится. — Линчевателей? — удивился он. — Ну, про это я ничего не знаю. Но если нужно, могу поговорить с парой приятелей из гольф-клуба. Посмотрим, что они скажут. — Ох, папа, — устало вздохнула я, — я же шучу. — Он сказал, что позвонит утром, — сообщила мама. — В какое время? — В десять. — Ладно, — сказала я. Если Джеймс сказал, что он позвонит в десять утра, значит, Джеймс позвонит именно в десять утра. Не в восемнадцать секунд одиннадцатого или без полминуты десять. Ровно в десять. Пусть он бросил меня ради другой женщины, но в некоторых отношениях он оставался самым надежным человеком, какого мне только приходилось встречать. — А сколько сейчас времени? — спросила я. — Двадцать минут четвертого, — ответил папа. — Тогда мне лучше лечь спать, — сказала я. — Завтра — большой день. Хотя я понимала, что заснуть мне не удастся. — Мы тоже пойдем спать, — заявила мама. — Кстати, а где это ты была столько времени? — Спала с Адамом, — сказала я. Папа громко расхохотался. Мама оторопело глядела на меня. «Так тебе и надо, — мстительно подумала я. — Ты сама вложила эту мысль в мою голову». — Нет, я серьезно спрашиваю, — сказала мама. — Где ты болталась? — Я совершенно серьезно ответила, — улыбнулась я — Спокойной ночи. Мама выглядела растерянной. Не знала, верить мне или нет, но явно подозревала худшее. Она стояла, открывая и закрывая рот, как золотая рыбка. Я захлопнула за собой дверь. Мне кажется, она даже не заметила, как папа дернул ее за халат и прошипел: — Который из них Адам? 24 Я легла спать — и оказалась права: заснуть мне так и не удалось. Зачем приехал Джеймс? Хочет ли он сделать попытку помириться? Вынесу ли я, если он просто приехал разобраться с делами? Хочу ли я, чтобы он попытался помириться? Он все еще с Дениз? Тут меня как ударило. Господи, вдруг он привез Дениз с собой?! Я села в кровати. Меня охватила ярость. Подонок несчастный, неужели он посмеет?! С трудом я заставила себя успокоиться. У меня не было доказательств, что он решился на что-то подобное, так что нет смысла выходить из себя по поводу того, что, возможно, и не произошло. Мне следует думать прежде всего о Кейт. Она главная во всей этой ситуации. Я хотела, чтобы Джеймс присутствовал в жизни Кейт, так что мне не следует завтра утром бросаться на него с ножом. Поверить невозможно, завтра я его увижу! Что, если случится невозможное и Он захочет снова жить со мной? Что тогда? Я не знала. И как насчет Адама? Человека, постель которого я только что покинула? «Нет, сейчас я об этом думать не могу», — решила я. Моя голова была переполнена, как вагон метро — не присядешь, места только для стояния. По сути дела, некоторые мои мысли стояли вокруг с выпивкой в руках, где было побольше места. Вот только Адаму там не поместиться. «Забудь, — велела я себе, — нельзя тебе об этом сейчас думать. Подожди, пока все не разъяснилось, тогда начнешь думать о нем». И я начала размышлять о Джеймсе. Почему он меня бросил? Почему ушел к Дениз, когда мне казалось, что у нас все так хорошо? Я уже давно не мучила себя такими мыслями. Но завтра я получу ответы хотя бы на некоторые из этих вопросов. Если я сумею понять, что случилось или что я сделала не так, может быть, мне легче будет с этим смириться. Жаль, что в моих мозгах нет выключателя, который я могла бы повернуть, — как, скажем, у телевизора. Щелчок — и нет в моей голове тревожных мыслей и неприятных картинок. Пустой экран! Если бы можно было снять голову с плеч и положить ее на прикроватный столик, а утром снова водрузить на плечи, когда она мне понадобится. Наступило утро, а я так и не смогла заснуть. Вскочив с кровати, я почувствовала некоторую скованность на внутренней стороне бедер. С чего бы это? И гут, немного покраснев, я припомнила, чем занималась предыдущим вечером. Адам, секс… Но мне нельзя думать об этом сейчас. Если честно, будь он проклят, этот Джеймс! Он лишил меня удовольствия лениво поваляться в кровати, вспоминая подробности моей ночи с Адамом. Вместо этого мне надо подниматься и метаться, как навозная муха, готовясь к его прибытию. Как будто он Папа или глава какого-то государства, наносящий визит! Я покормила Кейт, вымыла ее и одела в самый симпатичный костюмчик. Пушистый, серый, с изображениями слоников. — Ты выглядишь потрясающе, — сказала я ей. — Ни один мужчина не устоит. Если он этого не поймет, то он еще больший дурак, чем я думала. Мне хотелось, чтобы она выглядела идеально. Как самый красивый ребенок в мире. Чтобы Джеймс влюбился в нее. Чтобы ему захотелось ее подержать, поцеловать, покормить, вдохнуть ее запах… Я хотела, чтобы он осознал, как много потерял. И еще я хотела, чтобы ему захотелось нас вернуть. Казалось, весь дом поднялся на ноги с рассветом. Анна и Хелен уже знали, что звонил Джеймс. Хелен заявилась в мою комнату в половине восьмого, подбежала к Кейт и воскликнула: — Прекрасно! Она выглядит чудесно. Пусть знает. Остается только надеяться, что она не срыгнет и не пукнет, когда он будет ее держать. Она взяла Кейт на руки, чтобы полюбоваться ее костюмчиком. — Как ты думаешь, не стоит завязать ей розовый бант? — спросила она. — Хелен, если бы у нее было хоть немного волос, я бы подумала об этом, — сказала я. Но когда Хелен предложила ее слегка подкрасить, я решила, что она заходит слишком далеко. Косметику — причем в огромных количествах — я приберегала для себя. — Верно, ты должна тоже выглядеть великолепно, — заявила Хелен. Не уверена, что мне понравился ее тон. В нем звучало сомнение. Потом пришел папа. — Я ухожу на работу, — сообщил он. — Но помни, что я тебе сказал. Ты не должна к нему возвращаться только из-за Кейт. — Кто сказал, что он попросит ее вернуться? — громко спросила Хелен. Мне захотелось ее стукнуть. Но она была права. Затем появилась мама. — Как ты себя чувствуешь? — ласково спросила она. — Хорошо, — ответила я. — Ладно, иди и прими душ. Мы с Хелен приглядим за Кейт. — Спасибо, — пробормотала я, несколько смущенная такой организационной активностью. Это напоминало утро моей свадьбы. Вошла Анна. Она мило улыбнулась и протянула мне что-то. — Клэр, возьми этот кристалл, сунь в карман или еще куда. Он принесет тебе удачу. — Ей понадобится куда больше, чем твой поганый кристалл, — грубо сказала Хелен. — Хелен, прекрати! — вмешалась мама. — Почему ты обязательно должна быть такой злой? — Я вовсе не злая, — горячо возразила Хелен. — Но если Клэр будет хорошо выглядеть и вести себя так, будто у нее все в порядке, он захочет ее вернуть. И никакого кристалла не потребуется. Я пораженно смотрела на Хелен. Пусть она раздражает всех вокруг и вообще таких идиоток нечасто встретишь, но, когда дело касалось мужской психологии, тут, надо отдать ей должное, она дока. Но я все равно взяла кристалл. Никогда ничего нельзя знать заранее. Мне требовалось хоть на время избавиться от своей семьи и собраться с мыслями. Успокоиться перед разговором с Джеймсом. «Позвоню Лауре, — решила я. — Она подскажет, что мне делать». — Лаура… — начала я дрожащим голосом, когда она сняла трубку. — Ох, Клэр! — воскликнула она. — Я как раз хотела тебе позвонить. Догадайся, что случилось! «Это же моя реплика», — подумала я. — Что? — спросила я. — Этот поганец Адриан меня бросил. Адриан, по-видимому, был ее девятнадцатилетним студентом. — Что?! — снова спросила я. — Да, — подтвердила она со слезами в голосе. — Ты можешь этому поверить? — Но я думала, что тебе на него наплевать, — удивилась я. — Я тоже так думала, — прорыдала она. — Нет, ты только послушай! Угадай, почему он меня бросил? — Почему? — спросила я в недоумении. Может, у нее наконец кончились носки? — Потому что он встретил другую! — объявила Лаура. — Догадайся, сколько ей лет? — Тринадцать, — рискнула я. — Нет! — закричала она. — Тридцать семь, черт бы ее побрал! — Бог мой, — сказала я. Я была шокирована. — Ну да! — сквозь слезы Лаура почти не могла говорить. — Он сказал, что я незрелая. — Вот паршивец. — Что ему нужна более целеустремленная женщина. — Какой нахал! — Я уже собралась сделать ему одолжение и выйти с ним в люди! А он, — рыдала она, — меня бросил. Без единого носка, между прочим! — Да, это ужасно, — сказала я, удрученно покачивая головой. — Послушай, — трагическим тоном заявила она, — мне пора на работу, а то опоздаю. Поговорим позже. И Лаура повесила трубку. Что вы об эгом скажете? Вероятно, она решила, что я звоню, чтобы рассказать подробно о страстной ночи с Адамом. Да и откуда ей было знать о великой драме последнего дня? Я сидела и молча смотрела на телефон. Кому еще позвонить? «Некому, — решила я. — Придется справляться самой. Если я сама не могу справиться со своей жизнью, то не приходится ожидать, что кто-то сделает это за меня». Я приняла душ, вымыла голову и вернулась в комнату, где все еще продолжался бестолковый спор между Анной, Хелен и мамой. Все трое кричали одновременно. На Кейт никто не обращал ни малейшего внимания. — Не строила я тебе гримасу! — утверждала Анна со всем доступным ей упорством. — Нет, строила, черт побери! — настаивала Хелен. — Это была не гримаса, — вмешалась мама, пытаясь их успокоить. — Она просто на тебя посмотрела. Когда я вошла, все сразу замолчали. Три физиономии повернулись ко мне в ожидании. Похоже, они решили временно отложить свои разногласия, чтобы объединиться со мной против общего врага — Джеймса. Анка и Хелен засуетились и притащили мне свою одежду. — Ты должна выглядеть красивой, — настаивала Анна. — Да, — согласилась Хелен. — Но в то же время ты должна выглядеть так, будто ничего для этого не делала. Набросила какое-то старье, и все. — Но он же всего-навсего будет звонить в десять часов, — напомнила я им. — Он же не говорил, что зайдет. — Все так, — согласилась мама. — Но ведь вряд ли он тащился до Дублина, только чтобы позвонить тебе. Он мог позвонить из Лондона. Верно подмечено. — Ладно, девушки, — сказала я Анне и Хелен. — Тогда делайте меня красивой. — Мы только обещали дать тебе свои шмотки и накрасить тебя, — возразила Хелен. — Мы не говорили, что умеем творить чудеса. Но она улыбалась, произнося эти слова. Мы пришли к заключению, что мне следует надеть леггинсы и синюю блузку, которые были на мне, когда я в первый раз увидела Адама. «Адам…» — с тоской подумала я, но тут же выбросила все мысли о нем из головы, решив, что сейчас не время. — Ты выглядишь подтянутой и худенькой, — сказала Хелен, отходя на шаг и разглядывая меня. — Теперь макияж! Она руководила всем, как военной кампанией. При слове «макияж» глаза Анны загорелись. Она подошла ко мне с пакетом, из которого торчали карандаши и мелки. — Убирайся! — раздраженно велела ей Хелен. — Я сама займусь ее макияжем. А то ты раскрасишь ей физиономию и нарисуешь звездочки, солнечные лучи и все остальное, на чем вы сейчас все помешались. Анна немного смутилась. — Понимаешь, — пояснила Хелен уже несколько мягче, — она должна выглядеть так, будто на ней вовсе нет краски. Естественно красивой. — Да! — возбужденно согласилась я. — Сделай меня такой! Интересно, почему Хелен так мила со мной? Не подозревает ли она, что я ее конкурентка в завоевании симпатий Адама? Ведь если я вернусь к Джеймсу, то Адам будет в ее полном распоряжении. Или я цинична до мозга костей? Ведь она же моя сестра. И, кроме того, она вроде ни о чем даже не подозревает. Должна вам доложить, когда Хелен закончила возиться со мной, я действительно выглядела превосходно. Свежее лицо, чистая кожа, ясные глаза, элегантная одежда. — Улыбнись! — приказала она мне. Я послушалась, и все трое одобрительно кивнули. — Прекрасно, — сказала мама, — улыбайся почаще. — А сколько времени? — спросила я. — Половина десятого, — ответила мама. — Еще полчаса, — вздохнула я, чувствуя, что меня подташнивает. Я села на постель. Там уже находились Хелен, Анна, мама и Кейт. — Подвиньтесь, — попросила я. Хелен вскрикнула, когда Анна, подвинувшись, едва не заехала ей локтем в лицо. Мы все сгрудились на кровати, почти лежа друг на друге. Это напоминало несение вахты. Было ясно, что они не уйдут, пока он не позвонит. Мне казалось, что мы все на плоту — единственные спасшиеся после кораблекрушения. Нам тесно и неудобно, но никто не двигается с места. — Вот что, — сказала мама. — Давайте сыграем в какую-нибудь игру. Мама придумывала прекрасные игры — игры в слова, которые развлекали нас в детстве во время долгих путешествий на машине. Но почему-то игру, в которую мы играли, когда Джеймс позвонил, предложила Хелен. Мы должны были придумать слова, которыми можно было бы описать беременность. Мне кажется, мама имела в виду нечто другое. — Вверх по шесту! — крикнула Анна. — Раздуться, как шарик, — взвизгнула Хелен. — В ожидании, — пробормотала мама, разрываемая между неодобрением и желанием выиграть. — Клэр, твоя очередь, — сказала Анна. — Постойте, — сказала я. — Это не телефон? Все замолчали. Звонил телефон. — Хочешь, я отвечу? — спросила мама. — Нет, спасибо, я сама, — ответила я. И вышла из комнаты. 25 — Алло, — сказала я, не придумав ничего получше. — Клэр, — произнес голос Джеймса. Итак, это был действительно он. Мы наконец поговорим друг с другом. — Да, Джеймс, — ответила я. Оказалось, я не знаю, что сказать. Я была плохо знакома с правилами поведения со сбежавшими мужьями. К тому же я не сомневалась, что он вовсе не собирается вновь вернуть себе мою привязанность. Тут требуется специальный справочник, в котором будет сказано, как надо обращаться с вернувшимися сбежавшими мужьями. Ну, знаете, вроде тех, в которых написано, каким ножом есть устрицы, как правильно обращаться к тому или иному человеку, например епископу («Какое у вас великолепное кольцо, ваше преосвященство»), и так далее. Там должно быть указано, сколько раз можно повторить слово «негодяй» в одном предложении, когда невежливо пользоваться физическим воздействием, и все такое. Например, если ваш бойфренд — муж — приятель просто исчезнет на пару дней после важного футбольного матча и вернется в лоно семьи небритый, зеленый и расхристанный, нужно сказать следующее: — Черт побери, где ты был последние три дня, пьяница и ублюдок? Но поскольку пока никто такого справочника не написал, мне приходилось полагаться на свой инстинкт. — Как у тебя дела? — спросил Джеймс. «Как будто его это интересует!» — подумала я. — Очень хорошо. Пауза. — Да… а как у тебя дела? — поспешно спросила я. Куда только подевались мои манеры? Чего же удивляться, что он меня бросил. — Хорошо, — задумчиво ответил он. — Вполне хорошо. «Напыщенный мудак!» — подумала я. — Клэр, — продолжил он без заминки, — я в Дублине. — Знаю, — сказала я довольно грубо. — Мама говорила, что ты вчера звонил. — Разумеется, я в этом не сомневаюсь, — ответил он с намеком на иронию. Никто никогда не сможет назвать Джеймса дураком. Мерзавец — это да, но не дурак. — Где ты остановился? — спросила я. Он назвал дешевую гостиницу в центре. Совсем не в стиле Джеймса. От него скорее можно ожидать, что он поселится в каком-нибудь роскошном отеле. Из этого я поняла, что он приехал в Дублин не по делам. В этом случае ему бы оплачивали все расходы и он нашел бы себе пристанище подороже. Но если он приехал в Дублин не по делу, зачем он тогда здесь? — Что я могу для тебя сделать? — спросила я довольно ехидно. Не одному ему иронизировать. — Ты можешь со мной встретиться, Клэр? — сказал Джеймс. — Это возможно? — Разумеется, — послушно ответила я. «Как иначе я смогу переломать тебе все косточки?» — подумала я. — Ты согласна? — Похоже, он слегка удивился. Как будто ждал, что я стану сопротивляться. — Безусловно, — усмехнулась я. — Почему ты так удивился? — Да так… ничего… Замечательно, — сказал он. Джеймс все продолжал удивляться. Он явно ожидал, что я откажусь с ним встретиться. Отсюда покровительственный тон и удивление, когда я спокойно согласилась. Но сами подумайте, что я выиграю, если откажусь? Мне надо было получить от него ответ на пару вопросов. Например, почему он меня разлюбил? И сколько он собирается давать мне на Кейт? Каким образом мы сможем разрешить наши юридические вопросы, если мы не встретимся? Возможно, он надеялся, что я уже полностью сошла с катушек? К счастью, этого не произошло. Более того — может быть, я и не стала лучше, но, с моей точки зрения, очень изменилась. Как странно! Когда это произошло? Вы знаете, как бывает, — когда приходит конец отношениям, все ваши друзья собираются вокруг вас и начинают говорить что-то вроде «в море полно всякой рыбы» или «с ним ты никогда не была бы счастлива». Когда они доберутся до «время все лечит», постарайтесь сдержаться и не поставить кому-нибудь из них фонарь под глазом. Тем более что это действительно так. Я — живое доказательство. Беда только в том, что времени требуется очень много. Так что все эти советы — пустое для тех, кто торопится. Я полагаю, что секс с Адамом тоже способствовал моему возрождению. Но сейчас не время об этом думать. Джеймс снова заговорил. — Где мы встретимся? — спросил он. — Почему бы тебе не приехать сюда? — предложила я: мне хотелось встретиться с ним на своей территории, пусть даже не на моих условиях. — Ты можешь взять такси. Или поехать на автобусе и спросить кондуктора, где сойти… — Клэр! — перебил он, смеясь над моей глупостью. — Я много раз бывал в вашем доме. Я помню, как туда добраться. — Ну, конечно, — легко согласилась я. Разумеется, я об этом знала. Но не могла отказать себе в удовольствии поговорить с ним как с незнакомым человеком. Показать ему, что он мне чужой. — В половине двенадцатого тебя устроит? — уверенно спросила я. — Да, конечно. — Замечательно, — холодно произнесла я. — Тогда я тебя жду. И повесила трубку, не дожидаясь его ответа. 26 Должна признаться, что испытала бы огромное удовлетворение, если бы Джеймс приполз ко мне на коленях совершенно сломленным. Я была бы в восторге, если бы он появился в дверях на четвереньках, рыдая и умоляя меня вернуться. Мне хотелось, чтобы он был небрит, немыт и растерзан. Пусть волосы будут длинными и грязными, пусть он с ума сходит от тоски и осознания того, что я — единственная женщина, которую он любил. И может любить в будущем. Эта картинка так живо мне представлялась, что в половине двенадцатого, когда он возник у калитки, я жутко расстроилась, что он стоит на своих двоих. Доисторический человек наверняка испытал такое же чувство изумления, когда один из его соплеменников спрыгнул с дерева и начал ходить на двух ногах. Я стояла у окна и смотрела, как он идет к двери. Разумеется, я стояла так, чтобы он меня не заметил. Я не считала, что он станет уважать меня больше, если увидит, что я прилипла носом к стеклу. Я все время размышляла, как он выглядит. Теперь я увидела его собственными глазами. И мне снова стало больно. Он больше не принадлежал мне, поэтому должен был выглядеть иначе! Раньше Джеймс был продолжением меня, так что я невольно, а иногда и намеренно, старалась, чтобы он выглядел так, как мне нравится. Теперь я такой власти лишилась, значит, он должен был измениться. Например, Дениз могла его раскормить. Или он стал скверно одеваться. Как вообще должен выглядеть жестокий и бессердечный негодяй, явившийся, чтобы забрать у меня ребенка? Но Джеймс выглядел нормально. И все же он слегка изменился. «Стал худее», — подумала я. И что-то новое появилось… В чем же дело? Я не была уверена, но… Он что, всегда был таким невысоким? И одет он был не так, как я ожидала. Каждый раз, когда я думала о нашей встрече, я представляла его в том самом костюме, в котором он был в последний раз в больнице. Сегодня же на нем были джинсы, синяя рубашка и куртка. Он явно не считал сегодняшнее событие чем-то важным, и мне казалось, что это неправильно. Ну, представьте себе палача, направляющегося к виселице в гавайской рубашке и бейсболке, с улыбкой от уха до уха! Джеймс позвонил в дверь. Я глубоко вздохнула и пошла открывать. Следовало признать, он выглядел совершенно так же, как раньше. Волосы того же темного цвета, такое же бледное лицо, по-прежнему зеленые глаза. Он как-то криво улыбнулся и сказал без всякого выражения: — Клэр, ну как ты? — Прекрасно, — слегка улыбнулась я. Вежливо, должна вам доложить. — Входи, пожалуйста. Он вошел, и меня от волнения едва не стошнило. Одно дело болтать по телефону, но куда тяжелее встретиться лицом к лицу. Но так или иначе, я должна вести себя как взрослый человек. Прошли те денечки, когда можно было запереться в спальне и нареветься от души. Джеймс и сам не выглядел слишком счастливым. Что ж, пусть он больше меня не любит, но ничто человеческое ему не чуждо. По крайней мере, я так считала. Так что и на него эта встреча должна действовать. Но я знала Джеймса. Его апломб вернется, не успеешь глазом моргнуть. — Давай твою куртку, — вежливо предложила я, как будто он был незнакомцем, зашедшим предложить мне новую отопительную систему. — Да, конечно, — неохотно согласился Джеймс, снял куртку и протянул мне, изо всех сил стараясь при этом не коснуться моей руки. Он с тоской посмотрел на куртку, как будто видел ее в последний раз и хотел запомнить все детали. Чего он боялся? Я не собиралась красть эту проклятую куртку. Да в ней и не было ничего хорошего. — Я повешу ее в шкаф, — сообщила я, и в первый раз наши глаза встретились. Джеймс бегло осмотрел меня и сказал: — Неплохо выглядишь, Клэр. Произнес он эти слова с энтузиазмом похоронных дел мастера, обращенным к человеку, который, несмотря ни на что, выжил в тяжелой автокатастрофе. — Да, — кивнул он с некоторым изумлением, — ты действительно выглядишь очень хорошо. — Почему бы и нет? — Я улыбнулась с достоинством и иронией — во всяком случае, мне хотелось так думать. Я хотела, чтобы Джеймс понял, что, хотя он перестал меня любить и унизил, я, как разумное существо, это переживу. Поверить невозможно, что я оказалась на такое способна. Я была очень собой довольна. Хотя, видит бог, я вовсе не была спокойной, а просто чертовски здорово притворялась. Однако Джеймс не нашел в ситуации ничего смешного и холодно взглянул на меня. Несчастный ублюдок! Уж если я решила попытаться быть покладистой и цивилизованной, уж он-то наверняка мог бы последовать моему примеру. Ведь, в конечном итоге, что он теряет? Впрочем, кто знает, может, он заготовил великолепную речь о том. что я все переживу, что он недостаточно хорош для меня, что мы вообще мало подходили друг другу, что мне без него будет лучше. И расстроился, что я не дала ему повода произнести эту речь. Может, он долго стоял перед зеркалом в своем номере (с душем, кофеваркой, старым телевизором и утренними ссорами под окнами) и практиковался, как он обнимет меня и станет уговаривать прерывающимся голосом, что, хотя я очень хороший человек, он меня не любит. Мы немного постояли в холле, причем Джеймс выглядел так, будто всю его семью вырезали одним ударом мачете. У меня, наверное, вид был не лучше. Напряжение нарастало. — Пойдем в столовую, — предложила я, беря бразды в свои руки: иначе мы могли простоять так весь день. — Там нам не помешают, к тому же там есть стол, на котором мы сможем разложить все бумаги. Он мрачно кивнул и последовал за мной в столовую. Там нас ждала Кейт. Она лежала в корзинке и выглядела прелестно. Я взяла ее на руки и прижала ее личико к своему. — Это Кейт, — просто сказала я. Джеймс смотрел на нас, то открывая, то закрывая рот. Он напомнил мне золотую рыбку. Бледную и серьезную золотую рыбку. — Она… такая большая, — наконец промямлил он. — Так выросла. — Дети растут, — величественно произнесла я. Подтекст был следующим: «Если бы ты, подлец, не слинял, ты бы мог наблюдать, как она растет». Но я ничего не сказала. Не было нужды. Он и сам знал, если судить по его смущенному лицу. — Ее зовут Кейт? — спросил Джеймс. Волна гнева, охватившая меня, была такой мощной, что я с трудом сдержалась, чтобы не прибить его. Он даже не узнал, как я назвала дочь. — В честь Кейт Буш? — спросил Джеймс. Он имел в виду певицу, которую я любила. Но мне в голову бы не пришло назвать дочку в ее честь. — Да, — с горечью сказала я. — В честь Кейт Буш. Не стану я объяснять ему настоящую причину. Слишком много чести! — Эй! — воскликнул он. Мысль, судя по всему, посетила его внезапно. — Можно ее подержать? — Если бы не обстоятельства, можно было бы заподозрить его в энтузиазме. Мне хотелось закричать: «Разумеется, ты можешь ее подержать! Она ждала два месяца, чтобы ты ее подержал. Ты же ее ОТЕЦ, пропади ты пропадом!» Но я сдержалась. Я чувствовала себя предательницей. Матерью времен Третьей мировой войны, которая вынуждена продать свою дочь богатому гринго. Но я передала девочку ему. Видели бы вы его лицо! Как будто он в один момент стал умственно неполноценным. Улыбка, блестящие глаза, восхищенное выражение. Конечно, он держал ее совершенно неправильно. Поперек, а не вдоль. Горизонтально, а не вертикально. Так держат детей люди, которые ничего в них не понимают. Я-то знаю, потому что в первые дни сама так держала Кейт, пока одна из матерей, которой надоел ее рев, не показала мне, как это надо делать. Кейт начала плакать. Разумеется, чего еше ждать от бедного ребенка? Чтоб тебя держал, как свернутый ковер, незнакомый мужчина. Вы бы не заплакали? Джеймс перепугался. — Что с ней? — спросил он. — Как мне ее успокоить? Восхищенное выражение как корова языком слизнула. Вместо него появился ужас. Я знала, что его джентльменского поведения ненадолго хватит. — Возьми ее, — сказал он, сунув мне Кейт. И посмотрел на нас обеих с отвращением. В жизни Джеймса явно не было места для плачущих женщин. Знаете, он не всегда был таким. Ведь женился же он на мне. А я плакала довольно часто. Лучше выплакаться, чем держать все в себе, так я считала. Но, глядя на него сейчас, я уже не в первый раз удивлялась, каким же подонком он стал. — Надо же! — заметила я ледяным тоном. — Ты, похоже, ей не понравился. Я засмеялась, как будто сказала нечто смешное, и взяла Кейт из протянутых рук Джеймса. Он так спешил от нее избавиться! Я немного поворковала над ней, и она успокоилась. На мгновение я почувствовала горькое удовлетворение от того, что Кейт приняла мою сторону. Затем мне стало стыдно. Ведь Джеймс — ее отец. Мне следует сделать все возможное, чтобы они полюбили друг друга. Я-то нашла себе другого мужчину, которого могу полюбить. А у Кейт нет никого, кроме отца. — Прости, — извинилась я и улыбнулась. — Просто она тебя не знает. Дай ей время. Сейчас она напугана. — Ты права, наверное, потребуется время, — слегка оживился он. — Правильно, — согласилась я. Внезапно меня объял ужас. Где он собирается провести это «время» с ней? Если он приехал в Дублин, чтобы забрать у меня Кейт, ему придется умереть. Других вариантов нет. — …кофе, — вдруг донесся до меня голос Джеймса. — Что? — резко переспросила я. Он смотрел на меня так, будто я веду себя странно Интересно, сколько раз он просил у меня кофе, прежде чем я его услышала? — Конечно, — сказала я. Я положила Кейт в корзинку и отправилась на кухню варить ему кофе. Разумеется, надо было раньше предложить самой. Но я так волновалась, что мне эта мысль даже не пришла в голову. Я обрадовалась, что можно уйти на кухню. Глубоко вздохнула и закрыла за собой дверь. Мои руки так тряслись, что я с трудом налила воды в чайник. Еще бы, мне так трудно приходилось! Я выбилась из сил, притворяясь, что у меня все хорошо. И я с трудом держала в узде дикий гнев, готовый в любой момент вырваться на свободу. Но я знала, что должна справиться и спасти все, что возможно. Ради Кейт. Я принесла кофе в столовую. Джеймс стоял, наклонившись над корзинкой, и пытался поговорить с Кейт. Он с ней явно что-то обсуждал. Как будто она была его коллегой, а не двухмесячным младенцем. Он не вел себя так, как ведут нормальные, душевные люди в присутствии детей. Ну, вы знаете: как будто все их мозги остались снаружи, под дождем. Воркование, курлыканье и глупые вопросы вроде: «А кто у нас самая красивая девочка на свете?» И правильный ответ совсем не тот, что вы ожидаете, — Синди Кроуфорд. Нет, Кейт Уебстер. Он же говорил с ней так, будто обсуждал последние реформы. Я поставила кофе на стол и в тот момент, когда кружка коснулась красного дерева, поняла, что я на автомате сварила Джеймсу кофе именно так, как он любит. Я готова была придушить себя! Разве я не могла хотя бы притвориться, что забыла? Разве я не могла налить в его кофе молока и положить два куска сахара, вместо того чтобы подать ему черный, без сахара и с добавлением холодной воды? И когда он обожжет себе рот горячим и сладким кофе, сказать безразлично: — Ох, прости, я забыла, это ведь ты любишь кофе без сахара? Куда уж мне! Я упустила удобный шанс продемонстрировать, как мало он теперь для меня значит. — Спасибо, Клэр, — сказал он, отпивая глоток кофе. — Ты, оказывается, помнишь, какой кофе я люблю. — И он удовлетворенно улыбнулся. Я бы с удовольствием пошла на кухню, облилась бензином и подожгла себя, такой я была злой. — Пожалуйста, — сказала я сквозь сжатые зубы. И тут Джеймс заговорил. — Знаешь, поверить не могу, что я здесь, — сказал он. откидываясь на стуле и держа кружку обеими руками. — Я боялся, что ты меня не впустишь. — Почему? — спросила я с ледяной вежливостью. — Ну… — Он покачал головой и печально улыбнулся. — Я думал, что твои мама и сестры выльют мне на голову кипящее масло, когда я появлюсь. Что-нибудь в этом роде. Он сидел напротив меня и самодовольно улыбался, припоминая, с какой легкостью проник в логово льва, и, несмотря ни на что, чувствует себя в полной безопасности в этой семейке дикарей. Я сдержала желание кинуться через стол и вырвать ему глотку зубами, прошипев при этом: — Кипящее масло — слишком милосердный способ для такого мерзавца, как ты! Вместо этого я холодно улыбнулась и сказала: — Да не смеши меня, Джеймс! Мы — вполне цивилизованные люди, как бы плохо ты о нас ни думал. Зачем нам тебе вредить? Кроме того, — я коротко рассмеялась: будто льдинки рассыпались по стеклу, — ты нам нужен здоровеньким. Кто же иначе будет платить за содержание Кейт? Последовала длинная пауза. — О чем ты говоришь? Что значит «за содержание»? — медленно спросил он, как будто он никогда раньше ни о чем подобном не слышал. — Джеймс, уж ты-то должен знать, что такое алименты! — сказала я удивленно. Что, черт возьми, происходит? Он же по профессии бухгалтер. Он обязан знать, что такое алименты. По правде сказать, я изумилась, что Джеймс не появился с подробным соглашением, которое мне осталось только подписать. Знаете, где расписано все в подробностях, вроде того, сколько пар обуви потребуется Кейт до конца жизни, учитывая амортизацию и тому подобное. Ведь подсчитывал же он чаевые официанткам до последнего пенни! Я не хочу сказать, что Джеймс был жадным. Но он был очень хорошо организованным. Он постоянно что-то царапал на конвертах и бумажных салфетках, получая результат, который практически всегда оказывался правильным. — Алименты… — задумчиво повторил Джеймс. Счастливым он не выглядел. — Да, Джеймс, — со стальной решимостью подтвердила я. Если мне не удастся договориться с ним насчет денег, я умру. Нет, беру свои слова назад, умирать я не собираюсь. Я убью его! — Ладно-ладно, я понял, — сказал он несколько оторопело. — Да, нам действительно надо с тобой о многом поговорить. — Безусловно, — подтвердила я с наигранным оптимизмом. — И раз ты уже здесь, то самое время это сделать. И я широко улыбнулась. Мне эта улыбка далась так тяжело, что я скорее всего повредила мускулы лица. — Итак, — по-деловому продолжила я, притворяясь, что знаю, о чем толкую, — мы оба не слишком знакомы с такими вещами, но мне кажется, что мы должны договориться по основным вопросам, а там уж пусть адвокаты расставят все по местам. — Я позволила себе слегка улыбнуться, на что он не обратил ни малейшего внимания. — Или ты предпочитаешь вести все дела через адвокатов с самого начала? — Ага! — внезапно оживился он и поднял указательный палец, подобно месье Пуаро, когда тот указывает на основную ошибку в споре. — Было бы неплохо иметь адвокатов. Но ведь у нас их нет, правда? Он взглянул на меня жалостливо, как будто я какая-то деревенская дурочка. — Ну… у меня, положим, есть, — сообщила я. — В самом деле? — удивился Джеймс. — Так, так, так. — Он был явно поражен. И недоволен. — Ну да… Конечно, у меня есть адвокат, — сказала я. — Надо же, как мы торопимся! — заметил он довольно противным тоном. — Ты времени даром не теряла. — Джеймс, о чем ты говоришь? Ведь прошло два месяца, — возразила я. Подумать только, а я еще мучилась угрызениями совести из-за того, что постоянно откладываю разговор с ним и теряю время! Я ничего не понимала. Я что-то не так сделала? Может, существует какой-то порядок? Сроки, которые нужно соблюдать, прежде чем заняться обломками моего брака? Как, например, не иметь права танцевать в красном платье шесть лет после смерти мужа… Или что там было, чем Скарлетт О'Хара вызвала такое возмущение всего общества в Атланте? — Да, — согласился Джеймс. — действительно прошло два месяца. — И вздохнул. На мгновение мне в голову пришла дикая мысль: он опечален! Но я тут же сообразила, что в этом нет ничего удивительного. Какой мужчина не опечалится, когда вдруг окажется, что он должен содержать две семьи? И еще он наверняка представил себе гонорары адвокатов и агентов по недвижимости, которые протянутся до самого горизонта, пока мы с ним разводимся. К тому же приличное содержание двух отпрысков Дениз тоже обойдется недешево. Я отбросила все пустые мысли в сторону и спросила: — Джеймс, ты привез документы на квартиру? — Нет, — еще раз удивился он. — Почему? — спросила я, вдруг почувствовав, что очень устала. — Не знаю, — сказал он, глядя в пол. Последовала недоуменная пауза. — Наверное, я об этом не подумал. Я так спешно вылетел из Лондона. — У тебя вообще есть с собой какие-нибудь документы? — спросила я, горя желанием его пристукнуть. — Банковские бумаги, наши пенсионные дела и тому подобное? — Нет, — коротко ответил Джеймс. И внезапно очень сильно побледнел. Наверное, разозлился, что оказался в таком положении. Такая нерасторопность совсем на него не походила. Была не в его характере. Хотя последнее время он вообще вел себя не так, как можно было от него ожидать. Может, у него нервный срыв? Или он вовсе не так уж влюблен в голстуху Дениз? Наверное, что-то случилось с его зрением, когда он решил бежать с ней. А может, и мозги у него слегка повредились. — А нам нужны все эти документы? — спросил он. — Ну, не прямо сейчас, наверное, — сказала я. — Но если мы хотим со всем разобраться, пока ты здесь, то было бы неплохо их иметь. — Наверное, я могу получить их по факсу, — медленно произнес Джеймс. — Если ты действительно этого хочешь. — Ну, дело ведь не в том, чего я хочу, — сказала я, немного смешавшись. — Мы же должны решить, что кому принадлежит. — Господи, какой ужас! — заметил он с отвращением. — Ты хочешь сказать, нам надо поделить полотенца, сковородки и все остальное? — Да, именно это я и хочу сказать, — подтвердила я. Что с ним такое? Он что, об этом вообще не думал? — Джеймс, — обратилась я к нему, стараясь не обращать внимания на его обалдевший вид, — как ты себе все это представлял? Прилетят феи и разберутся с нашими разводными делами, пока мы спим? Он умудрился слегка улыбнуться. — Ты права, — устало согласился он. — Ты права, ты права, ты права. — Безусловно, — не стала я спорить. — И чтобы тебя немного приободрить, я согласна уступить тебе все сковородки. — Спасибо, — тихо сказал он. — И не волнуйся, — продолжила я, — настанет день, когда мы все это будем вспоминать со смехом. Разумеется, ничего подобного я не думала. Вообще я смутно чувствовала, что есть что-то глубоко неправильное в том, что я его утешаю и пытаюсь поддержать. Но все происходящее казалось мне таким странным, что я совсем запуталась. Джеймс внезапно поднялся. Он выглядел совсем потерянным. Очевидно, раздумывал, как получить из Лондона документы по закладной и все остальное. — Пожалуй, я пойду, — сказал он. — Ладно, — согласилась я. — Почему бы тебе не вернуться в отель (отель! смех, да и только!) и не попробовать организовать пересылку документов? А мы можем встретиться позже. — Договорились, — сказал он все так же тихо. Я не могла дождаться, когда он уйдет. С меня достаточно. Все на самом деле кончено. Мы общались, как цивилизованные люди. Слишком цивилизованные, если хотите знагь мое мнение. Мне казалось, что все происходит во сне. — Я тебе днем позвоню, — сказал Джеймс. Он попрощался с Кейт, и, хотя выглядел при этом так, будто объяснял ей ее будущие пенсионные перспективы, по крайней мере он сделал попытку с ней пообщаться. Наконец мне удалось от него избавиться. Он выглядел совсем вымотанным, когда уходил. 27 Я расплакалась, как только закрыла за ним дверь. И, как будто нутром почувствовав, что он ушел, Анна, Хелен и мама торжественно спустились с обеспокоенными лицами. Впрочем, о чем я говорю?! Они все это время пролежали на полу в спальне над столовой, чтобы с помощью стакана услышать, о чем мы говорим. Я чувствовала себя отвратительно. Будто осознав мою печаль, Кейт принялась плакать. Хотя весьма вероятно, что она просто проголодалась. Так или иначе, но в доме сразу стало очень шумно. — Сволочь! — сумела я произнести между рыданиями. По лицу моему потоками лились слезы. — Почему для него все так легко? Просто машина какая-то, никаких чувств! — Он не был расстроен? Ни чуточки? — заботливо спросила мама. — Единственное, о чем этот мудак беспокоится, так это как неприятно будет делить наши пожитки! — Ну, это не так плохо, — попыталась утешить меня Хелен. — Возможно, он тогда просто оставит все тебе. Хорошая попытка, Хелен. Только мне хотелось услышать совсем другое. — Значит, он ни слова не сказал о примирении? — огорчилась мама. — Примирение?! — взвизгнула Хелен. — Но ведь ты не пустишь его назад, верно? После того как он с тобой так мерзко обошелся. — Да не в этом дело! — рыдала я. — Мне хотелось иметь выбор. Мне было бы приятно иметь возможность сказать ему, чтобы он убирался, что я ни за какие деньги больше не прикоснусь к нему. И у этого подлеца даже не хватило порядочности дать мне этот шанс! Вся троица сочувственно кивнула. — И он был таким самодовольным! — выкрикнула я. — А я еще к тому же показала, что помню, какой кофе он любит! Все судорожно вздохнули и принялись качать головами по поводу такой глупости. — Это плохо, — сказала Анна, — теперь он знает, что тебе не наплевать. — Но мне наплевать! — яростно запротестовала я. — Я его ненавижу, этого предателя и напыщенного ублюдка! — Я не могла остановиться, а слезы все текли по моему распухшему, покрытому пятнами лицу. — Нет, какое нахальство! — В чем дело? — спросили все хором, желая услышать сообщение о еще каком-то проступке Джеймса. — Он так расстроился из-за дележа имущества, что мне же пришлось его утешать. Представляете, я утешала его! После всего случившегося… — Мужчины! — заметила Анна, устало качая головой. — Жить с ними невозможно. — Да, жить с ними невозможно, — вздохнула мама. — Но пристрелить их тоже невозможно. — Еще как возможно! — взметнулась Хелен. — И чем все кончилось? — спросила мама. — Пока ничем, — сказала я. — Он позвонит днем. — И что ты будешь тем временем делать? — спросила мама, с беспокойством поглядывая на бар, хотя там уже много лет было пусто. Старые привычки живучи. — Ничего, — сказала я. — Я устала. — Почему бы тебе не полежать? — сразу же подхватила она. — Тебе так досталось. Мы присмотрим за Кейт. Хелен взглянула на нее так, будто собралась протестовать. Она уже открыла рот, чтобы дать волю гневу, но тут же закрыла его. Почти что чудо, должна я отметить. — Ладно, — милостиво согласилась я. Я втащила себя на второй этаж и улеглась в постель, не снимая чудесных одежек, в которые меня обрядили утром. Ни следа не осталось от улыбающейся, хорошо накрашенной, привлекательной женщины. На кровати лежала развалина с опухшими глазами и пятнистым лицом. Во второй половине дня мама осторожно потрясла меня за плечо и сказала: — Джеймс звонит. Будешь с ним разговаривать? — Да. — сказала я. Выбравшись из постели, вся в мятой одежде, с заспанными глазами и тупым выражением лица, я подошла к телефону. — Клэр, — деловито начал Джеймс, — я попытался получить все нужные документы факсом, но в этом проклятом городе нигде его не найдешь. Он говорил обвиняющим тоном, и я сразу почувствовала себя виноватой. Как будто я лично пробежалась по городу и закрыла все заведения, где есть факс, только чтобы доставить ему неприятность. — Ох, извини, Джеймс, — промямлила я. — Если бы ты раньше сказал, я предложила бы послать их через отцовский офис. — Ладно, проехали, — вздохнул он раздраженно, как будто хотел, чтобы я поняла, что если ему что-то нужно, то он сделает это сам, не прибегая к помощи ни одного из членов моей семейки. — Их отправили почтой, утром должны быть здесь. Я усмехнулась про себя, будучи в курсе неторопливой манеры работы ирландской почты, особенно если сравнивать ее с английской. Но промолчала. Можно не сомневаться, что, если документы не придут вовремя, он исхитрится и в этом обвинить меня. — Но мне кажется, что нам все равно следует вечером встретиться, — продолжил он деловито. «Время — деньги», — в этом весь Джеймс! Но он был прав. Нам все равно надо встретиться. Столько всего следует обсудить. Мне хотелось поскорее со всем покончить, чтобы продолжать жить дальше. У меня ведь нет других мотивов, верно? Я отнюдь не заблуждалась и не воображала, что если он снова меня увидит, то поймет, что все еще любит. Хотя, должна признаться, тот факт, что он меня больше не любит, приводил меня в недоумение. — Ну, и что ты предлагаешь? — спросил он. — Я бы пришел к вам, но я не уверен, что мне там будут рады. Я не верила своим ушам. Какой наглец! Разумеется, он не имел никакого права рассчитывать на гостеприимство в моем доме. Но ведь я принимала его вежливо и цивилизованно — чего никак нельзя было сказать о его отношении ко мне. Разве я не сварила ему кофе? Разве я спустила на него собак? Правда, собак у нас в доме не водилось, но не в этом дело. Больше того, я не спустила на него Хелен! Чего же он ждал? Что вдоль дороги из дублинского аэропорта будут стоять восхищенные туземцы, размахивая флагами? Духового оркестра и красной ковровой дорожки? Что я встречу его в дверях в прозрачном неглиже и хрипловато скажу: «Добро пожаловать домой, дорогой!»? Честно, я ничего не могла понять. И не знала, что ему сказать. Создавалось впечатление, что он дуется. Как будто хочет, чтобы я сказала ему что-нибудь вроде: «Не глупи, Джеймс, разумеется, все тебе рады». Но Джеймс никогда не дуется. Он слишком для этого взрослый. И ни один человек в трезвом уме не мог рассчитывать, что я встречу его с распростертыми объятиями. Но что же мне сказать? — Жаль, что ты так думаешь, Джеймс, — робко произнесла я. — Если я или моя семья каким-то образом проявили себя негостеприимно, я могу только извиниться. Разумеется, я ничего подобного не имела в виду. Если моя семья действительно его чем-то обидела, если, например, Хелен строила ему рожи из окна второго этажа, делала неприличные жесты или показала ему задницу, то я ее персонально вознагражу. И хотя я давилась этими вежливыми словами, я прежде всего думала о Кейт. Ничто бы не доставило мне большего удовольствия, чем заявить Джеймсу, что никто в этом доме ему не рад, но это было бы равносильно членовредительству. Я не хотела, чтобы Кейт росла без отца, так что мне приходилось за это расплачиваться, уверяя Джеймса в том, что никто против его присутствия не возражает. — Ну, тогда я заеду? — недовольным голосом спросил он. Нет, что с ним такое? Он ведет себя как капризный ребенок, а это так не похоже на него! — Слушай, Джеймс, — мягко сказала я, — я не хочу, чтобы ты сюда приходил, если тебе здесь неуютно. Может быть, нам лучше встретиться в городе? Джеймс довольно долго переваривал мое предложение. — Ладно, — холодно согласился он. — Мы можем пойти куда-нибудь ужинать. — Звучит привлекательно, — пробормотала я. — Все равно мне надо где-то есть, — грубо добавил он. — Так что можешь пойти со мной. — Ты всегда умел уговорить кого угодно, — заметила я, с трудом притворяясь, что улыбаюсь. Но мне вдруг стало очень грустно. Мы договорились встретиться в половине восьмого в ресторане в центре города. Подготовка к вечернему выходу была еще более тщательной, чем к утренней встрече. Естественно, мне хотелось выглядеть красивой. К тому же я не возражала и против сексуального вида. Джеймсу всегда нравились мои ноги, особенно когда я надевала туфли на высоких каблуках. Мы тогда были почти одного роста. Поэтому я и надела туфли с самыми высокими каблуками, самое короткое платье — черное, разумеется — и самую прозрачную пару колготок, какие только удалось найти. Мне повезло, что я только накануне побрила ноги. Когда собиралась заняться любовью с Адамом. Но об этом потом. Я не пожалела косметики. — Побольше туши! — советовала стоящая за моей спиной Хелен. — Погуще положи тонального крема. Поскольку наши скромные утренние усилия желаемого результата не принесли, теперь мы старались вовсю. Я красилась с такой же тщательностью, когда шла на первое свидание с Джеймсом. А теперь я прихорашивалась, чтобы выглядеть красивой на финальной встрече, завершающей наш брак… Все впустую! Неудавшийся брак можно описать как кучу потраченной зря косметики. Забудьте смех, забудьте ссоры, забудьте секс, забудьте ревность. Но снимите шляпу и минуту помолчите перед шеренгой безвестных тюбиков с тональным кремом, тушью для ресниц, карандашей для подведения глаз, румян и помады, которые погибли, чтобы все это было возможно. И погибли зря. Я взглянула на себя в зеркало и решила, что выгляжу неплохо. Высокая, стройная, почти что элегантная. Ничего даже отдаленно напоминающего арбуз. — Господи, — сказала Хелен, качая головой с неприкрытым восхищением. — Взгляни на себя. Подумать только, совсем недавно ты была толстой старой стервой. Ничего себе комплимент! — Забери волосы наверх, — предложила Хелен. — Не могу, они слишком короткие, — возразила я. — Ничего подобного, — заявила она, подошла ко мне и собрала волосы на затылке. Черт возьми, она оказалась права. Видимо, за два месяца, пока я не обращала на них внимания, волосы подросли. — Надо же! — обрадовалась я. — У меня в последний раз были длинные волосы в шестнадцать лет. Хелен занялась заколками, пока я, как помешанная, улыбалась своему отражению в зеркале. — Джеймс расстроится, — сказала я. — Пожалеет, что не может заполучить такую красотку. Как только я появлюсь в дверях, он упадет на колени и будет уговаривать меня вернуться. Мои прекрасные фантазии насчет пускающего слюни Джеймса прервал резкий голос Хелен: — Что ты сделала со своими ушами? — А что такое? — Они коричневого цвета. — Ой, это краска. Ее теперь не отмоешь. Наверное, лучше опустить волосы, чтобы не было видно ушей, — с грустью сказала я. Я как-то быстро привыкла к своему изысканному виду. — Нет, мы что-нибудь придумаем, — сверкнула глазами Хелен. — Сиди смирно! Она вышла и через минуту вернулась с Анной, которая при виде меня присвистнула, огромным куском ваты и бутылкой скипидара. — Ты займись тем ухом, — распорядилась Хелен, — а я примусь за это. Я пошла на свидание с Джеймсом не с каштановыми, а с красными и почти кровоточащими ушами. Зато волосы были подняты вверх. 28 Должна признаться, что мое появление в дверях ресторана — один из самых приятных моментов в моей жизни. Джеймс поднял голову от бумаг, которые читал, и буквально обалдел. — Гм, Клэр, — запинаясь, сказал он, — ты выглядишь потрясающе. Я улыбнулась таинственной и изысканной улыбкой (так мне казалось). — Спасибо, — промурлыкала я. «Будешь знать, как меня бросать», — подумала я, усаживаясь на стул и давая ему возможность обозреть мое бедро в тонюсеньких колготках и короткое черное платье в обтяжку. Он глаз не мог от меня оторвать. Это было восхитительно! Пока я шла от машины к ресторану, некоторые мужики странновато на меня поглядывали. Скорее всего для вечера понедельника в апреле я была чересчур элегантно одета. Да плевать на них! Официант, молодой человек в плохо сидяшем на нем костюме, старающийся казаться итальянцем, но с дублинским акцентом, кинулся к нашему столику и потратил слишком много времени, расправляя салфетку на моих коленях. — Спасибо, — сказала я, когда мероприятие слишком затянулось. — Всегда пожалуйста, — протянул этот идиот — такой же итальянец, как бекон с капустой, — и подмигнул мне поверх головы Джеймса. Честное слово! Тут я впала в панику. Не принял ли он меня за проститутку? Я знала, что платье у меня слишком короткое. Но какого черта?! Джеймс улыбнулся мне теплой, милой, одобрительной улыбкой. На мгновение я даже узнала в нем мужчину, за которого когда-то выходила замуж. Но тут он заметил, что молодой официант слишком низко наклонился, чтобы получше разглядеть мои ноги, и улыбки как не бывало. — Клэр! — Он нахмурился, подобно отцу семейства времен королевы Виктории. — Прикройся. Только посмотри, как официант на тебя пялится. Я покраснела. Теперь в своем коротком платье я чувствовала себя провинциальной девчонкой, нелепой, а не сексуальной женщиной-вамп. И все этот клятый Джеймс! Он не всегда был таким, поверьте мне. Когда-то чем короче было мое платье, тем больше я ему нравилась. Что ж, верно говорят, времена меняются. Я наклонила голову и принялась отыскивать в меню самое дорогое блюдо. — Мне кажется, нам надо обсудить вопрос денег, — сказала я, когда официант ушел. — Все в порядке, — сказал он. — Я заплачу. Карточкой. — Да нет, Джеймс! — возразила я, подозревая, что он намеренно строит из себя дурака. — Нам надо поговорить о наших деньгах. Понимаешь, твоих и моих, о нашей финансовой ситуации. — А, понятно, — кивнул он. — Так у нас есть деньги? — спросила я с беспокойством. — Деньги? Разумеется, есть! — раздраженно ответил он. Раздражение его было вполне объяснимо. Еще бы, ведь я посмела усомниться в его способности содержать жену и семью. Или надо было сказать «жен и семьи»? — С чего это ты решила, что у нас нет денег? — проворчал он. — Ну, я долгое время не работала, только получала жалкое пособие по беременности, а ты платил по закладной. Кроме того, ты должен был платить за другую квартиру и… — За какую другую квартиру? — спросил он громко и раздраженно. — Ну, за ту… где ты жил с этой… Дениз, — промямлила я. Я с трудом выговорила ее имя. — Но я давно вернулся в нашу квартиру, — с заметным удивлением сказал он. — Разве ты не знала? В мою голову пришли сразу несколько мыслей. Можно ли убить человека вилкой? Если судья окажется женщиной, будет ли она ко мне милосердней? Очень ли противная в тюрьме еда? Что станет с Кейт, если ее мать убьет ее отца? Голос Джеймса пробился ко мне сквозь все застилающий кровавый туман ярости. — Клэр! — заботливо спрашивал он. — Ты плохо себя чувствуешь? Я сообразила, что держу в руке нож, сжимая его так крепко, что руке больно. Я не могла видеть своего лица, но знала, оно все красное от гнева. — Ты хочешь сказать, — наконец прошипела я, — что ты привел эту женщину в мой дом? Мне казалось, что я задохнусь, или меня вырвет, или я сделаю что-нибудь еще малоприличное. — Нет-нет, Клэр, — сказал он торопливо, видимо испугавшись, что я устрою сцену. — Я переехал в нашу квартиру, но Ден… она не переехала. — Вот как? Я совершенно ничего не понимала. Не знала, что сказать. Наверное, потому, что не соображала, что я на самом деле чувствую. — Я уже… ну, ты знаешь, не… с ней. Уже довольно давно. — Вот как… Как в сказке — чем дальше, тем страшнее. Мне все еще хотелось его придушить. Только подумать, он разрушил наш брак, наши отношения ради чего-то, что не выдержало даже двухмесячного испытания! Все зря. Чувство бессмысленной потери охватило меня. — Почему никто мне не сказал? — пробормотала я, не понимая, что случилось с системой сплетен, так хорошо налаженной мною и подругами. Джеймс попытался меня успокоить: — Возможно, никто еще не знает. Я свои дела не слишком афишировал. И за последний месяц мало кого видел. Я ездил на курсы, — добавил он. По крайней мере, он не ездил отдыхать с этой толстухой Дениз, когда я ему звонила. А я-то как злилась, сколько нервной энергии зря извела! Затем меня разобрало любопытство. Что же произошло между Дениз и Джеймсом? Я понимала, что спрашивать не следует, но удержаться не могла. — Так она дала тебе под зад коленом? — спросила я. Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал равнодушно, но получилось с горечью. — Вернулась к Марио, или Серджио, или как там его зовут? — Вообще-то нет, Клэр, — сказал он. — Я ушел сам. — Надо же! — Я вся пропиталась горечью. — У тебя входит в привычку бросать женщин. — Да, Клэр, я понимаю, что ты хочешь сказать. По его тону можно было предположить, что он выше всего этого. Но как человек порядочный, считает нужным со мной согласиться. Я же не могла остановиться. — Я всегда считала, что настоящий джентльмен никогда не говорит, что он бросает женщину. Гораздо приличнее сказать, что она тебя покинула, даже если это не так! Я сама удивлялась отсутствию логики в своих словах. И слышала истерические нотки в своем голосе. Но остановиться было выше моих сил. Я не могла держать себя в руках. — Я и не звоню повсюду, что бросил ее, — обиженно заметил Джеймс. — Ты сама меня спросила, припоминаешь? — А почему, интересно, ты не рассказываешь всему миру, что бросил ее? Я хотела бы, чтобы ты трезвонил об этом повсюду! — Голос мой предательски дрожал. — Почему все должны знать, что ты бросил меня и Кейт, а потом думать, что она сама тебя вышвырнула? Почему ее ты уберег от унижения? — Ладно, успокойся, Клэр. Если тебе так хочется, я расскажу всем, как все было на самом деле между мной и Дениз. — Прекрасно! — сказала я. Нижняя губа у меня дрожала. Какой кошмар! Куда подевалась сдержанная Клэр? Я так старалась держать себя в руках, не дать Джеймсу почувствовать, какую боль он мне причинил, как я несчастна. Но моя боль оказалась так близко к поверхности, что вот-вот готова была вырваться наружу. Стыд и срам! Я расстроена вдрызг, а он абсолютно спокоен. Этот контраст меня убивал. — Пойду попудрю нос, — сказала я. Возможно, мне удастся взять себя в руки. — Нет, Клэр, подожди! — попросил Джеймс, когда я сделала попытку подняться, и схватил меня за руку. Я попыталась вырваться. — Не тронь меня, — со слезами сказала я. Господи, сейчас я скажу: «Ты потерял право меня трогать, когда бросил». — Ты потерял право меня трогать, когда бросил, — услышала я свой голос. Ведь знала же! Человек, который пишет для меня все мои диалоги, не иначе как довольствуется зарплатой малобюджетной мыльной оперы. Но мне хотелось сделать Джеймсу больно. Чтобы он тоже почувствовал потерю. Узнал, что значит хотеть кого-то так, что сердце болит. И понимать, что не можешь получить желаемого. Но больше всего мне хотелось, чтобы он осознал, что виноват во всем он. — Клэр, пожалуйста, сядь, — сказал Джеймс, неохотно отпуская мою руку. Он умело притворялся бледным и расстроенным. — Успокойся, Джеймс, — холодно заявила я. — Я не собираюсь устраивать сцену. У него хватило совести смутиться. — Меня совсем другое беспокоит, — сказал он. — Да что ты говоришь! — окрысилась я. — На самом деле, — заявил он, видимо набравшись терпения. — Слушай, Клэр, нам надо поговорить. — Не о чем нам разговаривать! — машинально ответила я. Оп-ля! Опять я за свое. Одно проклятое клише за другим. Я готова была умереть от смущения. Все бы ничего, но он был прав. Нам многое требовалось обсудить. — Клэр, — постарался сказать он как можно мягче и снова взял меня за руку, — я знаю, что вел себя плохо. — Плохо?! — взорвалась я, не успев сдержаться. — Ха! Плохо! Мягко сказано. Где же мое самообладание и контроль? Несмотря на мои жалкие потуги держать свои эмоции в узде, я явно пошла вразнос. Я уже не могла притворяться спокойной и уравновешенной. Джеймс, напротив, держался вполне цивилизованно. — Тогда отвратительно, — согласился он. Он вовсе не раскаивался. Он пытался шутить. Бесчувственный подлец! Как может он быть таким самодостаточным? Это же бесчеловечно! — Как ты мог быть таким безответственным? — выпалила я. Я знала, это достанет его больнее всего. Джеймс мог смириться с обвинениями в жестокости, бессердечности, но назвать его безответственным — это был удар ниже пояса. — Как ты мог меня оставить?! Ведь ты был мне нужен! Он молчал. Сидел выпрямившись и молчал, причем в этом молчании чувствовалось что-то зловещее. Какие-то эмоции — но совсем не те, на которые я рассчитывала. Когда он снова заговорил, сразу стало ясно, что в нем произошла перемена. Что-то лопнуло. Очевидно, кончилось терпение. Приятный человек исчез, хотя нельзя сказать, чтобы он особенно сегодня проявился. Когда он заговорил, его голос показался мне чужим. И довольно мерзким. — Ага, — сказал он, делая паузу перед каждым словом. — Наверняка. Нужен. — Что? — удивилась я. Хотя я все еще была погружена в ощущение потери и безысходности, я все же уловила в нем эту перемену. И сообразила, что перемена эта не в мою пользу. Сразу стало ясно, что далеко не все было в порядке, когда он так охотно со мной соглашался. Больше того, стало ясно, что все было совсем не в порядке, когда он соглашался со мной таким странным тоном. — Ну да, — продолжил он тем же противным голосом, — как же ты права! Я действительно был тебе нужен! Что случилось? События принимали неожиданный оборот. Мне стало казаться, что я вмешалась в какой-то посторонний разговор. Или Джеймс по собственному усмотрению переключил каналы. Я все еще переживала старую тему насчет того, что Джеймс меня бросил, а он переключился на разговор о чем-то другом. И я тщетно старалась успеть за ним. — Джеймс, что происходит? — совсем запутавшись, спросила я. — В смысле? — довольно грубо поинтересовался он. — Почему ты вдруг стал таким странным? — спросила я, сильно нервничая. — Странным… — задумчиво повторил он и огляделся, как будто призывая в свидетели всех присутствующих. — Она говорит, что я странный! — Да, это так, — сказала я. По правде говоря, с каждой минутой он становился все более странным. — Я только сказала, что ты был мне нужен и… — Я слышал, что ты сказала! — злобно перебил Джеймс, снова сменив тон. Он наклонился через стол и приблизил ко мне свое разъяренное лицо. «Ну, начинается!» — подумала я. Как ни странно, мне стало легче, хотя я слегка напугалась. По крайней мере, я сейчас узнаю, что с ним, черт побери. — Ты сказала, что я был тебе нужен. — Он как-то странно фыркнул и поднял глаза к потолку. — Это еще мягко сказано! Он помолчал, уставившись на меня тяжелым взглядом. Видимо, интересовался произведенным впечатлением. Я не смела открыть рот. Меня лихорадило. Что дальше? — Я знаю, что был нужен тебе, — резко сказал он. — Я был нужен тебе постоянно, черт бы все побрал! Неважно зачем. Как я могу этого не знать? Я молча смотрела на него. Джеймс нечасто выходил из себя, так что в тех редких случаях, когда он злился, это было то еще зрелище. Не знаю, почему он злился на этот раз, но он явно хотел, чтобы до меня дошло, что во всем виновата я. Такой сценарий меня не устраивал. Так или иначе, это я обижена, а он — мерзавец! — Я нужен был тебе для всего, — почти прокричал он. Тут мне хотелось бы сообщить вам, что Джеймс никогда не кричал. Он даже не повышал голоса. — Ты требовала постоянного внимания, — продолжил он. — И постоянной поддержки. И всегда плевала на меня и на то, как я себя чувствую и что нужно мне. Я смотрела на него с открытым ртом. Не могла поверить своим ушам. Почему он на меня нападает? Ведь он сам меня бросил, верно? И если кто-то и имеет право выступать с обвинениями, так это я. — Джеймс… — начала я слабым голосом. Он проигнорировал меня и продолжал трясти своим мерзким пальцем перед моим носом. — Ты была невозможна! У меня сил больше не осталось. Не понимаю, как я сумел так долго выдержать. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вообще мог жить с тобой. Это надо же! Тут он зарвался. Меня снова охватил гнев. — Как же, как же! — в бешенстве воскликнула я. — Выходит, я во всем виновата? Я заставила тебя завести роман? Я вынудила тебя меня бросить? Смешно, право! Что-то не припоминаю, чтобы я держала пистолет у твоего виска. Забыла, наверное. Правильно говорят, сарказм — низшая форма юмора. Но я не могла остановиться. Он критиковал меня! От такой несправедливости я готова была рвать и метать. — Нет, Клэр, — сказал Джеймс. Не поверите, он в буквальном смысле говорил сквозь стиснутые зубы. Никогда раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Всегда казалось, что это такой оборот речи. — Разумеется, ты не заставляла меня ничего делать. — Тогда о чем речь? — решительно спросила я и вдруг почувствовала холод внизу живота. От страха? — Речь о том, что жить с тобой было равносильно жизни с капризным ребенком. Ты постоянно хотела куда-то пойти, как будто жизнь — одна нескончаемая вечеринка. Впрочем, так оно для тебя и было. Ты только смеялась и веселилась, а мне приходилось все время быть взрослым. Я должен был постоянно беспокоиться о деньгах, о счетах… Ты была жуткой эгоисткой! Это мне приходилось напоминать тебе в час ночи на вечеринке, что нам завтра рано на работу. И я должен был терпеть, когда ты за это обзывала меня занудой. Я чуть дара речи не лишилась от такой тирады. Это было совершенно неожиданно, а главное — несправедливо. — Джеймс, у нас уж так сложилось, — попробовала я возразить. — Я была забавной, ты — серьезным. Все знали, что я легкомысленная глупышка, зато я всегда могла заставить тебя смеяться и помочь расслабиться. Ты же был сильным, и мы этого оба хотели. Именно поэтому нам было так хорошо вместе. — Ничего подобного! — огрызнулся он. — Я чертовски устал быть сильным. — И я никогда не обзывала тебя занудой! — внезапно воскликнула я, вспомнив слабое звено в цепи его доказательств. — Не имеет значения, — заметил Джеймс раздраженно. — С тобой я себя так чувствовал. — Да, но ведь ты сказал… — начала я возражать. — Ох, ради всего святого, Клэр! — взорвался он. — Не начинай все сначала. Опять хочешь набрать побольше очков. Неужели ты хоть раз, один-единственный раз, не можешь признать, что виновата? — Да, но… — запнулась я. Я не знала, в чем должна чувствовать себя виноватой. Ладно, проехали. У меня даже не было времени поразмыслить. Джеймс набрал в грудь воздуха и продолжил: — Ты вечно во что-то вляпывалась. А мне приходилось расчищать завалы. — Это неправда! — закричала я. — Можешь мне поверить, впечатление создавалось именно такое, — сердито сказал он. — Ты просто не желаешь смотреть правде в глаза. Вечно какая-то драма. Или травма. А разбираться приходилось мне. Я молчала. Просто потеряла дар речи. — И знаешь, Клэр, — торжественно продолжил он, — человек не может однажды проснуться взрослым как по волшебству. За одну ночь невозможно научиться платить по счетам. Надо трудиться. Трудиться и брать на себя ответственность! — Я умею платить по счетам, — возразила я. — Напрасно ты считаешь меня полной идиоткой. — Тогда почему этим всегда приходилось заниматься мне? — резко спросил он. — Джеймс, — попыталась я защититься, хотя в голове все шло кругом, — я старалась тебе помогать… Я четко помнила, что однажды, когда он сидел над счетами и деловито щелкал калькулятором, я предложила ему свою помощь. А он хитро посмотрел на меня и сказал, что каждому лучше заниматься тем, в чем он хорошо разбирается. И потом — я точно это помню — мы занялись любовью прямо на письменном столе. Больше того, на некоторых документах остались довольно любопытные отпечатки… Но я побоялась напомнить ему об этом случае. — Правда, я предлагала тебе помощь, — повторила я. — Но ты всегда говорил, что у тебя получится лучше, поскольку ты умеешь обращаться с цифрами. — И ты этому верила? — презрительно спросил он, покачивая головой в явном недоумении, как я могла быть таким недоумком. — Ну… Наверное, да, — проговорила я, чувствуя себя дура-дурой. Он был прав. Я позволяла ему волноваться по поводу писем с угрозами отключить телефон или свет. Но я действительно верила, что ему хочется все это делать самому! Да и не получали мы никаких писем с угрозами по поводу телефона или света. Джеймс был слишком педантичным, чтобы такое допустить. Мне казалось, ему нравилось держать все в своих руках. Как же я ошибалась! Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Если бы я обращала внимание на такие вещи, как срок платы по закладной… — Прости, — смущенно сказала я. — Я думала, тебе нравится этим заниматься. Я бы все сделала сама, если бы знала. — С чего бы мне это нравилось? — спросил он отвратительным тоном. — Кому в трезвом уме понравится нести всю ответственность за домашние счета? — Разумеется, ты прав, — вздохнула я. — Ну, — сказал Джеймс уже несколько мягче, — полагаю, твоей вины тут нет. Ты всегда была слегка легкомысленной. Я проглотила готовый вырваться ответ. Не время настраивать его против себя. Но я не была легкомысленной! Я знаю, что не была. Но Джеймс думал иначе. — Если бы ты не была легкомысленной хотя бы в важных случаях… — задумчиво сказал он. — Ведь проблема нашего брака заключалась не в том, что ты не брала на себя ответственности. Дело в том, как я себя при этом чувствовал! — Ты о чем? — спросила я. И приготовилась к новой серии обвинений. Которые мне вовсе не хотелось выслушивать. Но придется, иначе я так и не пойму, почему он меня бросил. — Ты же знаешь, что все всегда вертелось вокруг тебя, — сказал он. — Каким образом? — удивилась я. — Я возвращался с работы после тяжелого дня. Но ты никогда меня не расспрашивала о моих делах. Ты рассказывала мне забавные истории и ждала, что я буду смеяться. — Но я спрашивала! — возразила я. — И ты всегда говорил, что слишком долго и скучно объяснять. А смешила я тебя только потому, что хотела, чтобы ты расслабился после тяжелого дня. — Даже не пытайся оправдываться! — с нажимом сказал он. — Ты просто не желала слышать ничего неприятного. Тебе бы только развлекаться. — Джеймс… — робко начала я. Что я могла сказать? Он уже все решил. Клянусь, я ни о чем таком и не подозревала. Никогда не думала, что вела себя эгоистично. Не пытается ли Джеймс полностью возложить на меня вину за наш разрыв? Надо все же выяснить. — Джеймс, — сказала я жалобным голосом. — Извини, что я спрашиваю, но не пытаешься ли ты обвинить меня в том, что ты меня бросил? — Да ради бога! — фыркнул Джеймс. — Вот тебе яркий пример детского и эгоистичного отношения. Чего еще от тебя ждать? — Извини, — прошептала я — Не надо было спрашивать… Мы опять помолчали. — Почему же ты мне ничего не говорил? — наконец выпалила я. — Мы же были так близки! Все было великолепно. — Мы не были близки, а до великолепия вообще было далеко, — грубо сказал он. — Неправда! — возмутилась я. «Он достаточно у меня отнял, — подумала я. — Я не позволю ему украсть у меня мои воспоминания». — Клэр, если все было так замечательно, то почему же я ушел? — тихо спросил Джеймс. Что я могла ответить? Он снова был прав. Но будет этому конец или нет?! Он опять завелся, и на меня посыпались новые обвинения: — Клэр, ты была совершенно невозможна! Мне приходилось слишком многое от тебя скрывать. Одному нести тяжкий груз забот, поскольку я знал, что ты не справишься. — Почему ты не дал мне попытаться? — печально спросила я. Он даже не удосужился ответить. — Никогда нельзя было знать, чего от тебя ждать. Я приходил с работы, весь вымотанный, а ты внезапно решала устроить ужин на восемь человек, и мне приходилось метаться, покупать пиво, открывать бутылки и сбивать крем. — Господи, да такое случилось всего один раз! И на шестерых, а не на восьмерых. Между прочим, это были твои друзья, приехавшие из Абердина. Я задумывала эту вечеринку как сюрприз для тебя. И крем я сбивала сама. — Слушай, я не собираюсь вдаваться в детали, — обиженно ответил он. — Разумеется, ты найдешь оправдание всему, что бы я ни сказал, но ты все равно не права. «Я могу найти оправдание всему, что делала, потому что считала, что поступаю правильно», — подумала я, совсем запутавшись. Но вслух этого не сказала. — Мне казалось, тебе нравится моя спонтанность, — робко заметила я. — Я думала, ты ее даже поощрял… — Ну, как ты еще могла думать! — окрысился Джеймс. — Наверное, тебе удобнее было так думать, — добавил он более спокойно. К нашему столу вихляющейся походкой подошел улыбающийся официант. Но, увидев наши лица, он замер, сделал крутой поворот и отошел к другому столику. — Значит, ты считал, что помогаешь мне повзрослеть? Ты думал, что если бросишь меня, то это произойдет быстрее? — спросила я, начиная медленно понимать, что он имеет в виду. — Жаль, что тебе пришлось прибегнуть к таким экстремальным мерам. — Да нет, я не потому тебя бросил, — возразил он. — Не для того, чтобы ты поскорее выросла. Честно говоря, я не думал, что это вообще возможно. Мне просто хотелось быть с кем-то, кому я дорог. Кто бы заботился обо мне. А Дениз заботилась… Меня бросило в жар — так стало больно. — Но ты был мне дорог! Я тебя любила! — Мне очень хотелось, чтобы он мне поверил. — Ты никогда не давал мне возможности помочь тебе. У меня не было шанса стать сильной. Зато теперь я сильная. Я могла бы о тебе заботиться. Джеймс взглянул на меня. Такой отеческий взгляд на избалованного ребенка. — Все может быть, — мягко сказал он. — Все может быть. — Но ты никогда об этом не узнаешь, — подумала я вслух. Сердце разрывалось от чувства потери, от осознания упущенных возможностей. Последовала странная пауза. — Ну, наверное, не узнаю, — поспешно сказал он. Что же теперь? Меня тошнило от печали и сожаления. Мне было жалко нас обоих. Жаль Джеймса, которому приходилось брать на себя так много. Жаль себя, оставшуюся непонятой. Жаль Кейт, невинную жертву. — Ты наверняка считал, что без тебя я пропаду, — заметила я. — Наверное, — признался он. — Но вряд ли меня можно за это винить, верно? — Верно, — согласилась я, повесив голову; по лицу ручьем потекли слезы. — Но ведь я не пропала, так? Я справилась и без тебя. И в будущем справлюсь. — Я вижу, — кивнул он и с легкой насмешкой взглянул на мое залитое слезами лицо. — Ах ты, глупышка, иди сюда! Джеймс неловко потянул меня через стол, сбив по пути вазу с цветами и солонку, прижал мою голову к своему плечу и начал поглаживать, вроде как успокаивая. На короткое мгновение я оставалась в такой позе, чувствуя себя неловко и по-дурацки. Потом снова выпрямилась. Вряд ли мне пойдет на пользу, если я стану продолжать изображать из себя нуждающегося во внимании ребенка. Однако Джеймсу это не понравилось. — В чем дело? — с раздражением спросил он. — Ты о чем? — поинтересовалась я, недоумевая, что я сделала не так на этот раз. — Почему ты от меня отодвигаешься? Ладно, я тебя бросил, но у меня нет никаких заразных болезней. — Он слегка ухмыльнулся собственной шутке. — Да нет, — сказала я, совсем запутавшись. Чего он от меня хочет? Угодить ему мне точно не удастся. Кроме того, я вдруг почувствовала, что страшно устала. Все было проще, когда я считала его изменником и мерзавцем. Теперь я понимала ситуацию и не могла не признать, что он скорее всего прав. Мне нравилось быть легкомысленной. Иначе почему я не могу взять на себя часть вины за распад нашего брака? Но я не хотела думать, что это полностью моя вина. Он сам меня бросил. И разбил мое сердце. Так или иначе, не произошло ничего из тою, на что я надеялась. Я-то думала, что он предложит мне вернуться. Или будет продолжать вести себя как последняя сволочь. И я уж никак не ожидала, что начну извиняться за свое поведение. Жизнь — она черно-белая. Джеймс был темным началом, я — светлым. Он был виновником, я — жертвой. Теперь все перепуталось. Я была виновницей, а он — жертвой. Но я чувствовала, что это неправильно. — Слушай, Джеймс, — сказала я, глотая слезы. — Для меня твои слова были шоком. Мне надо подумать. Я, пожалуй, пойду. Поговорим завтра. С этими словами я вскочила и кинулась к двери, оставив Джеймса сидеть с открытым ртом. — Молодец, крошка, — заметил один из официантов, когда я пробегала мимо. — Он тебя не стоит. Домой я ехала быстро, проскакивая на красный свет и рискуя своей жизнью, конечностями пешеходов и безопасностью других водителей. 29 Стоило мне войти в прихожую, тут же, как по мановению волшебной палочки, распахнулась дверь в кухню, и на пороге появились мама, Хелен и Анна. Скорее всего они слышали, как подъехала машина. — Ну, как все прошло? — спросила мама. По-видимому, им в данный момент было нечем заняться. Моя жизненная мыльная опера не привлекла бы такого внимания, если бы они нашли себе дело поинтересней. — Что случилось? — закричала Хелен. — Великолепные новости! — со слезами крикнула я в ответ, поднимаясь по лестнице: мне хотелось поскорее увидеть Кейт. — Чудесно! — просияла мама. — Вы, надеюсь, в курсе, что Джеймс меня бросил, поселился с другой женщиной и даже не знал имени Кейт. Ну, так, оказывается, я сама во всем виновата. Я на это напрашивалась. Просто умоляла! На коленях стояла! Я свернула в свою комнату, оставив домочадцев стоять внизу у лестницы с открытыми ртами. Едва заметив меня, Кейт принялась вопить. И я к ней присоединилась. Как вы уже догадались, это перекладывание вины на мои плечи не далось мне легко. Но я выплеснула весь свой гнев и обиду на Хелен, Анну и маму, тогда как надо было высказать все Джеймсу. Им досталось совсем ни за что. Слабый голос рассудка напомнил мне, что я уже пыталась высказать все Джеймсу, но он посчитал это лишним доказательством моей незрелости. Кто знает, может, он был и прав. Обычно он бывает прав. «Какая же он все-таки дрянь, — возмущенно подумала я. — Мне пора кончать бунтовать и обижаться. Я уже не двадцатидевятилетний подросток. Если нужно быть внимательным, заботливым и душевным взрослым человеком, то лучше начинать сейчас. Например, поскорее позаботиться о Кейт». — Что тебе дать, солнышко? — спросила я. Интересно, счел бы Джеймс это взрослым выступлением? Я попыталась успокоить плачущего ребенка, взяв ее на руки. — Может, хочешь сухой подгузник? Или бутылочку? Можешь требовать что хочешь. Любого внимания и любой заботы. Только попроси! Нет, опять я все делаю неправильно. Если верить Джеймсу, люди не должны просить у меня того, что им хочется. Я должна догадываться сама. Чтобы не ошибиться, я сделала все, что могла. Я сменила подгузник, покормила ее и сказала, что она куда красивей, чем Клаудиа Шиффер. В комнате появились мама. Хелен и Анна. Вошли они осторожно, очевидно опасаясь, что я окончательно сошла с ума. — Привет, — сказала я, увидев просунутые в полуоткрытую дверь головы. — Входите, входите. Извините за сцену в холле. Я была расстроена. Но все равно не имела права отыгрываться на вас. — Тогда порядок, — заявила Хелен. Вся троица прошла через комнату и заняла стратегическую позицию на кровати. И я рассказала им, что произошло. — Странно, теперь, когда я знаю, как со мной было тяжело, я уже почти смирилась с тем, что он меня бросил, — призналась я им. — Хоть смысл какой-то появился. — Клэр, — медленно сказала мама, — я уверена, что ты просто не могла быть такой плохой, какой он попытался тебя представить. — Я знаю. Я тоже этого не понимаю, — согласилась я — Но когда я ему об этом сказала, он заявил, что именно такой реакции от меня и ждал. Больше ни у кого не нашлось что сказать. Ночь прошла ужасно. Почти так же плохо, как те первые ночи после ухода Джеймса. Когда все наконец ушли, оставив попытки убедить меня, что я вовсе не такая плохая, я улеглась в постель, но заснуть не смогла. Лежала на спине, уставившись в темноту, и голова моя гудела от разных вопросов. Все случившееся оказалось для меня полной неожиданностью. Я и не подозревала, что была такой эгоистичной и легкомысленной. Раньше никто не жаловался. У меня всегда было хорошее настроение; может, я была чересчур живой и шумной, но мне казалось, что я не игнорировала чувства других людей. Внезапно мне в голову пришла странная мысль: а не может ли быть, что Джеймс преувеличивает мои недостатки? Или даже придумывает? Но я выбросила эту мысль из головы. Снова я пытаюсь избежать признания вины! Зачем Джеймсу так себя вести, если все это неправда? Ведь он сам сказал, и эти слова все время вертелись в моей голове: «Если бы я был счастлив, зачем бы я тебя бросил?» Должна признать, я ненавижу быть неправой. Мне действительно на редкость трудно признать свою неправоту. Я чувствовала себя пойманной с поличным. А ведь я была такой самодовольной, не сомневаясь, что правда на моей стороне. Как же унизительно узнать, что я ошибалась! Даже когда я была маленькой, училась в школе и делала ошибки в диктанте, мне было очень трудно признаться, повесив голову: «Да, вы правы, я ошиблась». Что же, с опытом приходит мудрость… 30 На следующее утро отец разбудил меня, сунув мне под нос большой крафтовый пакет. — Вот, возьми, — проворчал он, будучи явно в плохом настроении. — Я опаздываю на работу. — Спасибо, папа, — сонным голосом сказала я, потягиваясь и отводя волосы от лица. На конверте стоял лондонский штемпель. Я поежилась, сообразив, что это, очевидно, документы из Лондона, которые просил прислать Джеймс. Мне даже захотелось позвонить в Ватикан и рассказать о чуде: безусловно, никогда раньше ничего не приходило из Лондона в Дублин так быстро. Потом я прикинула, не позвонить ли лучше Джеймсу, и решила, что, пожалуй, Джеймсу позвонить целесообразнее. Хотя скорее всего в Ватикане со мной разговаривали бы более приветливо. Я нашла телефон гостиницы в справочнике. Ответила какая-то женщина. Я сказала, что мне нужен Джеймс, и она попросила подождать, пока она сходит за ним. Пока я ждала, в трубке слышались звуки, напоминающие автоматные очереди. Вероятнее всего, эти звуки издавала стиральная машина, но если знать тот район Дублина, то разумнее ставить свои деньги на перестрелку. — Алло, — сказал Джеймс. Официально и серьезно. — Джеймс, это я. — Клэр! — воскликнул он с наигранным дружелюбием. — Я как раз собирался тебе звонить. — Да? — вежливо сказала я, раздумывая, с чего бы это. Вспомнил, чем я еще его обижала? — Слушай, ты не поверишь, — удивленно сказал он, — но ни один газетный киоск в этом городе не открывается до девяти часов. Я, как встал, все пытался достать свою «Файнэншл тайме», но не тут-то было. — Надо же, какой кошмар! — раздраженно отозвалась я. Но тут же отругала себя. Не надо забывать, что если эта газета мне даром не нужна, есть люди — например, Джеймс, — которые без нее жить не могут. — Ты насчет этого собирался мне звонить? — поинтересовалась я. — Нет-нет. Что же я хотел? Ах да! — сказал он, вспомнив. — Я хотел узнать, как ты себя чувствуешь после вчерашнего. Я понимаю, что, пожалуй, уж слишком на тебя навалился. Сейчас я вижу, что ты и понятия не имела, насколько легкомысленно и эгоистично себя вела. Наверное, ты испытала шок. — До какой-то степени, — призналась я. Я снова начала путаться. Такое впечатление, что я подозреваемая и меня допрашивают двое полицейских — один хороший, а другой плохой. Только-только я привыкну к плохому полицейскому, как вмешивается хороший, и мне хочется заплакать и обнять его. Но Джеймс-то один! А эффект почему-то тот же самый. Вот он заговорил со мной ласково, и мне сразу захотелось (да, вы правильно догадались) заплакать и обнять его. — Ты все делала не нарочно, — продолжил он. — Ты просто не догадывалась. — Нет, — шмыгнула я носом, — не догадывалась. — Я была так рада, что он наконец заговорил со мной по-человечески, что готова была разрыдаться от облегчения. — Кстати, хорошие новости, Джеймс, — доложила я, вспомнив, зачем звонила. — Какие? — спросил он довольным голосом. — Документы пришли! — радостно объявила я. — Я глазам своим не поверила. Такое случилось впервые в ирландской почтовой службе. — Ну и что? — резко спросил он. Господи, опять я его рассердила! Он прав, я даже этого не замечаю. — Так ведь хорошо… — неловко пробормотала я. — Мы больше не будем зря терять время, можем начать решать свои проблемы немедленно… — Вот как? Довольно глупое замечание, надо сказать. — Почему бы тебе не приехать сюда? — предложила я. — Никакого кипящего масла. Обещаю. Я заставила себя рассмеяться. Как будто само предположение, что он может пострадать от рук моих родственников, было нелепым. — Хорошо, — коротко ответил он. — Буду через час. И повесил трубку! Интересная мысль промелькнула у меня в голове. Джеймс случайно не шизофреник? Не было ли в его роду сумасшедших? Я никак не могла приспособиться к этим резким сменам его настроения. Должна же быть какая-то причина! Оставалось надеяться, что, может быть, когда он приедет, все прояснится. А пока мне следует хотя бы бегло просмотреть документы, чтобы убедиться, что у меня вообще есть какие-то права. Ровно через час зазвенел дверной звонок. Явился Джеймс. Он приветствовал меня улыбкой и поинтересовался, как себя чувствует Кейт. — Ты можешь сам у нее спросить, — предложила я. — Что? А, да, конечно, — сказал он. Мы прошли в столовую, где находилась Кейт. Джеймс нерешительно пощекотал ее, а я отправилась на кухню варить кофе. Вернувшись, я поставила поднос на стол и махнула рукой в сторону разложенных здесь же документов. — Думаю, лучше начать с квартиры, — заявила я. — Ладно, — вяло согласился он. — Взгляни на эту статью, — я показала на то место в документе, где говорилось о продаже квартиры до полной выплаты по закладной. — Ты сам видишь, что… Я пустилась в объяснения и предположения, пересыпая свою речь юридическими терминами. Я очень собой гордилась. Мне удалось создать впечатление, что я знаю, о чем говорю. Хоть мы и разошлись, мне хотелось, чтобы Джеймс начал относиться ко мне как к взрослой женщине, а не как к избалованному, капризному ребенку. Вскоре я заметила, что он меня не слушает. Он сидел на стуле и смотрел на меня, а не на документ, о котором я толковала с таким усердием. Я замолчала посредине фразы и спросила: — Джеймс, в чем дело? Почему ты не слушаешь? Он ласково взъерошил мне волосы — что немало меня удивило, должна вам сказать. — Хватит, Клэр. Ты меня убедила. — В чем убедила? Черт возьми, о чем он говорит? — Я убедился, что ты изменилась. Так что можешь кончать притворяться. — Как — притворяться? — тупо спросила я. — Ну, делать вид, будто мы собираемся продавать квартиру и договариваться об алиментах. Все, хватит. — Я не притворялась! — взвизгнула я. — Клэр, — сказал он, покровительственно улыбаясь, — должен признать, что ты меня на время действительно ввела в заблуждение. Я подумал, что ты говоришь вполне серьезно. Зачем тебе понадобилась эта идея с пересылкой документов? Не считаешь, что это перебор? — Джеймс… — слабо отозвалась я. Он воспринял это как своего рода капитуляцию, обнял меня и притянул к себе. Я сидела, неудобно выпрямившись, и моя голова лежала на его плече. — Послушай, я знаю, как с тобой трудно. Чертовски трудно! — сказал Джеймс; я по голосу слышала, что он улыбается. — Но я вижу, как ты стараешься убедить меня, что ты взрослая, ответственная и заботливая. — Разве? — спросила я. — Конечно. — Он отодвинулся от меня и заглянул мне в глаза. — А пока для начала мы можем избавиться от всех этих бумаг. — Он сгреб все документы в кучу. — Почему? — спросила я. — Потому что мы не будем продавать квартиру, — улыбнулся он, а потом внимательно вгляделся в мое лицо и театрально хлопнул себя ладонью по лбу. — О господи! Ты все еще не поняла? — Нет, — сказала я. Джеймс с силой схватил меня за плечи и приблизил свое лицо к моему. — Я тебя люблю! — сказал он, слегка задыхаясь. — Глупышка, разве ты не догадалась? — Нет, — повторила я, чувствуя, что вот-вот разревусь. Почему счастье ощущается так же, как разочарование? — Как ты думаешь, зачем я приехал в Дублин? — Он мягко встряхнул меня и покровительственно улыбнулся. — Не знаю, — пробормотала я. — Наверное, закончить все это дело… — Полагаю, ты решила, что я никогда не прощу тебе твоего плохого поведения? Пожалуй, нет. Ни о чем подобном я не думала. — Но я тебя простил, — ласково сказал он. — Я хочу попробовать еще раз. Уверен, теперь все будет по-другому. Ты стала совсем взрослой. Я тупо кивнула. Почему я не радовалась? Он все еще любил меня. Он и не переставал меня любить. Я сама вынудила его уйти. Но я изменилась, и все можно исправить. Ведь я этого хотела, разве не так? Джеймс посмотрел на мое лицо, на котором, очевидно, отражались шок и недоумение, и мягко взял меня за подбородок. — Ты ведь уже не расстраиваешься из-за этой истории с Дениз? — спросил он так, будто это совершенно немыслимая вещь. — Вообще-то расстраиваюсь, — неуверенно призна лась я. Мне казалось, что у меня нет права жаловаться теперь, когда он вдруг стал таким милым. — Да не стоит обращать на это внимания! — заявил он. — Я всего лишь отреагировал на твое поведение Я уверен, что ты больше не повторишь этой ошибки. Он улыбнулся, как будто сказал что-то смешное. Но мне не хотелось смеяться. — Все так, Джеймс, — сказала я. У меня было такое чувство, что голова вот-вот разлетится на части. Мне необходимо было избавиться от него хоть на какое-то время. — Видишь ли, все это для меня ужасный… — Сюрприз? — перебил он. — Я знаю, знаю. — Мне надо побыть одной, чтобы обо всем подумать. — О чем здесь думать?! — беззаботно воскликнул он. — Джеймс, — сказала я, — ты сделал мне очень больно. Ты унизил меня. Я не могу об этом забыть вот так сразу, чтобы доставить тебе удовольствие. — О господи, — вздохнул он, — снова мы возвращаемся к «бедняжке Клэр». Ая думал, ты действительно изменилась. Разве ты не делала мне больно и не унижала меня? — Но я никогда не хотела… — Ну, я тоже умышленно не собирался заставлять тебя страдать, — ответил он несколько нетерпеливо. — Просто так вышло. — Но ты сказал, чтолюбишь Дениз, — сказала я, вспомнив, от чего мне было всего больнее. — Я думал, что люблю ее, — объяснил он осторожно, как будто растолковывая что-то малому ребенку. — Но оказалось, что я ошибался. После небольшой паузы Джеймс заговорил снова. — Ладно, — воинственно произнес он, — ты хочешь, чтобы я признал, что сделал ошибку? Прекрасно, я готов. Покажу тебе, как далеко я могу пойти, чтобы сохранить наш брак. Он выдержал паузу и сказал нараспев, как говорят маленькие мальчики из тех, кого так хочется прибить: — Я СДЕЛАЛ ОШИБКУ. Годится? «Господи, пусть он уйдет!» — мысленно взмолилась я. — Разумеется, если ты начнешь копить обиды и таить зло, мне здесь делать нечего, — заявил он уже совсем другим тоном. — Если это так, то я еду прямиком в аэропорт, возвращаюсь в Лондон и никогда не заговариваю на эту тему. — Нет, не надо! — испугалась я при мысли, что он снова меня бросит. Слишком много сразу на меня навалилось. Этот ублюдок перевернул все с ног на голову. Приехал и заявил, что я виновата в том, что он меня бросил. Где тут логика? А теперь уверяет, что никогда не переставал меня любить… — Клэр, — сказал он, снова превратившись в хорошего Джеймса, — я вижу, как тебе сейчас трудно. Это понятно. Ты думала, что осталась одна. А теперь ты знаешь, что можешь вернуть прежнюю счастливую жизнь. Наверное, все это сложно сразу переварить. — Сложно, — согласилась я. — Тогда я оставлю тебя на пару часов. — Спасибо! — вздохнула я с облегчением. — Я позабочусь о билетах на самолет. Когда бы ты хотела улететь в Лондон? — Ой, я не знаю… Меня охватила паника. Я не хотела возвращаться в Лондон. По крайней мере, я не хотела лететь с Джеймсом. — Чем скорее, тем лучше, — подмигнул он мне. — Тебе долго собираться? — Ох, Джеймс, я не знаю! — в полном отчаянии пробормотала я. — Наверное, очень долго — у Кейт уже столько вещей… — Ах да, Кейт, — сказал он, как будто только что о ней вспомнил. — Наверное, нужно и на нее взять билет. — Пожалуйста, пока ничего не делай, — попросила я. — Дай мне немного времени во всем разобраться. — Не забывай, мне ведь пришлось взять отпуск, чтобы приехать сюда. — Он нахмурился. — Я бы хотел вернуться как можно скорее, раз уж мы обо всем договорились. — Поговорим об этом позже, — сказала я, подталкивая его к двери. — Только не затягивай, — велел он. — Ведь… — Время — деньги. Знаю, знаю, — устало закончила я за него. Я закрыла за ним дверь и некоторое время простояла, прислонившись к косяку. — Ушел? — Мама высунула голову из спальни и оглядывала прихожую. — Да, — сказала я. — Все в порядке? — спросила она. — Да, — ответила я. — Прекрасно! — обрадовалась мама. — Джеймс сказал, что все еще меня любит, — заметила я без всякого выражения. — Что?! — взвизгнула она. — Надеюсь, ты объяснила ему, куда он может эту свою любовь засунуть? — прокричал голос из-за маминой спины. — Пойдем на кухню, Клэр, — сказала мама. — Там нам никто не помешает, и ты расскажешь мне все подробно. Новости замечательные! Она привела меня на кухню, усадила за стол и сама села напротив. На лице — удивление и заинтересованность. — Так что он сказал? — нетерпеливо спросила она. — Он сказал, что все еще меня любит и хочет, чтобы я вернулась. — Ну, разве не замечательно? — восхитилась мама. — Наверное, — с сомнением сказала я. — А что там с этой Дениз? — спросила она осторожно. — Если верить ему, он ее никогда не любил, — спокойно объяснила я. — Он потянулся к ней, потому что я была недостаточно внимательна и заботлива. — И с ней все кончено? — спросила мама. — Да. — Ты ему веришь? — спросила она. — Странно, но верю, — ответила я. — Значит, все хорошо. — Разве? Мама несколько минут молчала, думая о чем-то своем, а когда заговорила, голос ее звучал как-то странно и торжественно. — Клэр. — сказала она, — не позволяй гордости помешать тебе простить. Ты все еще его любишь. И он тебя. Не отказывайся от этого только потому, что тебя обидели. Я молчала. А она продолжала говорить, глядя куда-то вдаль задумчивым, затуманенным взглядом. — Во многих браках случаются неприятности. "Но люди их преодолевают. Учатся прощать. А позднее учатся и забывать. И брак становится даже крепче — надо только перетерпеть и остаться вместе. «Ох, нет! — подумала я. — Знакомый сценарий. Мать рассказывает дочери, что у нее долгие годы был роман с кем-то вроде лучшего друга мужа. Или, что встречается чаще, отец закрутил с кем-то роман. И мама собиралась его бросить и забрать с собой детей. Но она не ушла. Она его простила, за что отец был ей глубоко признателен. И брак стал еще крепче». Но если моя мама и собиралась рассказать мне нечто подобное, то передумала. Туман из ее глаз испарился, она вернулась в настоящее. — Чтобы обида прошла, потребуется время, — сказала она. — Ты не должна ждать, что она исчезнет мгновенно. Но со временем все забудется. — Не знаю, мама, — пробормотала я. — Что-то тут не так. — В каком смысле? — спросила она. — Не знаю, — вздохнула я. — У меня нет чувства… триумфа, одержанной победы. И я все еще на него злюсь. — То, что ты все еще на него злишься, абсолютно нормально, — сказала мама. — У тебя есть все основания для этого. Но обговори все с ним. Возможно, вам стоит обратиться к консультанту по вопросам брака. Но не позволяй гневу ослепить тебя. Ведь он отец твоего ребенка. Сделай это для Кейт, умерь свой гнев ради нее! Ты ведь не захочешь лишить своего ребенка отца из-за того, что злишься на него? Мама говорила с большим энтузиазмом. Не успела я ответить, как она продолжила: — А насчет желания ощутить триумф или чувство победы по поводу его возвращения… Это все пустое. Как-то по-детски — желать чувствовать себя победительницей. В таких ситуациях не бывает ни победителей, ни проигравших. Сумеешь наладить свою семейную жизнь — вот и будешь победительницей. Ей бы писать речи для революционеров! — Ладно, — с некоторым сомнением согласилась я. — Если ты уверена. — Я уверена, — подтвердила она. — Какое-то время в твоем браке все было замечательно. Потом возникли проблемы, и вы не очень удачно с ними справились. Но, надеюсь, для вас обоих это послужило уроком. — Наверное, — сказала я. — Сама подумай, не могла ты быть такой плохой, как он утверждает, если он хочет тебя вернуть, — усмехнулась мама. Но мне было не до смеха. Кто это сказал: «Осторожнее с пожеланиями! Ты можешь это получить»? А какой-то святой сказал еще лучше: «Больше слез пролито над сбывшимися молитвами, чем над несбывшимися». Я могу понять, что имелось в виду. Я так любила Джеймса, так хотела его вернуть. Теперь же, когда мое желание исполнилось, я не могла понять, чего вообще я так расстраивалась. Почему? Мне возвращали мой брак, но сначала я должна согласиться, что была легкомысленной эгоисткой. И тяжким грузом на плечах Джеймса. Я знала, что, возможно, это правда: иначе бы он меня не бросил. Но я не понимала до конца, что же я делала неправильно и как мне, черт побери, избежать повторения старых ошибок. Я все еще переживала из-за того, что он спутался с этой толстой коровой. Но он не позволил мне ему об этом сказать — иначе бы я снова выглядела капризным ребенком. Нет, в этой битве я не могла победить. Я знала, что люблю Джеймса. Но уже не могла вспомнить, за что. Он казался таким… таким… напыщенным! Неужели он всегда был таким? Холодным и без чувства юмора? И какое нас ждет будущее? Ведь я теперь буду бояться сказать что-то смешное даже вскользь или рассказать анекдот! А как я смогу положиться на него после того, что случилось? Вдруг он опять решит, что я его забросила и не обращаю внимания на его нужды? Мы поменялись ролями; теперь всему придется учиться заново. А это пугало. Что плохого было в нашей прошлой жизни? Видимо, очень многое, если верить Джеймсу. Но мне так нравилось! И я не знала, смогу ли вести себя по-другому. Так или иначе, существовал лишь один способ все это выяснить. Вернуться к нему и попробовать начать все сначала. Я должна это сделать, хотя бы ради Кейт. Попытаться стоило: ведь когда-то было так хорошо. Зато сейчас — просто ужасно. Я все еще ощущала злость и унижение. Мне хотелось стукнуть его каждый раз, когда он говорил, как по-детски я себя вела. Ну, ладно. Глубоко вздохнем. Расправим плечи. Кейт имеет право на отпа. Я вернусь с ним в Лондон. И попытаюсь наладить нашу жизнь. Все-таки забавно! Вы хотите чего-то так сильно, что душа болит. Когда же вы это получаете и выясняете, что требуется перестройка и капитальный ремонт, что нужно сносить стены и делать новую электропроводку, менять сантехнику и все такое, вы думаете: «А пошло оно все! Я ничего больше не хочу. Меня вполне устроит что-нибудь поменьше и попроще и вообще без сада, но чтобы там все было закончено». Мама все еще сидела и смотрела на меня. Она явно волновалась. — Все в порядке, мам. Я вернусь к нему. Попытаюсь еще раз. Больше сказать было нечего. Я встала и вздохнула. — Пойду позвоню Джеймсу и скажу, что возвращаюсь. Я пошла к телефону. При этом казалось, что я иду на встречу с расстрельным взводом. Я набрала нужный номер. — Джеймс, — сказала я, когда он взял трубку, — я тут подумала о нашем разговоре и приняла решение. — А именно? — требовательно спросил он. — Я возвращаюсь. Попробую еще раз. — Прекрасно! — сказал он, и я услышала улыбку в его голосе. — Прекрасно. Мы будем больше стараться, верно? — И никаких Дениз? — спросила я. — Никого, если все пойдет как надо. Мне не понравилась скрытая угроза в его последних словах. — Джеймс, — занервничала я, — ты же знаешь, мне нелегко. Я все еще чувствую себя преданной и обиженной. Это сразу не пройдет. — Наверное, — согласился он спокойно. — Наверное, не сразу. Но ты, надеюсь, понимаешь, что должна стараться избавиться от этих чувств? У нас не будет будущего, если ты не сможешь меня простить. — Знаю, — сказала я, почти пожалев, что затронула эту тему. Затем я набрала полную грудь воздуха: — Но ты ведь тоже был не прав? — Я уже это признал, — холодно заметил Джеймс. — Мы что, будем об этом вспоминать каждый день в течение всей оставшейся жизни? — Ну, нет… но… — пробормотала я. — Никаких «но», — перебил он. — Все в прошлом. Мы должны забыть об этом и смотреть в будущее. «Тебе-то куда легче, чем мне», — подумала я. Но промолчала. Бесполезно что-то говорить. — Ну, так я заказываю билеты в Лондон? — нарушил он молчание. — Ох, Джеймс, я не знаю. Дай мне пару дней, чтобы все здесь устроить. Мысль об отъезде приводила меня в ужас. — Клэр, я не могу ждать еще два дня, — раздраженно сказал он. — У меня много работы. — Разве тебе не повезло, что я согласилась поехать с тобой через два дня? — с горечью спросила я. — Я могла заартачиться, и тебе потребовалась бы неделя, чтобы меня убедить. — Будет тебе, Клэр, — сказал он. — Зачем об этом говорить? Я тебя убедил. Это главное. Пауза. — Я ведь тебя убедил, верно? — спросил он. Если бы я не знала его так хорошо, я бы подумала, что в голосе его звучала нерешительность. — Да, Джеймс, — подтвердила я, — ты меня убедил. — Вот увидишь, все будет отлично, — сказал он. — Да, — ответила я без всякой уверенности, но у меня не было ни сил, ни желания с ним спорить. — Кстати, ты можешь уехать в Лондон прямо сейчас. Мы с Кейт прилетим на следующей неделе. — Зачем тебе целая неделя? — опять рассердился он. — Ну… мне надо попрощаться… собраться… — Я замолчала. — Я бы предпочел, чтобы ты поехала со мной, — сказал он упрямо. — Да нет, Джеймс. Извини… Мне нужно время, чтобы приспособиться, — сказала я. — Только смотри не передумай! — заметил он и наигранно хихикнул. — Не передумаю, — устало пообещала я, зная, что пути назад у меня нет. — Не передумаю. — Ладно, — сказал он. — Тогда я сейчас же лечу в Лондон. Если я поеду в аэропорт немедленно, то могу еще успеть на рейс. Интересно, а не смогу ли я вернуть деньги, которые заплатил вперед за гостиницу? — Какая жалость, что я не сказала тебе раньше. Думаю, с этими деньгами ты уже опоздал. — Бог с ними, — отмахнулся он. — Раз ничего не поделаешь. Какой козел! — Я позвоню тебе, как только приеду, — пообещал он. — Не забудь, — сказала я без всякого энтузиазма. — Передай от меня привет Кейт. — Обязательно. — До скорого. — До скорого. 31 — Когда ты уезжаешь? — спросила мама. — Ты уезжаешь! — взвизгнула Хелен. — Да, — промямлила я, сознавая, какой слабой и жалкой выгляжу в ее глазах. — У тебя что, крыша поехала? — воскликнула она. — Хелен, ты не понимаешь, — попыталась я объяснить. — Он не виноват. Ему было со мной трудно. Я была требовательной и легкомысленной. Он не мог с этим справиться. И в отчаянии начал искать утешения на стороне. — И ты этому веришь?! — фыркнула она с отвращением. — Ты сумасшедшая! Мало того, что он трахался с кем-то другим, он еще и тебя в этом обвинил. Нет, ты явно не в своем уме! Неужели у тебя нет никакого уважения к себе? — Хелен, есть вещи поважнее самоуважения, — настаивала я, отчаянно пытаясь убедить ее. Вдруг, если мне удастся убедить ее, я смогу убедить и себя? — Он — отец моего ребенка. Мы были счастливы когда-то. Очень счастливы. И если все получится, снова будем счастливы. — Тогда почему у тебя такой несчастный вид? — спросила она. — Разве ты не должна радоваться? Ведь мужчина, которого ты любишь, согласился, так уж и быть, взять тебя назад. — Хелен, хватит! — решительно вмешалась мама. — Тебе не дано понять. Ты никогда не была замужем. И не имела ребенка. — Я никогда и не захочу, если это может превратить меня в такую развалину, как она! — закричала Хелен, глядя на меня с презрением. — Ты рехнулась! И с этими словами она выскочила из комнаты. Наступила тишина. — В ее словах что-то есть, — наконец произнесла мама. — О чем ты? — без интереса спросила я. — Ну, ты действительно не выглядишь слишком… счастливой. Ты случайно не собираешься передумать? — Нет, — вздохнула я. — Не собираюсь. Я обязана ради нас всех попробовать еще раз. Но я чувствую, что здесь что-то не так. У меня впечатление, что мной манипулируют. Он наехал на меня, как паровой каток. Как будто отрицательного ответа и не ждал. Как будто я должна считать, что мне страшно повезло. — Но разве тебе действительно не повезло, раз ты получила еще один шанс? Не каждой женщине это удается, — сказала мама. — Нет, не в таком смысле повезло, — сказала я, отчаянно стараясь заставить ее понять, чтобы понять самой. — Он представил все так, будто мне повезло, хотя я этого не заслуживаю. И что он так мил со мной просто потому, что он хороший человек. От доброты сердечной. Или еще по какой-то причине, не знаю. Но я чувствую, все не так! — Но он и в самом деле был мил с тобой, — сказала мама, ухватившись за единственную важную для нее вещь. — Да, но… — Что «но»? — Но он был мил со мной так, как бываешь милой с очень скверным ребенком, которого решила простить. Может, я и не подарок, но я точно не скверный ребенок! — Ты разовьешь у себя паранойю, — испугалась мама. — Ему наверняка было нелегко приехать сюда, унижаться, признавать, что он был не прав. — Так в этом-то все дело! Он не унижался и не признавал себя виноватым. — Клэр, не понимаю, чего ты хочешь. Чтобы он приехал в слезах, с корзиной красных роз и на коленях умолял тебя вернуться? — Мне бы понравилось, — призналась я. — Но цветы — пустое. Самое главное — любовь. — Да, — вяло согласилась я и тут вдруг сообразила наконец, что меня мучает. — У меня такое впечатление, что он поймал меня в ловушку! Теперь я постоянно должна быть идеальной, иначе он меня снова бросит. Я не имею права возражать, потому что это будет означать, что я о нем не думаю. Я должна быть настолько благодарной ему за то, что он разрешил мне вернуться, что я не смогу никогда ни на что пожаловаться. Он может делать все, что ему заблагорассудится, а я должна буду молчать. — Ну, ты вовсе не должна мириться со всеми его глупостями, — возразила мама. — Хоть намек на другую женщину, и ты немедленно возвращаешься сюда. — Спасибо, мам. — Ну а пока радуйся, что у тебя появился шанс. Уверена, ты удивишься, как быстро все придет в норму. — Я попытаюсь, — пообещала я. В конце концов, что я теряю? — И еще одно, — сказала она, отводя глаза. — В чем дело? — Я не уверена, что должна тебе говорить. — Что? В чем ты не уверена? Выкладывай немедленно. — Ну, — робко начала она, — этот Адам тебе звонил. Адам! Сердце подпрыгнуло у меня в груди. — Когда? — решительно спросила я. У меня даже голова закружилась от радости. А знаете, ведь именно так я должна была реагировать на Джеймса! — Несколько раз. — призналась мама смущенно. — Вчера утром. Вчера днем, когда ты спала. Вечером, когда тебя не было. — Почему же ты мне не сказала?! — Мне не хотелось отвлекать тебя, пока ты договаривалась с Джеймсом, — вздохнула она. — Я сама могла решить, что мне делать! — раздраженно заметила я. И вдруг мне в голову пришла ужасная мысль. — Но ты ведь не сказала ему, куда я ушла вчера вечером? — быстро спросила я. — Да, я сказала, что ты ушла со своим мужем, — заявила она. — А в чем дело? Ведь это правда. — Да, но… Какое это теперь имеет значение? Я возвращаюсь в Лондон. К Джеймсу. Больше никаких Адамов. Но я должна его увидеть! Попрощаться. Поблагодарить за то, что он был так мил со мной, что дал мне возможность почувствовать себя красивой и желанной. — Он номер телефона оставил? — с надеждой спросила я. — Нет, — пробормотала мама. Ей явно было стыдно. — Может быть, он еще раз позвонит… — И если это случится, я хочу с ним поговорить, слышишь? — Нечего на меня кидаться, черт побери! — огрызнулась она. Джеймс, верный своему слову, позвонил мне и сообщил, что благополучно добрался до дома. Потом спросил, решила ли я, когда приеду? — Нет, еще нет, — сказана я, — но скоро, я обещаю. — Постарайся поскорее, — сказал он многозначительно, вызвав у меня приступ страха и тошноты. Идея снова с ним спать, заниматься сексом не показалась мне привлекательной. Не успела я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Это был Адам! Красивый, высокий, добрый, остроумный и милый Адам. — Здравствуй, Клэр. — сказал он. Какой великолепный голос! — Привет, Адам. Я так была рада его слышать! Снова почувствовала себя девчонкой, готовой хихикать и радоваться. — Я слышал, тебя можно поздравить, — сказал он довольно холодно. — Что… что ты имеешь в виду? — пролепетала я. Впрочем, мне было ясно, что он имеет в виду. Я оказалась бессердечной стервой, соблазнившей его, чтобы позабавиться. Теперь, когда вернулся муж, он мне без надобности. — Хелен рассказала мне, что ты возвращаешься в Лондон, к Джеймсу. — Да, это так, — призналась я извиняющимся тоном. — Мне кажется, я должна. Ты знаешь, ради Кейт. — А не ради себя? — спросил он. Мне хотелось расплакаться. Сказать ему, что я глубоко несчастна, что мне вовсе не хочется возвращаться к этой самодовольной свинье. Вы уже, верно, заметили, что с каждой секундой Джеймс все больше терял в моих глазах. А Адам казался все более желанным и привлекательным. Мне безумно хотелось его увидеть! Но я не могла в этом признаться. Я должна была попытаться наладить отношения с Джеймсом. — Со мной все будет в порядке, — сказала я. — Похоже на то, — с горечью сказал он. Мне было так стыдно, что я не могла произнести ни слова. — А как же я? — спросил он. — Что будет со мной? Разве та ночь ничего для тебя не значила? — Разумеется, значила, — сказала я. — Видно, не слишком много, если ты через пару дней возвращаешься к другому мужчине. — резко бросил он. — Адам, все не так! — Я сделала отчаянную попытку объясниться. — Я должна… попытаться еще раз. — Почему? Ведь он поступил с тобой отвратительно! — Да, но… видишь ли, это не его вина. Адам сухо рассмеялся. — Тогда чья? Не надо, не говори. Он сказал, что это твоя вина, — догадался он. — Да, но, видишь ли… — Поверить не могу! — сердито перебил он меня. — Ты же умная женщина, очень умная женщина, и позволяешь какому-то идиоту унижать тебя! Что он тебе сказал? — разошелся Адам. — Дай-ка догадаюсь. Он нуждался в сексе, когда ты была беременна, а ты отказала? Так? — Нет, — тихо возразила я. — Или ты слишком сосредоточилась на будущем ребенке, не уделяла ему достаточно внимания, и он начал искать это внимание на стороне? — Нет, тоже не то, — сказала я, радуясь, что он пока не догадался об основной причине. — Ясно, что ты не скажешь мне, почему ты оказалась в виноватых! — бушевал он. — Но можешь быть уверена, черт побери, что твоей вины тут нет. Почему ты позволяешь ему манипулировать тобой? «Хороший вопрос, — подумала я. — Действительно, почему я позволяю ему мной манипулировать? Ах да, вспомнила». — Потому что раньше все было очень хорошо, так что стоит попробовать еще раз, — объяснила я Адаму. Но прозвучали мои слова крайне неубедительно. — Мне было очень хорошо с тобой! — продолжила я дрожащим голосом. — Я чувствовала себя красивой и желанной… — В любое время! — саркастически заметил он. — Пожалуйста, не сердись на меня, — печально сказала я. — Мне очень жаль. Правда. Но у меня нет выбора. Я должна так поступить. — У тебя есть выбор, — возразил он. — Нет, — ответила я. — Вспомни о Кейт! — И ты собираешься возобновить отношения с человеком, который тебя не уважает и не любит, только ради Кейт? — Он меня любит, — возразила я. — Он несколько странно проявляет свою любовь, — заметил он. — Слушай, не могли бы мы остаться друзьями? — спросила я, отчаянно пытаясь спасти хоть что-нибудь. — Нет. — Почему? — Потому что я не могу поверить, что разговариваю с той же женщиной, с которой я был в воскресенье ночью! Та была умной, уважающей себя и знающей, чего она хочет. — Я действительно не дура и уважаю себя, — сказала я, сдерживая слезы. Я должна была его убедить. Не хотела его терять. Я понимала, что любовных отношений у нас быть не может. Но я все еще считала, что он замечательный человек, и очень хотела остаться его другом. — Все равно, — вздохнул он. — Мы не можем быть друзьями. Потому что я хочу от тебя большего. И готов поспорить, ты тоже не можешь быть мне другом. Нас слишком тянет друг к другу. — Что же, если мы не можем быть друзьями, значит, между нами не может быть ничего, — сказала я. Меня это убивало, но я вынуждена была произнести эти слова. Я не могла вернуться к Джеймсу и одновременно любить Адама. Надо взять себя в руки. Так будет проще. Лучше порвать сразу, чем тянуть резину. Но, признаться, я надеялась, что он станет возражать. И не была готова к тому, что он сказал. — Значит, между нами не может быть ничего. Меня охватила паника. Господи, неужели я никогда его больше не увижу?! — Ты не дашь мне номер своего телефона? — промямлила я. Я не могла решиться положить всему конец одним махом. Мне нужна была какая-то зацепка. — Нет, — твердо произнес он. — Почему? — не удержалась и спросила я. — Потому что это ни к чему. Зачем тебе мне звонить? — Чтобы поговорить, — сказала я сквозь слезы. — Я не хочу тебя терять… — Клэр, — вздохнул он, — не будь дурочкой. Ты приняла решение. Ты уезжаешь в Лондон, где будешь жить с другим мужчиной. Ты не можешь заполучить сразу обоих. Так что незачем тебе мне звонить и не о чем нам с тобой разговаривать. Друзей из нас не выйдет. Конец нашей истории. — Мне уже ничего не надо говорить, верно? — печально сказала я, понимая, что не смогу получить желаемого. Он мне своего благословения не даст. Чего ради? — Верно, — отрезал Адам. — Я тебя подвела? — спросила я. — Ты себя подвела, — холодно ответил он. — Я тебя разочаровала, да? — добавила я, не в состоянии перестать сыпать соль на собственные раны. — Да, ты… меня разочаровала, — после секундного колебания подтвердил он. — Ну что же… береги себя, — пробормотала я, чувствуя себя полной дурой. Так много хотелось сказать! Но с языка слетали только банальности. — Обязательно, — пообещал он. — Мне очень жаль, — сказала я, чувствуя себя страшно несчастной. — Не так, как мне, — заметил он и повесил трубку. Я некоторое время стояла у телефона. Сердце мое разрывалось на части. А еще я испытывала дикий страх. Не совершила ли я ужасной ошибки? Может быть, я переживаю сейчас поворотный этап в своей судьбе? Действительно ли я так нужна Адаму?.. Но какое это имеет значение? Я ведь уже решила, в каком направлении пойду дальше. Вот только правильное ли я выбрала направление? Голова шла кругом. Я была напугана и совершенно растерялась. Мне предложили два возможных жизненных пути. Жизнь с Джеймсом. И, возможно, жизнь с Адамом. Вдруг я пошла неверным путем? Неправильно прочитала свою судьбу? Может быть, разрыв с Джеймсом произошел для того, чтобы я могла встретить Адама и быть счастливой? Кто знает, может, боль была мне ниспослана для того, чтобы я стала сильнее? А я неправильно поняла все судьбоносные знаки? Но уже поздно. Я приняла решение. И я его выполню. Если я начну сейчас колебаться, я сойду с ума. Мое будущее связано с Джеймсом. Адама в моей жизни больше нет. Кто знает, может, для Адама я просто одна из тех, с кем приятно переспать, и все дело в сексе? Хотя, возможно, и нет… В любом случае я должна его забыть. Я обязательно его забуду. Я и знала-то его всего три недели. Дело в том, что он на меня действовал как-то непривычно. Мне хотелось о нем заботиться; с ним я чувствовала себя необыкновенной и привлекательной. Так, может, все дело в моем «эго»? С Джеймсом я себя больше не любила. Поэтому и вцепилась в первого попавшегося мужика, с которым почувствовала себя хорошо. Но, честно говоря, я так не думаю. Адам не похож на других. И у нас были совершенно особые отношения. Однако все уже в прошлом. Теперь Адам меня презирает. За мою глупость, с какой я отреагировала на нелепые объяснения Джеймса. И за то, что я с такой скоростью оставила его постель и перебралась в другую. Даже если это постель моего мужа. Мне было неприятно думать, что он так во мне разочаровался. Хотя его нельзя винить. Я сама-то себя не слишком уважала… 32 После разговора с Адамом во вторник я делала все возможное, чтобы забыть его. Старалась думать о приятных вещах вроде лондонского шума и комфорта своей квартиры. И о том, как радостно будет снова встретиться с друзьями. И о возможности когда-нибудь вернуться на работу. И о том, как интересно жить в городе, где каждую секунду продается пара обуви. У нас с Джеймсом все получится. Я буду счастлива. Мне ведь предложено все, о чем я так безумно тосковала в первый месяц после его ухода! Я забуду о его измене. Кейт получит папу. У меня будет муж. Мы начнем прежнюю жизнь. А если я буду поспокойнее и посерьезнее, буду больше заботиться о Джеймсе и его нуждах, то это вовсе не большая цена, которую придется заплатить. И ужас, который я испытываю сейчас, пройдет. Разумеется, мою тоску можно еще отнести и к необходимости расстаться с семьей. Какими бы ужасными они ни были, я за последние три месяца к ним очень привыкла. Их анархический вариант семейного уклада казался мне более привлекательным, чем ожидающая меня ровная и спокойная жизнь с Джеймсом. Я буду по ним скучать. По маме, папе и Анне. Я даже буду скучать по Хелен. Хотя, может, и нет. Мне было трудно. Иногда я впадала в ярость. Не верила тому, что он сказал. Не верила, что я действительно такая плохая. Но чтобы привести себя в чувство, мне достаточно было вспомнить одну сказанную им фразу: «Если бы я был счастлив, разве бы я тебя бросил?» Так что выбора у меня не было. Я вынуждена была согласиться, что сама во всем виновата. Если бы не мое поведение, он бы меня не бросил и не пошел на такой ужасный шаг, как завести интрижку и решить, что он влюбился в другую. Джеймс не был бабником. Он не был легкомысленным. Все свои поступки он сначала долго и тщательно обдумывал. Слишком долго и слишком тщательно, если вы хотите знать мое мнение. Он не делал глупостей, просто чтобы позабавиться. Видимо, у него тоже тогда не было выбора. Он наверняка дошел до ручки. Но все наладится, все будет как прежде. Только потребуется время. Я поступала правильно! Наконец я приняла решение: во вторник лечу в Лондон. У меня хватит времени, чтобы собраться и, самое главное, избавиться от чувства неприязни к Джеймсу. В пятницу, после двух дней тщательной упаковки одежды в чемодан, я нашла все свои тряпки в дальнем углу шкафа Хелен. Я снова сложила их в чемодан, но через пару часов они оказались у Хелен под кроватью. Я снова положила их на место и решила позвонить Джеймсу и сообщить, каким рейсом я прилечу во вторник. Странно, после отъезда он звонил мне каждый день и спрашивал, когда я вернусь. Как будто ему не терпелось меня увидеть. Как будто он боялся, что я передумаю. Разумеется, циник во мне решил, что он соскучился по сексу или у него не осталось чистого белья, вот он и ждет меня с таким нетерпением. Было непривычно ощущать, что он меня ждет, что я ему нужна. Особенно после того высокомерного и холодного отношения, которое он продемонстрировал, когда был в Дублине. Он ведь всячески старался показать, что оказывает мне услугу, приглашая вернуться! Сейчас же он явно чувствовал себя неуверенно, хотя тщательно это скрывал. Но он зря беспокоился. Я возвращалась. Возможно, без большого желания — но возвращалась. Я позвонила ему в офис. Ответил мужской голос: — Извините, но мистера Уебстера сейчас нет. Кто его спрашивает? Мне пришлось подумать. Кто же его спрашивает? — Его жена, — с трудом выговорила я. — Клэр! — радостно воскликнул мужчина. — Как поживаешь? Это Джордж. Приятно тебя слышать. Джордж был партнером Джеймса. И его другом. И, думаю, хоть он был выпивохой и дамским угодником, он был и мне другом. Джордж был славным. Добрым. Мне он нравился. С его женой Айслинг было приятно посмеяться. Мы не раз вместе надирались. — Привет, Джордж, — несколько смущенно отозвалась я. После нашего разрыва с Джеймсом я с ним ни разу не разговаривала и теперь не знала, что сказать. Сделать вид, что вообще ничего не было? Что все в полном ажуре? Или идти напролом, превратить все в шутку, сострить по собственному поводу? Например, сказать: — Привет, это Клэр. Но если тебе трудно запомнить, называй меня Дениз. Я вдруг осознала, что первые пару недель после возвращения в Лондон буду часто попадать в такую ситуацию. Господи, до чего же унизительно! Но Джордж спас меня, сразу взяв быка за рога. — Значит, ты к нему возвращаешься? — засмеялся он. — Слава богу! Теперь он, может, хоть один день нормально поработает. — Вот как, — вежливо сказала я. — Конечно! — энергично и жизнерадостно воскликнул Джордж, что заставило меня предположить, что он только что вернулся после долгого ленча, на котором не обошлось без выпивки. Ладно, что там придираться. Все-таки пятница. — Как мне тебе это описать, Клэр? Ну, скажем, ему было нелегко. Ты же знаешь, какой он. Не любит говорить о своих чувствах, как и все мы, и слишком гордый, даже во вред себе. Но даже слепой мог видеть, как он тебя любит. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что без тебя он не может. Он был просто убит. Так что это милость господня, что ты возвращаешься! Иначе пришлось бы его увольнять. — Он громко расхохотался. Видно сразу, ленч удался. Но о чем, черт побери, он говорит? Он случайно не смеется надо мной? Может быть, я уже стала всеобщим посмешищем? Ладно, если честно, я признаю, что в других обстоятельствах я бы первой начала смеяться над брошенной женой, которая принимает назад нашкодившего мужа с такой поспешностью. Надо быть дурой, чтобы не понять, что люди будут посмеиваться и надо мной, так быстро простившей Джеймса. Но поверить в то, что Джордж открыто надо мной насмехается, я не могла. Я хорошо знала, что Джеймс вовсе не убивался по поводу меня. И Джордж должен знать, что я это знаю. Конечно, они оба мужчины, но ведь обсуждают они иногда между собой что-то кроме футбола и машин! Но Джордж всегда был славным. Я не могла взять в толк, почему он шутит над моей бедой. Почему он так жесток? Мне было больно, но плакать я не собиралась. Я должна постоять за себя! Надо задушить эти поползновения в зародыше — иначе каждый будет считать, что может смеяться надо мной. — В самом деле? — с сарказмом спросила я. Я старалась этими словами дать ему понять, что, хотя Джеймс и поступил дурно, это не делает меня мишенью для насмешек. Но Джордж никак не отреагировал. Во всяком случае, не обиделся. Потому что продолжил вполне доброжелательно: — Я не слишком разбираюсь в таких делах, но рад, что вы помирились. Ты молодец, что простила его. Тебе, верно, пришлось нелегко. Но я думаю, что, когда ты увидела, в каком он состоянии — прямо живой труп, — ты поняла, насколько глубоко он переживает свою вину. Он что, смеется? Я не могла решить. Казалось, он говорит вполне серьезно. Но если Джордж надо мной не насмехается, то что, черт возьми, он имеет в виду? Какой «живой труп»?! Мы говорим об одном и том же Джеймсе или о каких-то разных людях? Я прекрасно помню напыщенного, самодовольного Джеймса, который приезжал ко мне в Дублин! Но не успела я додумать эту мысль до конца, как Джорджа снова понесло. Три пинты за ленчем явно развязали ему язык. — Вот что, Клэр, — сказал он очень серьезно, — я надеюсь, что ты разумная девочка и не простишь его сразу. Мне кажется, тебе стоит разорить его на пару хороших безделушек и отпуск на Гавайях. «Он что, шутит? — с удивлением подумала я. — Мне повезло, что Джеймс вообще взял меня назад. По сути, это мне пришлось пообещать ему драгоценности и отпуск на море». — Послушай… — начала я. Но Джордж продолжал говорить: — Он так тебя любит, что уже решил, что у него нет никакой надежды, можешь себе представить? Он думал, что ты больше не захочешь иметь с ним дела. И, по правде сказать, никто не стал бы тебя за это винить. — Джордж! — перебила я. Мне надо было во всем разобраться. — О ком ты говоришь? — О Джеймсе, — удивился он. — Ты хочешь сказать, он жалел, что мы разошлись? — спросила я. — «Жалел» слишком слабо сказано! — засмеялся Джордж. — Правильнее сказать — уничтожен. — Но откуда ты знаешь? — слабым голосом спросила я. недоумевая, откуда Джордж мог получить такую информацию. Его кто-то явно обманул. — Мне Джеймс сказал. — ответил он. — Мы много раз разговаривали. Разве у женщин есть монополия на откровенные, душевные разговоры? — Нет, конечно, но… Ты уверен? — Разумеется, уверен! — обиделся Джордж. — Он ужасно без тебя мучился. Ужасно! Он все время повторял: «Джордж, я так ее люблю! Как мне ее вернуть?» А я отвечал: «Джеймс, скажи ей правду. Скажи, что виноват». Он меня просто истерзал. Я не могла вымолвить ни слова. Голова шла кругом. Все это так не походило на то, что случилось на самом деле. Что же происходит? — Клэр, — сказал Джордж сочувствующим тоном, — я знаю, как тебе было трудно. Но я уверен, что Джеймс тоже страдал. Ты же помнишь, как он не любит оказываться неправым. Да с ним такое и редко случается, верно? Для него признать, что он совершил чудовищную ошибку, и извиниться практически невозможно. Так что если уж на это решился… Но тебя, я думаю, стошнит, если ты еще раз услышишь «прости». Тебе наверняка надоело это слышать! И он снова громко расхохотался. Я уже была уверена, что Джордж не смеется надо мной. Он был вполне серьезен. Но я все еще не могла понять, почему его вариант событий так разительно отличается от того, что Джеймс наговорил мне. Нет, меня не тошнило от слова «прости». Я была бы счастлива его услышать. Но мне так и не довелось… — А знаешь, что самое странное, — продолжал Джордж. — Ведь Джеймс всегда считал, что это ты можешь завести роман, а не он. — Почему? — спросила я. Впрочем, я примерно представляла, что он имеет в виду. Я всегда считалась необузданной, а Джеймс — спокойным и надежным. — Потому что ты всегда была в центре внимания на вечеринках, — объяснил Джордж. — Живая, очаровательная… И Джеймс всегда думал, что недостаточно хорош для тебя. Всегда! Боялся, что он слишком серьезный и скучный. Ты ведь знаешь, нашему брату, бухгалтерам, нелегко с женщинами. Они почему-то считают нас страшными занудами. — Никогда не думала, что Джеймс считает себя слишком серьезным и скучным для меня, — сказала я. — Да будет тебе! — возразил Джордж. — Ты же не станешь отрицать, что из вас двоих ты всегда была душой компании. — Не стану, — осторожно согласилась я, боясь, что Джордж замолчит. — А Джеймс? — засмеялся Джордж. — Он, конечно, мировой парень. Но ведь не скажешь, что он всегда окружен людьми и все помирают со смеху. — Нет, наверное, нет, — сказала я. — Но если бы я вела себя потише, он бы не чувствовал себя таким скучным. — А зачем? — воскликнул Джордж. — Тогда бы ты не была собой. «Я знаю, — подумала я. — Но именно этого Джеймс и добивается». — Кто знает, может быть, Джеймсу не нравилось жить с такой шумной и подвижной женщиной, как я, — прел положила я. — Может, я действовала ему на нервы. Тому, что я делала, не было прощения. Я откровенно выуживала у Джорджа информацию. Я хотела, чтобы он продал своего приятеля. — Не глупи, — засмеялся Джордж. — Разумеется, ты не действовала ему на нервы. Ему действительно иногда приходилось тяжело, но дело было в его собственной неуверенности. Не так легко жить с человеком, который куда популярнее, чем ты. — Вот как, — прошептала я. — Понятно… И знаете что? Мне и в самом деле стало все понятно! Может быть, сказать об этом Джорджу? Нет, сначала надо как следует подумать обо всем. Я больше не могла слушать, боялась, что голова лопнет. Мне хотелось поскорее закончить разговор. — С чего это вдруг ты стал таким специалистом по отношениям между людьми? — поддразнила я его. — Ну, — смутился он, — мне Айслинг книжку на эту тему купила. — Понятно, — рассмеялась я. — Ладно, большое тебе спасибо, Джордж, ты мне очень помог. — Прекрасно, — сказал он. — Я рад. Вот увидишь, все образуется. «Это вряд ли», — подумала я. — Но этот кризис может сделать вас более зрелыми, — сказал он и после неловкой паузы добавил: — Вы сможете пересмотреть параметры ваших взаимоотношений. — Bay, Джордж! — удивилась я. — Надо же, какой ты теперь подкованный. Не сомневаюсь, что тебе удалось разобраться в своих чувствах. — Да, — робко согласился он. — Я даже исследовал свои женские начала. Я бы расхохоталась, если бы не была так испугана. — Джордж, — сказала я, — было очень приятно с тобой поболтать. Ты здорово разобрался в динамике наших с Джеймсом отношений. Это не каждому дано. — Спасибо, Клэр, — с гордостью ответил он. Я почти слышала, как он сияет. — У меня такое чувство, что я многому научился. Теперь я даже не боюсь заплакать. — Замечательно! — сердечно сказала я, перепугавшись, как бы он не начал демонстрировать мне свои вновь обретенные способности. «Как бы мне закончить разговор, чтобы не показать, что меня совершенно не интересует его эмоциональное развитие?» — подумала я. Но тут же машинально задала еще вопрос: — И ты заботишься о благополучии своего внутреннего ребенка? — Хм… что? — смешался Джордж. Он перестал меня понимать. Очевидно, Айслинг пока не купила ему второй том этой книги. — У меня нет детей, Клэр. Ты же знаешь. — Знаю, — мягко ответила я. Не было смысла заводить его слишком далеко и портить то, что успела сделать Айслинг. — Итак, Джордж, давай проверим, правильно ли я тебя поняла, — сказала я. — Джеймс меня любит, Джеймс всегда меня любил. Но он не чувствовал уверенности и боялся, что я нахожу его скучным. Так? — Ну вот, ты, оказывается, сама все знаешь, — совсем запутался Джордж. — Просто проверяю, — беззаботно заметила я. Джордж все еще что-то говорил, но я не прислушивалась. Мне было над чем подумать. А именно: почему Джеймс сказал Джорджу, что безумно меня любит и боится потерять, а мне сказал, что со мной практически невозможно жить и он согласен на мое возвращение из чистого милосердия? Даже слепой заметит, что между этими двумя вариантами есть некоторое несоответствие. Или он врал Джорджу, или он врал мне. И мой инстинкт подсказывал, что врал он мне. «Мне надо с ним поговорить, — решила я. — И все выяснить». — Джордж, — сказала я, — мне надо поговорить с Джеймсом. Попроси его мне позвонить, ладно? Это важно. — Конечно, — согласился он. — Сделаем. Он вернется примерно через полчаса. — Спасибо, — сказала я. — Пока. И повесила трубку. Я сидела, пытаясь разобраться в том, что Джордж мне нечаянно выболтал. Значит, Джеймс всегда меня любил. И чувствовал исходящую от меня угрозу… Что происходит? Я не могла этого понять, но одно знала точно — что-то происходит. 33 Чтобы подтвердить свои подозрения, я позвонила Джуди. — Клэр! — обрадовалась она. — Ты вернулась? — Нет еще, Джуди, — печально ответила я. — Но мне надо с тобой кое-что обсудить. — Валяй, — согласилась она. — Ты в порядке? У тебя взволнованный голос. — Все нормально, Джуди, — сказала я. — Я волнуюсь, потому что совсем запуталась и не понимаю, что происходит. — В каком смысле? — мягко спросила она. — Ты знаешь, что мы с Джеймсом помирились? — начала я. — Да, — подтвердила она. — А ты знаешь, что Джеймс завел роман по моей вине? — О чем ты болтаешь, черт побери?! — возмутилась Джуди. — Он сказал, что я сама во всем виновата. Что я легкомысленная, эгоистичная и требовательная и совсем не забочусь о нем. И что он готов принять меня назад, только если я коренным образом изменюсь. — Он примет тебя назад? — повторила Джуди, видимо не веря своим ушам. — Клэр, Клэр, подожди минутку! Тут что-то явно не так. Ну вот, и Джуди так же считает, значит, я ничего не придумала. Вот только не знала, легче мне от этого или нет. — Клэр, давай начнем все сначала, — попросила она. — Джеймс сказал, что он вынужден был завести роман, потому что с тобой было слишком трудно жить. Я правильно поняла? — Да! — сказала я в отчаянии. В устах Джеймса все это звучало как-то более резонно. — И теперь он говорит, что согласится с тобой помириться, если ты изменишься? — продолжила она. — И как же ты должна измениться, чтобы угодить ему? — Ну, меньше таскаться по вечеринкам, — промямлила я, — к себе никого не приглашать… Стать более спокойной и заботливой… — Понятно! — с горячностью сказала она. — Он хочет сделать из тебя такую же тоскливую зануду, как он сам, так? Какое дерьмо! Она помолчала. Потом ей в голову пришла новая мысль. — А ты почему такая идиотка? Уж не поверила ли ты во всю эту чушь? Разве ты не понимаешь, что это древний трюк? — В смысле? — спросила я, хотя слышать объяснение мне не хотелось. — Он завел себе бабу. Понял, что совершил ужасную ошибку. Хочет, чтобы ты вернулась, — ведь он действительно тебя любит, любому дураку это ясно. Но он боится, что ты пошлешь его куда подальше, вот и повернул все так, будто это твоя вина. Чтобы ты чувствовала себя виноватой и благодарной за то, что он тебя, такого ужасного человека, согласен взять назад. И вообще, — продолжила она, переведя дыхание, — я точно знаю, что он врет! — Да? — удивилась я. На большее я была не способна. — Да, — подтвердила она. — Мне сказал Майкл. Майкл был бойфрендом Джуди и одновременно другом Джеймса. — Примерно месяц назад Майкл с Джеймсом пошли выпить по паре пива — хотя, скорее, по паре дюжин пива — и Джеймс надрался и не переставая говорил только о тебе. Уверял Майкла, что он по тебе с ума сходит и так было всегда. Он любил тебя больше, чем ты его. И он всегда боялся, что потеряет тебя. И что это его прикончит. Вот он и решил завести роман с Дениз, которая была в восторге, что заполучила такого мужика, как Джеймс. — Ясно, — ровным голосом сказала я. — Очень интересно. Кстати, Джордж поведал мне практически то же самое. — Поверить не могу, что тебе надо было услышать это от Джорджа или от меня! Разве ты не знала, что Джеймс от тебя без ума? И чувствует себя очень неуверенно? Джуди явно презирала меня за такую глупость. — Но надо же, он оказался таким хитрецом! — бушевала Джуди. — Воспользовался ситуацией, чтобы прибрать тебя к рукам. А главное, это так типично! Сказать, что бросил тебя по твоей же вине и что, если ты не будешь такой, какой он хочет тебя видеть, он снова тебя бросит. Какая гадость! — Джуди, — сказала я, — пожалуйста, успокойся. Это очень важно. — Ладно, — немного смутилась она. — Слушай, когда я сказала, что он тоскливый зануда, я… — Все в порядке, Джуди, — перебила я. — Сейчас это не имеет значения. Но ради бога, послушай меня. Я должна разобраться. — Извини, извини. Выкладывай. — Джеймс завел роман, но сказал, что в этом виновата я. Так? — спросила я Джуди. — Верно, — согласилась она. — Он должен был попросить прощения, но не попросил. Так? — Так. — Он убедил всех, кроме меня, что любит меня. Так? — Так. — Он сделал мне больно, унизил меня, запутал, скомпрометировал, врал мне, заставил меня извиняться за то, что я — это я. Так? — Так. — Мне такой мужчина не нужен. Так? — Так! Но… Клэр, что же ты будешь делать? — Убью этого мудака. — Послушай, Клэр, не заводись, — испугалась Джуди. — Да расслабься, девушка, — вздохнула я. — Не буду я его убивать. Но он увидит у меня небо с овчинку! — И правильно, — сказала она с облегчением. — За него не стоит садиться в тюрьму. — Спасибо за искренний совет. Ты права. Он ведь и в самом деле тоскливый зануда, так? — На все сто процентов, — энергично подтвердила она. — Ладно, я скоро снова тебе позвоню, — сказала я. — Всего хорошего. Пока. Что теперь? Наверное, лучше подождать, когда Джеймс мне позвонит. Но я во всем разобралась. Я жутко злилась на Джеймса и решила, что это не телефонный разговор. Я должна была его увидеть как можно скорее. Джеймс вскоре перезвонил. Похоже, он был в восторге, что я звонила ему. Мне с трудом удалось удержаться в рамках приличия — гнев грозил вырваться наружу. — Клэр, как приятно слышать твой голос, — сказал он. — Что ты делаешь сегодня, Джеймс? — коротко спросила я. — Ну… ничего, — ответил он. Наверное, его слегка напугал мой резкий тон. — Прекрасно, — сказала я. — Будь дома часов около восьми. Мне надо с тобой поговорить. — О чем? — слегка разволновался он. — Потерпи, узнаешь, — ответила я. — Нет-нет, скажи сейчас! — попросил он, теперь уже забеспокоившись всерьез. — Нет, Джеймс, подожди до вечера, — сказала я вежливо, но очень твердо. Он молчал. — Значит, до восьми часов, Джеймс. — Ладно, — неохотно согласился он. Я повесила трубку, продолжая думать о своем разговоре с Джуди. Понимаете, я знала, что я не так плоха, как Джеймс старался представить. Я чувствовала, что он мне лжет или, по крайней мере, сильно преувеличивает. Я не знала только, зачем он это делает. Теперь я понимала, что он жаждал переделать меня под себя. Ему не нравилась моя уверенность. Она его пугала. Вот он и решил лишить меня этой уверенности, чтобы я полностью зависела от него. Какой мерзавец! Знаете, мне кажется, я ненавидела его меньше, когда узнала, что он спит с Дениз. На этот раз он предал меня окончательно. — Мам! — крикнула я. — Что? — отозвалась она, появляясь в дверях кухни. — Ты мне нужна. — Зачем? — Мне нужно, чтобы ты присмотрела за Кейт и отвезла меня сегодня в аэропорт. — Что ты затеяла, черт побери? — Я лечу в Лондон. Я прошу тебя присмотреть за Кейт. — Разве уже вторник? — совсем растерялась она. — Нет, мам, сегодня пятница. Но я все равно лечу в Лондон. — А потом снова полетишь во вторник? — удивленно спросила она. — Возможно, — сказала я. Я не могла ей ничего объяснить, потому что сама не знала ответа. — В чем дело? — с подозрением спросила она. — Мне надо кое-что утрясти с Джеймсом, — сказала я. — Я думала, вы уже обо всем договорились, — вполне резонно заметила она. — Я тоже так думала, — сказала я печально. — Но за последний час появились новые улики, если можно так выразиться. — Когда ты вернешься? — спросила она. — Скоро, — пообещала я. — Пожалуйста, мама, это очень важно! Помоги мне! — Ну, ладно, — согласилась она. — Можешь особо не торопиться. — Не больше одного-двух дней, — сказала я. — Но мне придется занять у тебя денег. — Тебе не кажется, что ты зарываешься? — Пожалуйста! — Сколько тебе надо? — Немного. Я куплю билет по карточке, но мне нужны деньги на всякий случай. Ну, знаешь, на транспорт и прочее. — Отдашь на следующей неделе. Я могу дать тебе пятьдесят. — Пятьдесят мне хватит, — сказала я. Во всяком случае, я на это надеялась. Я понятия не имела, где буду этой ночью спать. Но что-то подсказывало мне, что не в своей двуспальной кровати с Джеймсом. Ладно, ничего страшного. У меня есть пара приятелей, которые все еще хорошо ко мне относятся. Так что крыша над головой у меня будет. Вместе с прижатым к спине эрегированным пенисом… Я оделась с особой тщательностью. Надела короткую черную юбку, черный жакет, прозрачные колготки и туфли на очень высоком каблуке. С удовольствием напялила бы маленькую черную шляпку с вуалью, но, к счастью, таковой в моем гардеробе не имелось. Я бы хотела выглядеть исчадием из ада. Но. если подумать, шляпа — это уже перебор. Я и без того буду выглядеть как одна из тех вдовушек, которые прекрасно смотрятся у могилы, но которых ненавидит весь город. Потому что люди подозревают, что вдовушка сама прикончила муженька, чтобы завладеть деньгами, которые он собирался оставить городу на строительство больницы. Мама слегка вздрогнула, увидев меня в таком драматичном облачении, но, присмотревшись к моему решительному и злому лицу, предпочла отказаться от комментариев. — Ты готова? — спросила я. — Да, — ответила мама. — Вот только ключи от машины надо найти. Я вздохнула. На это могло потребоваться несколько дней. Пока мама бегала из комнаты в комнату, вытряхивала на кухонный стол содержимое разных сумок и рылась в разных карманах, бормоча что-то себе под нос, как белый кролик из «Алисы в Зазеркалье», открылась дверь и появилась Хелен. — Угадай, что я знаю! — закричала она. — Что? — без всякого интереса спросила я. — У Адама есть подружка! Кровь отлила от моего лица, а сердце почти перестало биться. О чем она говорит? Неужели кто-нибудь узнал про меня и Адама? — И это еще не все! — продолжила Хелен восторженно. — У него есть ребенок! Я уставилась на нее. Она что, серьезно? — Какой ребенок? — выдавила я. — Ребенок как ребенок, девочка, — презрительно пояснила Хелен. — А чего ты ждала? Детеныша жирафа? Господи, иногда ты меня пугаешь! Голова у меня шла кругом. Что все это значит? Когда успела эта девочка родиться? Почему Адам ничего не сказал мне? — Новорожденный ребенок? — спросила я, даже не пытаясь скрыть свое отчаяние. Но Хелен ничего не заметила. — Нет, — сказала она. — Не думаю. Она не похожа на Кейт. У нее есть волосы, и она не напоминает старичка. — Кейт тоже не напоминает старичка! — горячо вступилась я за дочь. — Напоминает, напоминает, — засмеялась Хелен. — Она лысая и беззубая. — Заткнись! — со злостью потребовала я. — Она тебя услышит. Дети такие вещи понимают. Она прекрасна! — Не злись, — улыбнулась Хелен. — Не пойму, чего ты разбушевалась. Я промолчала. Какое ужасное потрясение! — Это было замечательно, — продолжила Хелен. — Адам привел подружку с ребенком в колледж, и половина нашего класса теперь собирается покончить жизнь самоубийством. И ему никогда не сдать экзамен у профессора Стаунтон. Ты бы только видела, как она на него взглянула! — А ты раньше эту девушку не знала? — спросила я, пытаясь разобраться в происходящем. Он что, встречался с ней, когда ухаживал за мной? Скорее всего. Ведь нельзя пойти в супермаркет и купить ребенка с волосами. На это требуется время. — Нет, не знала, — сказала Хелен. — По-видимому, они давным-давно крупно разругались и он не видел ни ее, ни ребенка с незапамятных времен. Теперь они снова помирились. Хелен принялась громко петь. Какую-то дурацкую песню. Так и поднялась по лестнице, напевая и пританцовывая. «Подожди! — хотелось мне крикнуть. — У меня еще куча вопросов…» Но она зашла в ванную комнату и захлопнула за собой дверь. Я все еще могла слышать ее пение, но уже несколько приглушенно. Я осталась стоять в холле в полном одиночестве. И чувствовала себя последней идиоткой. Верно говорят: самый большой дурак — старый дурак. «Я не должна сейчас об этом думать, — сказала я себе. — Надо забыть. Подумаю когда-нибудь потом. Когда я буду счастлива, а не в таких растрепанных чувствах. Но не сейчас». Мама наконец разыскала ключи от машины. Кейт, я и мама забрались в машину и двинулись в аэропорт. Ехали молча. Я догадывалась, что маме не терпится спросить, что происходит. Но, к счастью, она держала рот на замке. Удивительно, но я очень быстро перестала думать об Адаме. Я была так расстроена и так злилась на Джеймса, что, по-видимому, в моей голове не осталось места для беспокойства по какому-то другому поводу. Все было плотно забито мыслями о Джеймсе. Не слишком справедливо, но что поделаешь. Тут действовал принцип: первым пришел — первым обслужили. Ужасно не хотелось оставлять Кейт, но пришлось. Мне нельзя было брать ее с собой. Я полагаю, что детям очень вредно смотреть, как мать убивает их отца. В зале ожидания я поцеловала Кейт на прощание. — Скоро увидимся, детка, — пообещала я и обняла маму. — Могу я задать тебе всего один вопрос? — спросила она, с тревогой вглядываясь в мое лицо, чтобы не пропустить первые признаки бешенства. — Давай, — сказала я, стараясь не выходить из себя. — Джеймс вернулся к этой Дениз? — спросила она. — Насколько мне известно, нет. — Слава богу, — с облегчением вздохнула она. О господи! Бедная мама. Если бы она только знала. Проблема была не в Дениз. Совсем в другом. И куда более серьезная проблема. Скажите честно, могла я на этом этапе начинать забывать и прощать? Легче сказать, чем сделать! Я повернулась на своих высоких каблуках и отправилась к кассе. Нелегко было идти целеустремленно, поскольку зал был заполнен болтающими людьми, окруженными чемоданами и сумками, которые стояли, опираясь на тележки, с таким видом, будто никуда не торопились. Как будто это вовсе не аэропорт и никому не надо успевать на свой рейс. По крайней мере, в ближайшие десять лет. Я попыталась побыстрее купить билет до Лондона, но не тут-то было. Милая с виду кассирша никуда не торопилась и работала очень медленно, одновременно обсуждая с товаркой последнего русского президента и ближайшие перспективы на погоду. Наконец я получила билет на ближайший рейс. Никаких проблем не возникло. А жаль, потому что я пребывала в отвратительном настроении, вполне могла постоять за себя и устроить скандал, настаивая на своих правах. Хорошая свара мне бы не помешала. Увы! Все были вежливы и любезны. Будь оно все проклято! Полет тоже прошел без сучка и задоринки. Мне очень хотелось, чтобы сидящий рядом солидный бизнесмен заговорил со мной или, еще лучше, начал бы флиртовать и я получила бы шанс выплеснуть на него свое дурное настроение. Честно признаюсь, меня прямо разрывало, так хотелось сказать какую-нибудь гадость. Я подумала, что могла бы голосом Джоан Коллинз, таким высокомерным и заносчивым, сказать что-то вроде: «На вашем месте я бы не утруждала себя разговорами со мной. Я в скверном расположении духа, и моей вежливости надолго не хватит». Но, кроме тихого «простите», произнесенного в процессе поисков пристежного ремня, мой сосед не произнес ни слова. Открыл свой объемистый кейс и погрузился в чтение романа Кэтрин Куксон. Я уверена, вы его читали. Это про незаконнорожденную девушку с большим родимым пятном, в которую влюбился ее двоюродный брат, а его побила хлыстом ее мачеха, которую в тринадцать лет изнасиловал хозяин Большого дома, и когда она от него убегала, то попала ногой в заячий капкан, ногу пришлось отрезать, а рану прижигать раскаленной кочергой, и орала она так, что было слышно на всю округу. А может, все романы такого содержания? Так или иначе, но Кэтрин Куксон интересовала моего мужчину куда больше, чем я, что не могло мне понравиться. Мне не терпелось проявить свое дурное настроение. Подготовиться, так сказать, к тому, что меня ждет. Но ничего не вышло. Потом я устыдилась и попыталась с ним заговорить, излишне широко улыбалась, когда он передавал мне поднос с едой, и даже предложила открыть для него пакет молока, с которым он не мог справиться. Он оказался приятным человеком. Мы поговорили о книге, которую он читал, и я порекомендовала ему еще пару других авторов. Когда самолет садился в Хитроу, мы уже называли друг друга по имени. Мы распрощались, и он сказал, что рад был со мной познакомиться и что он желает мне приятного завершения моего путешествия. Я снова осталась одна. Наедине со своими мыслями, страхами и гневом. В огромной толпе в аэропорту я была совершенно одинока. Хитроу — настоящий сумасшедший дом. Никогда не видела сразу столько народа в одном месте. Как будто ожила картина эпохи Возрождения «Судный день». Еще это напоминало открытие Олимпийских игр. Мимо меня проносились люди разных национальностей в экзотических нарядах, болтая на всех языках мира. Куда все так торопятся? Шум просто оглушал. Постоянно звучали объявления: потерялся маленький мальчик, большой дядя потерял ценный багаж. Здесь можно было потерять все — терпение, сдержанность, разум. Я успела забыть, что представляет собой Лондон. Было время, когда и я могла действовать с такой же скоростью. Но я успела привыкнуть к темпу Дублина, поэтому меня постоянно толкали и отпихивали в сторону. Впрочем, мне удалось быстро взять себя в руки. В конце концов, это всего лишь Лондон. Куда ни посмотришь, везде стояли группки бизнесменов в своих ужасных костюмах. Они либо ждали багаж, либо рейс, а в стоящих у их ног кейсах наверняка лежали порнографические журналы. Они все пили пиво, жали друг другу руки, старались казаться «своими в доску» и соревновались, кто громче расхохочется, кто оскорбительнее выскажется о своей жене или вульгарнее о женщинах, присутствовавших на совещании, откуда они возвращались или куда собирались. «Я бы с ней не лег ни за какие деньги», «У нее слишком маленькие сиськи» или «Она переспала со всеми, даже с мальчишками из почтового отдела». И тому подобное. Я заметила, что один из этих идиотов похотливо на меня поглядывает, и поспешно отвернулась. Он повернулся к стоящим рядом приятелям и что-то сказал. Они дружно заржали и принялись вытягивать шеи, чтобы разглядеть меня. Сволочи! Я готова была их убить. Кстати, все они были непривлекательны и похожи друг на друга. Как они смеют так нагло вести себя по отношению ко мне? И вообще любой женщине? Им бы радоваться, если хоть кто-нибудь согласится дотронуться до них палкой. «Пошли они все!» — с яростью подумала я. У меня не было с собой багажа — я не собиралась задерживаться. Так что на этот раз мне удалось избежать мучений с каруселью. Я глубоко вздохнула, распрямила плечи и начала пробиваться к выходу из аэропорта. Я направлялась к станции метро, лавируя между людьми, подобно исследователю Амазонки, пробивающемуся сквозь густой подлесок. Наконец я спустилась в метро и, подождав всего каких-нибудь несколько лет, села в поезд, направляющийся в центр Лондона. Денег на такси у меня не было. Поезд был переполнен, и каждая нация на земле послала в него своего представителя. В подземке было так неудобно, тесно и противно, что даже если бы я уже не пребывала в убийственном настроении, мне все равно захотелось бы кого-нибудь прикончить. Стоящий рядом со мной в поезде мужчина был настолько любезен, что отвлек меня от моих предстоящих сражений с Джеймсом, прижимаясь ко мне своим стоящим пенисом на каждом повороте. Примерно без десяти восемь я вышла на своей станции. 34 Когда я оказалась на улице, мне внезапно стало тоскливо. Все было до боли знакомо — газетные киоски, прачечная, винная лавка, индейская кулинария… Мне одновременно казалось, что я не была здесь несколько световых лет и что я вообще никуда не уезжала. С бьющимся сердцем, на подгибающихся ногах я направилась к своему дому. Я не ожидала, что знакомая обстановка так на меня подействует. Когда я увидела дом, в котором жила вместе с Джеймсом, на лбу выступили капельки пота. Я шла медленно, неохотно. Вот я приехала. И что теперь делать? «Мне обязательно нужно поругаться с Джеймсом? — спросила я себя. — А вдруг я ошибаюсь? Что, если Джеймс любит меня такой, какая я есть? Может, лучше развернуться, уехать домой и сделать вид, что ничего не случилось?» Я стояла у двери в наш многоквартирный дом, прижавшись лбом к холодному стеклу. Я уже так не злилась. Я вообще не злилась. Мне было страшно и очень грустно. Из-за угла вывернуло свободное такси, и меня охватила надежда. Остановлю его и уеду отсюда! Зачем мне все это? Пусть эта чаша меня минует! «Кстати, о чашах, — подумала я, отвлекшись на минуту. — Надо не забыть взять несколько бюстгальтеров, раз уж я здесь». К сожалению, моя грудь вернулась к своему обычному размеру, и чашечки всех имеющихся у меня в Ирландии лифчиков стали мне велики. Пока я об этом думала, такси проехало мимо. Ладно, в конце концов, стоит увидеть Джеймса и выяснить, что же на самом деле случилось. Я снова начала заводиться. Прекрасно! Со мной всегда так: предстоящее испытание не кажется мне таким кошмаром, если я злилась. Я глубоко вздохнула. Мне позвонить в дверь и дать Джеймсу время подготовиться? Или открыть ее своим ключом и идти вперед, по-хозяйски? Хотя все знают, что мне принадлежит только половина квартиры. Но записана она на мое имя! Черт возьми, это мой дом, и я туда войду! Мои руки тряслись, и понадобился примерно год, прежде чем мне удалось вставить ключ в замок. Лифт доставил меня на второй этаж. Я неохотно двинулась по коридору к своей квартире. Когда я услышала из-за двери звук работающего телевизора, сердце мое упало. Значит, Джеймс дома. Теперь мне никуда не деться. Я открыла дверь и с равнодушным видом прошла в гостиную. Джеймс едва не умер от шока, когда увидел меня. Странно, но я была бы рада, если бы застала его за каким-нибудь неподобающим занятием. Например, в постели с четырнадцатилетней девочкой. Или, еще лучше, с четырнадцатилетним мальчиком. Или, еще лучше, с четырнадцатилетней овцой. Во всех этих случаях мне не пришлось бы с ним разговаривать. Я бы развернулась и ушла, убежденная, что он ужасный человек. Вне всяких сомнений. Все решилось бы само собой. Но этот мерзкий тип не мог бы выглядеть более невинно, если бы репетировал целый день. Он читал газету, сидя перед телевизором. И даже в стоящей перед ним кружке была кока-кола, а не алкоголь. — Клэр?.. Что ты здесь делаешь? — еле выговорил он, вскакивая с дивана. Как будто увидел привидение. Надо признать, его шок был оправдан. Ведь, насколько он знал, я находилась за сотни миль, в другом городе. Но, с другой стороны, в обычных обстоятельствах он должен был бы мне обрадоваться. Удивлен, но рад — а не напуган и шокирован. Если бы Джеймс меня любил, не испытывал бы угрызений совести и знал, что ему нечего бояться и стыдиться, разве он не пришел бы в экстаз при виде меня? Он же явно нервничал. Не мог понять, с чего я вдруг заявилась. Он чувствовал, что что-то не так. Я же внезапно поняла, что на этот раз ничего не напридумывала. Чего-то явно не хватало. Достаточно было взглянуть на его лицо. Ладно, сейчас не время печалиться, расстраиваться и разваливаться на части. Я должна быть сильной. — Приятно тебя видеть, Клэр, — сказал Джеймс, все еще пребывая в ужасе. Он даже говорил несколько истерично. Я взглянула в его белое, обеспокоенное лицо, и мне захотелось его укусить. Я лелеяла свою ярость. Мне необходимо было злиться. Когда злишься, не так больно. И ярость придает силы. Я огляделась и вежливо улыбнулась, хотя внутри все тряслось. — У тебя довольно чисто, — сказала я ему и удивилась, что мой голос не дрожит. — Вижу, ты поставил назад свои книги и пластинки. И… — Я протиснулась мимо него, прошагала в спальню и распахнула шкаф. — И вещи свои ты назад привез. Очень уютно! — Клэр, что ты здесь делаешь? — с трудом выговорил он. — Разве ты мне не рад? — кокетливо спросила я. — Да! — воскликнул он. — Конечно, просто… я тебя не ждал… Ну, знаешь… я думал, ты позвонишь. — Я знаю совершенно точно, что ты думал, Джеймс! — безапелляционно заявила я. Должна сказать, что, несмотря на грядущую свару, я начинала получать удовольствие. Последовала продолжительная пауза. — Что-нибудь случилось, Клэр? — осторожно спросил он. Джеймс был явно напуган. Думаю, как только я вошла в комнату, он понял, что я явилась не с миссией любви. Может, он уже говорил с Джорджем и знает, что тот рассказал мне о его двойной игре? Но, по крайней мере, он хотел выяснить, в чем дело. Одно очко в его пользу, верно? Кто знает, может, все еще обойдется. — Клэр, — снова спросил он, — что-нибудь случилось? — Да, Джеймс, — мило улыбнулась я, — случилось. — И что же? — спросил он осторожно, наблюдая за мной. — У меня сегодня состоялся очень любопытный разговор с Джорджем, — лениво поведала я. — В самом деле? — Джеймс старался сохранить спокойствие, но по лицу его пробежала тень — то ли страха, то ли раздражения? — Гммм… В самом деле, — сказала я, разглядывая свои ногти. Опять пауза, во время которой Джеймс следил за мной, как мышь следит за кошкой. — Да, — продолжила я безразличным тоном. — и он выложил мне совершенно новую версию событий, касающихся нас с тобой. — Вот как? — пробормотал Джеймс и проглотил комок в горле. — Получается, что ты всегда меня любил, — сказала я. — И главной твоей проблемой была боязнь меня потерять. Джеймс молчал, поджав губы. — Это так, Джеймс? — резко спросила я. — Тебе не следовало обращать внимание на слова Джорджа, — сказал он, несколько оправившись и частично обретя свой обычный апломб. — Я знаю, Джеймс, — спокойно сказала я. — Поэтому я позвонила Джуди. И догадайся, что она мне сказала? То же самое, слово в слово! Он молчал. — Джеймс, — вздохнула я, — самое время сказать мне, что же на самом деле происходит. — Я сказал, — пробормотал он. — Ничего подобного, — возразила я. — Ты завел роман с другой женщиной, бросил меня в день рождения нашего ребенка, а теперь решил, что хочешь, чтобы я вернулась. Но вместо того чтобы признать это, ты принялся мне врать, очернил меня и назвал легкомысленной и глупой эгоисткой. — Тут я повысила голос на несколько децибел. — И вместо того чтобы извиниться за свое отвратительное поведение, ты попытался свалить всю вину на меня. — Я еще больше возвысила голос. — К тому же ты решил превратить меня совсем в другого человека. В послушную, тихую женщину, которая даже побоится огрызнуться. И с которой ты будешь чувствовать себя уверенно. — Все не так… — слабо запротестовал он. — Именно так! — закричала я. — Подумать только, и я оказалась такой дурой, что поверила твоим идиотским россказням! — Клэр, ты должна меня выслушать, — раздраженно сказал он. — Ничего я тебе не должна! — огрызнулась я. — Зачем мне тебя слушать? Чтобы ты снова начал врать?! Джеймс не ответил. Я сидела, смотрела на него и мысленно умоляла его заговорить, убедить меня, что я ошибаюсь. «Убеди меня! — молча просила я. — Скажи, что я не права. Объясни мне все. Попроси прощения. Мне достаточно будет даже извинения!» Он медленно сел на диван и закрыл лицо руками. И хотя я надеялась на какую-то реакцию, я вздрогнула, поняв, что он плачет. Господи! Что мне ему сказать? Ненавижу, когда взрослые мужики плачут! Хотя тут я приврала. На самом деле ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем рыдающий мужчина. Разумеется, если рыдает он из-за меня. Какое дивное ощущение власти! Ни с чем не сравнить. Если он плачет, значит, действительно сожалеет, что вел себя так ужасно и что теперь все будет хорошо. Он попросит прощения. Он признается, что был совершенно не прав. Я начала смягчаться. Но когда Джеймс поднял голову, у него было такое выражение лица, что я не поверила своим глазам. Он вовсе не плакал, он злился. — Ты в своем репертуаре! — крикнул он. — Что? — изумилась я. — Эгоистка проклятая! — завопил он. — Все было чудесно, мы во всем разобрались и собирались начать сначала, а ты обещала стать взрослой и рассудительной. Но тебе обязательно надо все испортить! — Чего же ты от меня ожидал? — робко спросила я. — Джордж сказал мне одно, ты говоришь мне совершенно другое… И я больше верю Джорджу, чем тебе. Да и Джуди подтверждает. Я очень старалась рассуждать разумно. Я видела, как злится Джеймс, и, хотя это меня пугало, отступать я не собиралась. «Господи, пожалуйста! — молилась я в душе. — Ниспошли мне сил выдержать. Не допусти, чтобы я снова взяла на себя вину за все на свете!» — Разумеется, ты поверила Джорджу и Джуди, — презрительно сказал он. — Обрадовалась, что они хорошо о тебе отозвались. Ты просто не могла принять правды из моих уст? — Джеймс, — сказала я, стараясь сохранить спокойствие, — я хочу понять все до конца. Хочу знать, почему ты сказал Джорджу, что любишь меня и боишься потерять, а мне заявил, что с трудом мог меня переносить. — Я сказал тебе правду, — обиженно настаивал он. — А что ты говорил Джорджу? — спросила я. — Джордж меня неверно понял, — коротко ответил он. — И Джуди тоже? — холодно спросила я. — Вероятно, — безразлично сказал он. — И Айслинг, и Брайан, и Мэтью тоже тебя неверно поняли? — По-видимому, — так же безразлично ответил он. — Послушай, Джеймс, подумай хорошенько, — попросила я. — Не могли же они все ошибаться? — Могли, — огрызнулся он. — И ошибались. — Джеймс, пожалуйста, будь логичным! — взмолилась я. — Разве не ясно, что кому-то из нас ты наверняка врал? И разве ты не догадывался, что рано или поздно все это дойдет до меня? Что мы с друзьями все обсуждаем? Он промолчал. Сидел на диване с воинственным видом, сложив руки на груди. Господи, мне это напоминало удаление зубов. Ладно! Попробую еще раз. Что бы ни случилось, буду сохранять спокойствие. Не буду пытаться сделать ему больно, хотя очень хотелось. Еще раз забуду о гордости. Скажу, что прощу ему измену, хотя, уверяю вас, это нелегко. — Джеймс, — сказала я, чудом оставаясь спокойной, — нам следует попытаться во всем разобраться. Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай только «да» или «нет», хорошо? — Какие вопросы? — с подозрением спросил он. — Ну, вроде того, врал ли ты мне, когда утверждал, что бросил меня по моей же вине. — Ты хочешь сидеть здесь и допрашивать меня? — возмутился он. — Я что, преступник какой-то? — Джеймс! — Я готова была расплакаться. — Ничего подобного. Я только хочу, чтобы ты мне все объяснил, рассказал, что ты на самом деле чувствуешь. Я хочу, чтобы ты был со мной честен! Иначе у нас нет будущею… — Понятно, — противным голосом сказал он, — ты хочешь, чтобы я сказал что-то вроде «ты замечательная, я сам не знаю, почему изменил тебе, ты ведь такая чудесная». Ты это хочешь услышать? «Да!» — подумала я. — Нет… — слабо возразила я, — Просто… — Ты хочешь, чтобы я взял на себя всю вину, так? — сказал он, возвысив голос. — Хочешь сделать из меня «плохого парня», которого тебе и всем твоим друзьям нравится ненавидеть? После всего, что я для тебя сделал? Ты этого хочешь? — заорал он, приблизив свое лицо к моему. — Но ты и в самом деле плохой парень! — удивилась я. — Ведь это ты мне изменил, а не я тебе. — О господи! — заорал он, действительно заорал во всю мощь. — Неужели тебе не надоела эта тема? Все еще хочешь сделать из меня виноватого? Так вот, я не чувствую себя виноватым, поняла? Я всегда хорошо к тебе относился! Все знают, что это не я плохой, а ты! Наступила тишина. Я сидела очень тихо, как будто меня пришибло снарядом, а Джеймс начал, тяжело дыша, вышагивать по комнате. Я вдруг сообразила, что дрожу. «Может быть, я действительно плохой человек?» — спросила я себя. Тоненький голос в моей голове велел мне не дурить. Слишком все далеко зашло. Я должна держаться за то, что считаю истиной. Ведь в самом деле, это Джеймс мне изменил, не я ему. Я не заставляла его завести роман. Он сам так решил. Он сказал мне, что меня почти невозможно любить, тогда как другим говорил, что очень меня любит. Джеймс хотел, чтобы я взяла на себя вину за его измену. Время шло. Обстановка становилась все напряженнее. По реакции Джеймса я поняла, что он никогда и ни за что не признает, что соврал мне, а Джорджу сказал правду. Однако я Джорджу верила. Я знала, что он ничего не придумал. Помимо всего остального, он для этого просто слишком глуп! И еще одно я знала: Джеймс никогда не думал, что то, что он сказал Джорджу, дойдет до меня. Он считал себя в полной безопасности, рассказывая Джорджу, как он меня любит, и одновременно уверяя меня, что ему трудно любить человека, такого легкомысленного и эгоистичного, как я. Я знала, Джеймс ненавидел ощущение ненадежности. Он терпеть не мог быть уязвимым, терять контроль над ситуацией, если дело касалось работы. Тем более он хотел чувствовать себя в полной безопасности со мной. Я решила, что обязательно разберусь со всеми противоречиями, а пока попробую другой подход. С одной стороны, мне хотелось послать Джеймса куда подальше, заявив, что он безответственный, незрелый, эмоциональный инвалид и что даже ребенку ясно, что он пытается мною манипулировать. Но, с другой стороны, не вызывало сомнений, что он напуган. Или запутался. Может быть, ему нужен кто-то, способный облечь в слова его страхи, поскольку он боится сделать это сам? Во всяком случае, я могла сделать последнюю попытку. — Джеймс, — сказала я мягко, — нет ничего позорного в том, что ты меня любишь. Это вовсе не признак слабости и неуверенности в себе. Обычное человеческое чувство. И если ты сказал Джеймсу, что очень меня любишь, нет нужды врать мне по этому поводу. Я не собираюсь использовать это против тебя. И когда ты приехал в Дублин, не надо было притворяться, что ты меня почти не любишь. Никто не осудит тебя за любовь ко мне. А что касается твоего романа, то ты совершил ошибку. — Мне трудно было это произнести, но я справилась. — Никто не идеален, мы все ошибаемся. Ты мог бы быть со мной честен, а не играть в какие-то игры, чтобы защитить себя. Если мы оба будем честными, то сможем все уладить и наш брак станет надежным. Когда я закруглилась, у меня почти не осталось сил. Джеймс сидел молча и смотрел в пол. Теперь все зависело от него. — Клэр… — наконец произнес он. — Да? — спросила я, затаив дыхание. — Не знаю, где ты набралась этой психологической белиберды, но, по-моему, это полная чушь, — сказал он. Вот так! Я проиграла. — Не вижу, в чем проблема, — продолжил он. — Я никогда не говорил, что не люблю тебя. Я только сказал, что ты должна измениться, чтобы можно было жить дальше. Я сказал, что ты должна созреть, что… — Я помню, что ты сказал, Джеймс, — перебила я. Мне не хотелось, чтобы он еще раз произнес свою речь. Такое впечатление, что он читал текст сценария. Или что он робот, запрограммированный на этот текст. Нажми на кнопку — и он завелся. Что касается меня, то я была сыта по горло. Я сделала все, что могла. Оказалось, недостаточно… Но это все, что я могла предложить. Больше я не собиралась ничего делать. Овчинка не стоила выделки, если честно. — Прекрасно, — сказала я. — Прекрасно? — удивился он. — Да, прекрасно, — согласилась я. — Ну, вот и хорошо, — сказал он отеческим и довольным тоном. — Только так ли это? Ты не будешь поднимать этот вопрос ежемесячно? — Не буду, — отрезала я. Я начала собирать свою сумку с куда большим шумом и шуршанием, чем необходимо. Потом встала и надела жакет. — Что ты делаешь? — спросил Джеймс, повернув ко мне внезапно побелевшее лицо. Я взглянула на него невинными глазами. — А ты как думаешь? — Я не уверен… — пробормотал он. — Тогда мне лучше сказать, верно? — ласково спросила я. — Ну… да, — согласился Джеймс. Меня аж холодная дрожь прохватила — так было приятно слышать беспокойство в его голосе. — Я уезжаю, — заявила я. — Уезжаешь?! — оторопел он. — Зачем ты, черт возьми, уезжаешь? Мы же обо всем договорились! — Тут он вдруг с облегчением рассмеялся. — О господи, я же совсем забыл… — Он удрученно покачал головой, удивляясь собственной глупости. — Конечно, тебе нужно ехать. Ты должна собрать вещи и забрать Кейт. Но я, видишь ли, надеялся, что ты останешься на ночь и мы сможем… гмм… заново познакомиться. Ладно, не обращай внимания. Несколько дней можно и подождать. Так в какое время во вторник мне тебя ждать? — Ох, Джеймс, — сказала я с притворным сочувствием, — ты так ничего и не понял? — Чего не понял? — осторожно спросил он. — Я не приеду во вторник. И ни в какой другой день тоже. — Ради бога, что ты опять затеяла? — закричал он. — Мы обо всем договорились, а ты теперь… — Нет, Джеймс, — холодно произнесла я, — мы ни о чем не договорились. Абсолютно ни о чем. Может, ты для себя что-то и решил и твой имидж хорошего парня остался в целости и сохранности, но я так ни в чем и не разобралась. — Тогда о чем мы говорили последний час? — воинственно спросил он. — Вот именно! — сказала я. — Что? — рявкнул он, глядя на меня так, будто я сошла с ума. — Я сказала «вот именно». О чем мы с тобой говорили, черт побери? Что касается меня, то мне все это время казалось, будто я обращаюсь к стене. — Ты снова за свое! — мерзким голосом сказал Джеймс. — Об одном только думаешь: о себе и своих чувствах… Ну, все. — Заткнись! — приказала я неожиданно громко. Джеймс так удивился, что действительно заткнулся. — Не хочу, чтобы ты продолжал вешать мне лапшу на уши насчет того, какая я плохая! — закричала я. — Я ни с кем не трахалась. Это ты трахался. И ты настолько слаб и эгоистичен, что даже не можешь в этом признаться и попросить прощения! — Я слабый и эгоистичный? — поразился Джеймс. — Я?! — добавил он, драматическим жестом тыкая себя пальцем в грудь. — Ты случайно не перепутала? — Нет, черт возьми! — заорала я. — Я знаю, что не идеальна. Но я, по крайней мере, могу это признать. — Тогда почему ты не признаешь, что в нашем браке именно ты была эгоистичной и легкомысленной? — с победным видом спросил он. — Потому что это неправда, — сказала я. — Я с самого начала знала, что это ложь, но любила тебя и убедила себя, что это правда. Думала, что, если смогу исправиться я, у нас все наладится тоже. Но со мной все в порядке. Ты просто мною манипулировал. — Как ты смеешь?! — разъярился он. — После всего, что я для тебя сделал. Я был идеальным мужем! — Джеймс, — сказала я с ледяным спокойствием, — никто не отрицает, что ты в течение нескольких лет очень хорошо ко мне относился. Мне думается, что если ты оглянешься назад, то поймешь, что это было взаимно. Мы любили друг друга. Но ты, очевидно, переоценил себя. Тому, что ты завел роман с другой женщиной, нет оправдания. — Я помолчала. На этот раз у Джеймса не нашлось презрительного ответа. — Но, — продолжила я. — не ты первый, кто повел себя отвратительно. Черт побери, это же не конец света! Мы могли бы все пережить. Дело в том, как ты ведешь себя сейчас. Ты хочешь выглядеть чистеньким, белее белого! Что ж, это твой выбор. Я направилась к двери. — Не могу понять, почему ты уходишь, — сказал он. — Знаю, — бросила я, не оборачиваясь. — Тогда объясни. — Нет. — Почему нет, какого черта?! — возмутился он и схватил меня за руку. — Потому что я пыталась. И не раз. С чего бы ты стал слушать сейчас, если не захотел слушать раньше? Я не хочу больше тратить на это время. Отпусти меня. — Я тебя люблю, — тихо сказал он. Негодяй! Это прозвучало довольно убедительно. Я закусила губу, решив, что не время сдавать позиции. — Нет, не любишь, — твердо заявила я. — Люблю! — громко возразил он. — Нет, не любишь, — повторила я. — Если бы ты меня любил, то не завел бы роман. — Но… — начал было он, однако я его перебила: — Если бы ты меня любил, ты бы не хотел, чтобы я превратилась в вечно ноюшую женщину, боящуюся тебя. Если бы ты меня любил, ты не стал бы мною манипулировать и пытаться управлять. И ты не побоялся бы признать, что был не прав. Если бы ты меня любил, ты наплевал бы на свое чертово «эго» и попросил бы прошения. — Но я на самом деле тебя люблю, ты должна мне верить! — Нет, не верю, — ответила я; мне наконец удалось вырвать руку. — Не знаю, кого ты любишь или что ты любишь, но точно не меня. — Тебя! — Нет, Джеймс, не меня, — очень спокойно сказала я. — Тебе нужна слабоумная идиотка, которой ты бы мог командовать. Почему бы тебе не вернуться к Дениз? — Я не хочу Дениз! Я хочу тебя! — Что ж, очень жаль, — ровным голосом заявила я, — потому что меня ты не получишь. У него был такой вид, будто кто-то лягнул его в живот. Почти такой же, какой был у меня, когда он заявил мне, что уходит. Но не подумайте, что я решила отомстить, ничего подобного. — Знаешь, что во всем этом самое плохое? — спросила я. — Что? — спросил, повернув ко мне бледное лицо. — Ты заставил меня сомневаться в самой себе. Ради тебя я даже собиралась сделать попытку измениться. Ты хотел уничтожить меня как личность! — Для твоей же пользы, — сказал он, но без особой уверенности. Я прищурилась. — Выбирай слова, ублюдок! Они могут стать для тебя последними, — прошипела я. Он стал еще белее, если только это возможно, и промолчал. — Никогда больше не позволю собой помыкать! — решительно заявила я. Мне нравилось думать, что в данный момент я напоминала Скарлетт О'Хару, когда она провозгласила: «Бог свидетель! Я никогда больше не позволю себе замерзать или голодать!» — Я всегда буду верна самой себе, — продолжила я. — Буду самой собой, хорошая я или плохая. И если какой-нибудь мужчина, даже Эшли, попытается меня изменить, я избавлюсь от него так быстро, что у него голова закружится! Джеймс не обратил ни малейшего внимания на мое упоминание «Унесенных ветром». Никакого воображения у человека. — Я никогда не пытался тобой помыкать, — пробормотал он. — Все, Джеймс, — сказала я, начиная уставать. — Разговор окончен. — Ладно, забудем о прошлом, — заторопился он. — Что, если… что, если я пообещаю никогда больше не помыкать тобой? Он сказал это так, будто ему в голову внезапно пришла совершенно новая оригинальная идея. Архимед, выпрыгнувший голышом из ванны, в сравнении с ним показался бы сдержанным. Я взглянула на него с презрительной жалостью. — Разумеется, ты никогда больше не будешь помыкать мною, — сказала я, — потому что у тебя не будет такой возможности. — Ты ошибаешься, — заявил он, — ты обязательно передумаешь. — Ни за что, — засмеялась я. — Передумаешь! — продолжал настаивать он. — Ты без меня не продержишься. Зря он это сказал. — Куда ты идешь? — в ярости воскликнул Джеймс, видя, что я беру сумку. — Домой, — просто сказала я. — Если я уйду сейчас, я успею на последний рейс до Дублина. — Ты не можешь уйти! — заявил он, вставая. — Еще как могу! — возразила я. И сделала крутой разворот, для которого так подходили мои высокие каблуки. — А как насчет квартиры? И… насчет Кейт? — спросил он. Приятно было слышать, что среди его приоритетов квартира на первом месте. — Я с тобой свяжусь, — пообещала я, вспомнив, как он сказал мне то же самое в тот ужасный день в больнице, и направилась к двери. — Ты вернешься! — заявил он, выходя за мной в холл. — Ты без меня не сможешь. — Ты это уже говорил, — заметила я. — Но я на твоем месте не слишком бы надеялась. — С этими словами я захлопнула за собой дверь. Мне удалось добраться до станции подземки, прежде чем я начала плакать. 35 Я совершенно не помню, как добиралась на подземке до аэропорта Хитроу. Все было как в тумане. Я знала, что поступила правильно. Во всяком случае, я так думала. Ведь в реальной жизни трудно четко определить, правильно поступаешь или нет. Так не бывает — сделал правильный поворот, и ты всю оставшуюся жизнь счастлива, а повернешь не в ту сторону, и вся жизнь идет насмарку. В реальной жизни чаще всего бывает, что от одного и того же решения ты одновременно и приобретаешь, и теряешь. Откуда мне знать, правильно я поступила или нет? Мне хотелось, чтобы кто-нибудь подошел ко мне с золотым кубком или медалью, пожал мне руку и поздравил с правильным решением. Я хотела, чтобы моя жизнь напоминала компьютерную игру. Неправильное решение — выбываешь из игры. Правильное решение — набираешь очки. Я хотела все знать точно. Хотела быть уверенной. Я продолжала в уме перебирать причины, по которым я не могла остаться с Джеймсом. Джеймс хотел, чтобы я перестала быть самой собой. С такой, какая я есть, он не был счастлив. А я не буду счастлива, если изменюсь в угоду Джеймсу! Так что, пожалуй, к лучшему, что нашему браку пришел конец. Беда в том, что всегда оставалось сомнение. Понимаете, я думала о том, что, может быть, смогла бы спасти свой брак, будь я мягче, сильнее, добрее, настойчивее, терпеливее, злее… Я изводила себя такими мыслями. Ведь в конечном итоге решение приняла я. Это я сказала, что у нас ничего не получится. Конечно, Джеймс не оставил мне почти никакого выбора, но, как говорится, на курок нажала я. Я чувствовала себя такой виноватой! Но тут же уговаривала себя не глупить. То, что предлагал Джеймс, было абсолютно неприемлемо. Какое-то подобие отношений, причем только на его условиях. Да меня на неделю бы не хватило! А если бы наши отношения затянулись, то только за счет моего счастья. Так что это была бы пиррова победа. Мысли все кружились и кружились, наступая друг другу на хвост. Господи, как же я ненавидела быть взрослой! Я терпеть не могла принимать решения, когда не знала, что прячется за поворотом. Я мечтала о мире, где все хорошее и все плохое имеет соответствующие этикетки. Чтобы, как только на экране появлялся злодей, начинала играть зловешая музыка. Тут уж вы не ошибетесь! О мире, в котором тебя спрашивали, что ты предпочитаешь: играть с прекрасной принцессой в душистом саду или быть съеденной отвратительным монстром в вонючей яме? Не так уж сложно выбрать, верно? Тут вы не будете мучиться сомнениями и не спать ночами. И еще. Наверное, я была разочарована. Очень разочарована. Ведь когда-то я так любила Джеймса! Я совсем не была уверена, люблю ли его до сих пор. Но помириться мне было бы приятнее, чем окончательно разругаться. Только помириться по-настоящему. А не просто достигнуть компромисса. Сначала мне было грустно. Потом я разозлилась. Затем снова ощутила вину. После этого опять загрустила. Какой-то кошмар! Одна мысль останавливала меня от того, чтобы окончательно свихнуться. Я вдруг поняла, что ничто не мешает мне вернуться к Джеймсу. Вот прямо сейчас я могу выйти из поезда, пересечь платформу, вернуться в нашу квартиру и сказать, что была не права и хочу попробовать еще раз. Но я не вышла. И тогда я осознала нечто важное. Если бы я действительно любила его и хотела быть с ним, я бы вернулась… В Хитроу оказалось намного тише в этот поздний час. Я купила билет на ближайший рейс. В самолете практически никого не было. Весь ряд оказался в моем распоряжении, так что я могла от души нареветься и шмыгать носом, сколько мне заблагорассудится. Стюардессы поглядывали на меня с интересом и некоторым беспокойством. Скорее всего они решили, что я только что сделала аборт. В Дублине шел дождь. Посадочная полоса сверкала и казалась скользкой. В зале для прибывающих было пусто. Я прошла мимо карусели, стуча по кафельному полу своими высоченными каблуками. Я никому не сообщила, что возвращаюсь, так что никто меня не встречал. И вообще, по-моему, никто никого не встречал. Я заметила одинокого носильщика. Он терпеливо объяснял удивленному пассажиру, что пропустить один рейс большая неудача, но пропустить два — просто непростительно. Я прошла мимо закрытых киосков, мимо конторы по обмену валюты, прячущейся в темноте, и пустых окошек, где в приличное время можно взять машину напрокат. Наконец я добралась до мокрого выхода. У подъезда стояло одно-единственное такси. Водитель читал газету. У него был такой вид. будто он стоял здесь уже несколько дней. Он вез меня домой и, что удивительно, молчал. Единственными звуками были поскрипывание «дворников» и стук дождевых капель по крыше. Наконец он высадил меня у моего дома. Ни в одном окне не горел свет. Я вежливо поблагодарила его за поездку, он так же вежливо поблагодарил меня за чаевые. Мы распрощались. Было десять минут второго. Я вошла очень тихо — мне не хотелось никого будить. И, боюсь, не из бережного отношения к их покою. Мне не хотелось отвечать на неизбежные вопросы. Мне не терпелось увидеть Кейт, но ее в комнате не оказалось. Мама, очевидно, решила, что я останусь ночевать в Лондоне, и перенесла ее корзинку в свою спальню. Но мне так хотелось подержать ее! Я так по ней скучала… Я на цыпочках прокралась в мамину комнату, отчаянно надеясь, что не разбужу ее. Я удачно выкрала собственного ребенка. И без сил свалилась на кровать. Заснула, так и не выпуская Кейт из рук. 36 На следующее утро я проснулась, чувствуя себя немного лучше. Я не излечилась полностью, но была готова ждать. Ждать, когда станет лучше, ждать, когда пройдет боль. Я приняла твердое решение расстаться с Джеймсом, но, будучи девушкой нетерпеливой, ждала немедленных положительных результатов. Мне хотелось, чтобы плоды моего решения без всякого промедления свалились в мои руки. Мне хотелось оставить свою печаль под полушкой, чтобы она к утру исчезла. Я бы даже не расстроилась, если бы вместо печали там не оказалось денег. Но чудесных излечений не существует, я поняла это очень давно. Мне придется выбираться самой. Потребуется терпение. И только время покажет, насколько правильным было мое решение. Я все еще не была уверена, что поступила разумно, бросив Джеймса. Но точно знала, что не могла с ним остаться. Попробуйте разобраться, что я хочу сказать. И если вам это удастся, не соблаговолите ли разъяснить все мне?.. Джеймс позвонил в восемь часов утра. Я отказалась с ним разговаривать. Он позвонил еще раз — без двадцати девять. Я снова не подошла к телефону. Затем он позвонил в десять минут десятого — с тем же результатом. После этого наступила неожиданная пауза почти до одиннадцати часов — и опять три звонка практически один за другим. Результат тот же. Весь день он звонил каждые полчаса, но я не подходила к телефону. Последний звонок прозвучал в шесть вечера. Бедная мама безропотно отвечала весь день на эти звонки. Должна сказать, что в критических ситуациях эта женщина вполне стоит груды шоколадных батончиков «Марс», равной по весу ее собственному. Папа вернулся с работы в двадцать минут седьмого, а без двадцати семь ворвался в комнату, где я сидела с Кейт, рассматривая документы на квартиру, и заорал: — Клэр, ради всего святого, поговори с ним! — Мне нечего ему сказать, — мило улыбнулась я. — Мне плевать! — взревел он. — Это зашло слишком далеко! Он говорит, что будет трезвонить всю ночь, пока ты не подойдешь и не поговоришь с ним! — Не вешай трубку, — предложила я, вновь погрузившись в изучение бумаг. — Клэр, так нельзя, — взмолился он. — Хелен все время кладет эту проклятую трубку на место. — А почему, собственно, я должна страдать из-за того, что она вышла замуж за придурка? — раздался приглушенный голос Хелен откуда-то из-за двери. — Пожалуйста, Клэр! — продолжал умолять отец. — Ох, ну ладно, — вздохнула я, положила на стол ручку, которой делала пометки, и сказала в трубку: — Что тебе надо, Джеймс? — Ты уже пришла в себя? — обиженно отозвался он. — Я не знала, что была не в себе, — вежливо ответила я. Джеймс мой ответ проигнорировал. — Я звонил весь день, и твоя мать утверждала, что ты не хочешь говорить со мной, — раздраженно продолжил он. — Совершенно верно, — подтвердила я. — Но нам нужно поговорить! — настаивал он. — Нет, не нужно, — ответила я. — Клэр, я тебя люблю! — пылко сказал он. — Мы должны помириться. — Джеймс, — холодно заявила я, — я не собираюсь с тобой мириться. Я сделала все возможное для этого — и с меня хватит. Ты считаешь, что ты прав, я же так не считаю. И я не собираюсь тратить время и силы, чтобы убедить каждого из нас изменить свое мнение. Я желаю тебе всех благ и надеюсь, что ради Кейт наши отношения останутся цивилизованными. Но обсуждать я больше ничего не буду. — Что с тобой случилось, Клэр? — удивленно спросил Джеймс. — Ты никогда такой не была. Ты так изменилась… — Как, разве я тебе не сказала? — насмешливо спросила я. — Мой муж мне изменил. И знаешь, это произвело на меня впечатление. Знаю, не стоило злобствовать, но я не могла удержаться. — Не смешно, Клэр, — сказал он. — Конечно, нет, Джеймс, совсем не смешно. — Послушай, — сказал он, начиная раздражаться, — так мы ни до чего не договоримся. — И чудесно, — заметила я, — потому что нам не о чем договариваться. — Очень остроумно, Клэр! — ехидно отозвался он. — Благодарю, — сказала я с преувеличенной вежливостью. — Послушай, — Джеймс неожиданно сменил тон на официальный и еше более напыщенный, чем обычно. — У меня к тебе есть… предложение. — Вот как? — удивилась я. — Да, — подтвердил он. — Клэр, я тебя люблю, я не хочу с тобой разводиться, так что, если хочешь, я могу… пойти на уступки. — А именно? — спросила я без всякого интереса. Откровенно говоря, мне было почти наплевать. Я вдруг поняла, что он не может сказать абсолютно ничего такого, что заставило бы меня изменить свое решение. Я его больше не любила. Вот только не знаю, почему и когда именно я перестала его любить. Джеймс продолжал говорить, и я попробовала прислушаться к его словам. — Я готов отказаться от своих слов о том, что ты должна измениться, — говорил он. — Тебе явно не пришлось по душе мое предложение повзрослеть и стать более серьезной и заботливой. Так вот. Если ты откажешься от решения разойтись со мной, я готов мириться с тобой такой, какой ты была раньше. Наверное, ты была не такая уж плохая, — расщедрился он. Меня охватил гнев. Я даже забыла на минуту, что мне на все наплевать. Надо же быть таким наглецом! Я с трудом верила своим ушам. — Ты рада? — осторожно спросил он. — Рада? Рада?! — завопила я. — Ни черта я не рада! Так еще хуже! — Но почему? — заныл он. — Я же сказал, что прощу тебя и все будет хорошо. Я едва не взорвалась. — Простишь меня? — изумилась я. — Ты простишь меня! Нет, нет и нет, Джеймс! Ты опять все перепутал! Уж если говорить о прощении, то это я должна прощать тебя. Только я не собираюсь. — Подожди минуту… — попытался перебить меня Джеймс. — Нет, это ты подожди! Ты ведь завел роман с той толстой коровой. Потому что я легкомысленная и эгоистичная, не так ли? Теперь же ты готов об этом забыть. Хотя тогда тебе это казалось настолько важным, что ты мне изменил. Реши же для себя, Джеймс, важно это для тебя или нет? — Важно, — признался он. — Ну, тогда ты не сможешь не обращать на мой характер внимания, — заявила я. — И что у нас будут за отношения в этом случае? — Ладно, — согласился он с отчаянием. — Неважно. — А если неважно, то почему ты мне тогда из-за этого изменил? — торжествующе произнесла я. — Разве нельзя забыть? — Я уловила панику в его голосе. — Нет, Джеймс, нельзя. Я, во всяком случае, не смогу. — Клэр, — взмолился он, — я сделаю все, что ты хочешь. — Наверное, — печально сказала я. Мне надоело с ним препираться. — Джеймс, я вешаю трубку. — Но ты подумаешь о моих словах? — спросил он. — Подумаю, — согласилась я. — Но не слишком надейся. — Я знаю тебя, Клэр, — сказал он. — Ты передумаешь. Все будет хорошо. — Прощай, Джеймс. Если честно, то я действительно некоторое время думала о том, что он сказал. Ради Кейт. Все «за» и «против» крутились в моей голове, как теннисные мячики. Но с одним аргументом я не могла спорить, и он мешал мне изменить решение. Я больше не любила Джеймса. То есть я нормально к нему относилась. Не хотела, чтобы с ним стряслась какая-нибудь беда. Но я перестала его любить. Я не могла точно сказать, чем это было вызвано. Вряд ли я на самом деле не могла простить ему измены. Но он разрушил мое доверие к нему. Да еще пытался обвинить во всем меня же. Возможно, дело в том, что он оказался слабаком, не нашедшим в себе мужества признать свою вину и попросить прощения. И я перестала его уважать. Даже сейчас он отказывался признать, что виноват. Даже сейчас он выдвигал какие-то условия и пытался представить все так, будто он делает мне одолжение. Он меня предал. И усугубил свою вину тем, что обращался со мной как с идиоткой. А может, мне просто перестали нравиться невысокие мужчины? Одно я знала точно: если любовь умерла, она останется мертвой. Никому не удастся вдохнуть в нее жизнь, если она испустила дух. Через два дня я позвонила Джеймсу и сказала, что не буду с ним мириться. — Тебе твоя гордость мешает, — сказал он. Будто его кто-то подучил. — Ничего подобного, — устало возразила я. — Ты хочешь меня наказать? — предположил он. — Да нет, — соврала я. (Разумеется, приятно наступить кому-то больно на ногу.) — Я буду ждать, — пообещал он. — Пожалуйста, не надо, — ответила я. — Я тебя люблю, — прошептал он. — Прощай, Джеймс. Он продолжал звонить по два-три раза в день. Проверял, не передумала ли я. Или, как он выражался, не взялась ли за ум. Я очень вежливо говорила с ним. Разве мне трудно? Он говорил, что скучает. Наверное, он действительно скучал. Бесконечные звонки меня немного раздражали. Трудно было поверить, что всего три месяца назад я готова была убить кого-нибудь, лишь бы он мне позвонил. Теперь же я скорее была готова на убийство, если эти звонки не прекратятся. Потом я перестала раздражаться, осталась лишь печаль. Жизнь — довольно странное существо. 37 Не могу сказать, что я была счастлива. Но и несчастной я себя не чувствовала. Наверное, я просто была спокойной. Я смирилась с тем, что моя жизнь уже никогда не будет такой, как раньше, и такой, как я планировала. Мечты мои никогда не сбудутся. У меня уже не будет четверых детей от Джеймса. И нам не суждено стариться вместе. Хотя я всегда клялась себе, что мой брак будет прочным, я без особой сердечной боли поняла, что ошибалась. Разумеется, я грустила. Мне было жаль ту романтичную дурочку, которая так много ждала от своего брака. Мне даже было жаль Джеймса… Я на самом деле чувствовала, что стала старше и мудрее. И если я слышала, как кто-нибудь говорил: «Всему есть причина» или «Когда господь закрывает одну дверь, он отворяет другую», мне уже было не так трудно удержаться и не вмазать кулаком по физиономии говорящего. Совсем не трудно, по правде говоря. Мне не казалось, что жизнь моя кончилась. Изменилась — да, но не кончилась. У меня нет мужа, зато есть прелестный ребенок. У меня прекрасная семья, хорошие друзья и работа, на которую я вернусь. Кто знает, вдруг наступит день и я встречу славного человека, которому буду нужна я вместе с Кейт. Или когда-нибудь Кейт встретит славного парня, который не будет возражать, чтобы я жила вместе с ними… А пока я буду жить спокойно, и, если мистер Идеал появится, я найду ему место в своей жизни. Я проделала все скучные юридические процедуры, которыми должна была заняться давным-давно. Хотя вряд ли. Тогда я скорее всего была еще не готова. А сейчас как раз пришло время. Я требовала опеки над Кейт. Джеймс сказал, что он возражать не будет, если он сможет видеть ее, когда захочет. Я обрадовалась, я хотела, чтобы девочка знала своего отца. Еще я понимала, что мне повезло. Джеймс повел себя разумно, хотя мог бы помотать мне нервы. Надо признать, он не стал этого делать. Договорились мы и насчет квартиры. Решили ее продать. А пока он будет там жить. Несмотря на то что именно я затеяла этот развод, я ощущала глубокую печаль. Мне было ужасно жаль, что все так повернулось. Но что случилось, то случилось. Никто не высказывал особого интереса к нашей квартире. Впрочем, этому я даже была рада, потому что мысль о том, что кто-то будет жить в квартире, которую я считала своим домом, была нестерпима. Хотя, с другой стороны, пора было начать беспокоиться, так как с деньгами приходилось туго. Наверное, это Джеймс виноват в том, что квартира не продается. Он скорее всего мучает возможных покупателей долгими и скучными разговорами про налоги по закладным и так далее. Они наверняка засыпают, так и не добравшись до спальни! Но я опять злобствую. Он же хочет как лучше. Я позвонила своей начальнице и сообщила, что выйду на работу в начале августа. Признаться, эта мысль меня не особенно вдохновляла. Если раньше я не чувствовала себя несчастной, то напоминание о том, что мне снова придется вернуться к работе, снова чуть не выбило меня из седла. Может, у меня неподходящая работа? Или я просто слишком ленива. Короче, я не относилась к тем счастливым людям (хотя мне они всегда казались странными), которые получают радость от работы. В лучшем случае я относилась к работе как к средству для достижения цели, в худшем — как к геенне огненной. Не могла дождаться, когда можно будет уйти на пенсию. Ждать осталось всего тридцать один год. Разве только мне повезет и я умру раньше. Шучу. Итак, через пять недель мне придется вернуться, в офис. Семь часов в день, пять дней в неделю, сорок восемь недель в год бумажной работы… Господи! Почему я не богата? Простите, я знаю, что не должна жаловаться. Это прекрасно, что у меня есть работа. Просто мне хотелось, чтобы кто-нибудь позаботился обо мне и Кейт. Можно ведь помечтать? Впрочем, даже если бы я осталась с Джеймсом, мне пришлось бы вернуться на работу. Просто все это напомнило мне, как я одинока, какая ответственность теперь лежит на моих плечах. Теперь я буду работать не только для себя. У меня ребенок на иждивении. Я не говорю, что Джеймс жадный; я знала, что он обеспечит Кейт. К тому же у меня был очень дорогой адвокат, который об этом позаботится. Но дни, когда я могла потратить свою месячную зарплату на помаду, журналы и выпивку, давно прошли. Я нашла для себя и Кейт квартиру в Лондоне. Вернее, Джуди нашла: как я могла найти что-то в Лондоне, живя в Дублине? Если только не собиралась заплатить агентам сумму, равную национальному долгу. Какой-то друг друга Джуди уезжал в июле работать в Норвегию и хотел, чтобы кто-нибудь присмотрел за его квартирой в течение девяти месяцев. Арендная плата была мне по карману, да и район неплохой Джуди квартиру видела и утверждала, что крыша, пол и стены имеются в полном наборе. Джуди наврала другу друга, что я аккуратная, чистюля и очень спокойная. Не уверена, что она вообще упомянула про Кейт. Эндрю — так звали этого парня — позвонил мне, чтобы убедиться, что я не какой-то маньяк, который собирается облить его драгоценную квартиру бензином и поджечь, не успеет он еще добраться до второго терминала. По телефону я творила вежливо и сдержанно. Подчеркнула, что считаю чистоту одной из божественных добродетелей и что я за возвращение смертной казни для квартирных воров. — Ну, возможно, достаточно публичной порки. Тогда они научатся уважать чужую собственность, — заметил он. — Гммм, — произнесла я несколько неопределенно, так как не была уверена, шутит он или нет. Эндрю выслал мне контракт, а я — всяческие рекомендации и банковские документы плюс, самое главное, часть денег. Взяла взаймы у папы. Интересно, я когда-нибудь вырасту? Следующие десять дней мы с Эндрю подробно обговаривали, что мне делать с его почтой. И каким из его растений надо рассказывать анекдоты. Он дал мне массу полезных советов. Например, предупредил, что живущая внизу женщина — сумасшедшая. — Не советую вам посещать забегаловку на углу, — сказал однажды он. — У них нашли собаку в морозильнике. Ресторанчик подальше значительно лучше. — Спасибо, — сказала я. — Можете воспользоваться всем, что осталось в буфете и баре, — предложил он. — Спасибо, — поблагодарила я с энтузиазмом. — И если что-то случится, не стесняйтесь, звоните мне, — сказал он. — Я оставлю свой номер. — Спасибо, — повторила я. — Уверен, вам там понравится, — заметил он. — Очень милая квартира, много воздуха. — Надеюсь, — сказала я, проглотив комок в горле. Я старалась не вспоминать о своей собственной милой квартире, которую я столько лет приводила в порядок. «Когда-нибудь у меня снова будет квартира», — пообещала я себе. Надо только подождать. Мне немного поплохело, когда я сообразила, что на языке агентов по недвижимости «много воздуха» в квартире означает, что разбиты все окна. О господи! — Я заеду ненадолго в Лондон в октябре, — сказал он, — вот тогда и увидимся. — Я буду рада, — отозвалась я. «Славный парень, — подумала я, вешая трубку. — Интересно, как он выглядит?» 38 Мужчины. Да, мужчины! Этот вопрос рано или поздно должен был возникнуть. Поверьте мне, я вовсе не хочу сказать, что мне понравился этот Эндрю. С ним было приятно поговорить по телефону, а я уже официально была одинокой женщиной, так что мысли мои снова устремились в знакомое русло. Я ничего не могла с этим поделать. Нечто генетическое. Или гормональное. Но это не означало, что я готова была прыгнуть в койку с первым же мужиком, который призывно на меня посмотрит! Если бы мне так нужен был мужчина, я бы осталась с Джеймсом, верно? Хотя я понимаю, что вы вряд ли мне поверите, если вспомнить, как я вела себя с Адамом. Можете не верить, но Адам был исключением. И ни на кого не похожим. Кстати, вы не забыли, что у Адама оказались подружка и ребенок? Настоящая сенсация, верно? Наверное, я зря удивляюсь. В его глазах всегда было что-то такое, что наводило на мысль о тайне. Но я думала, что эта ужасная тайна связана с наркотиками, коротким тюремным заключением — в общем, с чем-то этаким. Я никак не ожидала, что он окажется семейным человеком. Для меня это было шоком. Признаюсь даже, неприятным шоком. Но когда Хелен рассказала мне обо всем, я была не способна сосредоточиться на этих новостях как следует и возмутиться. Я тогда думала лишь о том, чтобы успеть на самолет, добраться до Лондона и покончить со своим браком. Все последующие недели я вообще старалась об этом не думать. Мне надо было во многом разобраться, и я не могла себе позволить предаваться пустым мечтам. К тому же мы с Адамом расстались до того, как я узнала о ребенке, так что думать о нем было бесполезно. Адам остался в прошлом. Надо признаться, мне вообще не нравилось думать об Адаме. Слишком больно. Если мысль о нем приходила мне в голову, она не задерживалась там более чем на пять секунд. Как матрос, упавший в ледяные воды Антарктики. Если же мне не удавалось избавиться от него сразу, под руку всегда подворачивался какой-нибудь особо занудный юридический документ, который необходимо было просмотреть. Да и Хелен часто бывала дома. Она готовилась к экзаменам, и, как обычно, от нее трудно было отвязаться. Она горько жаловалась, задавала вопросы и поговаривала о том, чтобы переспать со всеми доцентами, которым нужно сдавать экзамены. Это несколько отвлекало меня от мыслей об Адаме. Стоял июнь, внезапно стало жарко, погода была отменная. Я часто сидела с Кейт на заднем дворике, иногда дремала, подставив лицо солнцу. Хотя мне полезнее было бы подумать о Джеймсе, мысли мои невольно уплывали в сторону Адама, и я вспоминала, какой он славный и как мне было с ним хорошо. И в такие минуты, когда я расслаблялась, я разрешала себе скучать по нему и печалиться, что его нет рядом. Но ненадолго. Я не хотела скучать, я не хотела о нем думать. Пора признаться, мне не понравилось то, что рассказала Хелен. Эти новости не согрели мне сердце. Или еще какой-нибудь внутренний орган. Или внешний орган. Хотя нельзя было сказать, что он меня обманул. Я ведь сама тогда была замужем, так что не мне возмущаться. Выудив из Хелен максимум сведений, я пришла к выводу, что, когда он ухаживал за мной, он со своей девушкой не встречался. Если, конечно, это можно назвать ухаживанием… Я бы сказала, что наш «роман» был одноразовым, если бы это не звучало так противно. Наверное, мне казалось, что меня до какой-то степени подставили. Мне, как последней дуре, льстило внимание, которое уделял мне Адам. Всегда приятно чувствовать, что тебя хотят и тобой восхищаются. Особенно когда тебя бросает муж. Теперь же мне казалось, что он хотел меня только из-за Кейт. Потому что я была матерью. Я, вероятно, напоминала ему о его подруге. Не знаю, какие там у них отношения, но, если она сбежала от него вместе с ребенком, ему, по-видимому, было очень тяжело, а я послужила временной заменой. Он выбрал не меня, а мои обстоятельства. Обидно, ничего не скажешь. Еще я чувствовала себя полной идиоткой, поскольку посмела поверить, что такой великолепный мужчина, как Адам, может всерьез заинтересоваться такой невзрачной персоной, как я. О чем я только думала?! Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, так это то, что я была не в себе. Мне много пришлось пережить, и, видимо, я слегка утратила способность рассуждать разумно. Надо еще добавить, что я на него злилась. Не слишком, совсем немного. Меня обидело, как он играл моими чувствами. Уверял, что я особенная, хотя это вовсе не соответствовало действительности. Да еше отчитал меня за решение вернуться к Джеймсу. Если я ему была не нужна, то он не имел на это никакого права. Но время шло, и чем больше я дремала на солнышке, тем резче менялось мое настроение. Я, так сказать, начала видеть оборотную сторону медали. Даже ударилась в некоторую метафизику. Несвойственное мне занятие, доложу я вам. Наверное, все дело в избытке солнца. «А вдруг Адам был послан мне с особой целью? — подумала я. — Он восстановил мою уверенность в себе настолько, что я сумела противостоять Джеймсу. Возможно, гневная отповедь Адама помогла мне принять правильное решение». Мне хотелось бы думать, что мы с Кейт тоже помогли Адаму пережить его разлуку с подружкой и ребенком. Помогли понять, как много они для него значат, — в зависимости, разумеется, оттого, кто кого бросил. Постепенно горечь оставляла меня. Я стала радоваться, что вообще встретила Адама. Мне казалось, что на то была особая причина. И пусть даже нашим отношениям не суждено было продлиться, я надеялась, что эта встреча пошла нам обоим на пользу. Теперь мое лежание в саду доставляло мне удовольствие. Мне уже не казалось, будто нож поворачивается в ране каждый раз, как я вспоминала Адама. Я успокоилась. Мне перестало казаться, что меня подвели, обманули, унизили или выставили дурой. Я знала его недолго, но знакомство с ним доставило мне радость. Может быть, оно к лучшему, что все так быстро закончилось. Вы знаете, как бывает. Иногда вам встречается замечательный человек, порой совсем ненадолго. В отпуске, в поезде, даже в очереди на автобус. Он касается вашей жизни на мгновение, но оставляет след. Так не лучше ли вместо того, чтобы горевать, что вы не можете узнать его ближе или быть с ним дольше, радоваться тому, что вы вообще его встретили? Я ясно чувствовала, что одна глава в моей жизни закончилась. Я стала готовиться к возвращению в Лондон. Начала собирать вещи. Я раскинула свою сеть широко, заглядывая во все шкафы, особенно к Хелен, открывая все ящики и не оставляя ни одну вешалку без проверки. Хотя я постоянно препиралась со всеми в семье, я знала, что расстаться с ними мне будет очень тяжело. Особенно с мамой. И не только из-за того, что она помогала мне с Кейт. Нет, правда. Я знала, что буду ужасно по ней скучать. Как будто я вновь уезжала из дома в первый раз. Но тогда, семь лет назад, я рвалась из дома к своей столь желанной свободе. Сейчас все было по-другому. Я стала на семь лет старше и уже знала, как мало радости в ежедневном приготовлении ужина и оплате собственных счетов. Но мне надо вернуться в Лондон. Там меня ждет работа. А я что-то не заметила, чтобы кто-нибудь в Дублине ломился в нашу дверь с предложениями работы. Хотя, если честно, я никуда и не обращалась. Но самое главное — отец Кейт жил в Лондоне. Я хотела, чтобы она часто с ним виделась, знала, что он ее любит (я была уверена, что он ее полюбит, когда узнает получше), чтобы в ее жизни, пока она растет, присутствовал мужчина. Если она ждет от меня, что я найду замену ее отцу, то я не могла ей ничего обещать. Я не знала, удастся ли мне встретить когда-нибудь другого подходящего мужчину. Во всяком случае, я не слишком надеялась. Стоило мне об этом подумать, как меня снова начали терзать сомнения. Вдруг Кейт не понравится этот новый мужчина? Вдруг она станет ревновать, закатывать истерики и сбегать из дома? О господи! Ладно, пока об этом рано беспокоиться. Тем более весьма вероятно, что я так никого и не встречу. Я не впадала в панику по этому поводу. Так, просто немного беспокоилась… Я решила вернуться в Лондон 15 июля. Я въеду в новую квартиру, и у меня останется еще пара недель, чтобы найти няню. Тут меня одолели новые сомнения. Как я смогу справляться с Кейт, оставшись одна? Я привыкла к постоянному присутствию мамы, которая всегда подсказывала причины, по которым Кейт плакала, не ела. не спала и так далее. — Ты в любой момент можешь мне позвонить, — сказала мама. — Спасибо, — поблагодарила я, чувствуя, что вот-вот разревусь. — Я уверена, что у тебя все будет в порядке, — настаивала мама. — Ты думаешь? — жалобно воскликнула я. Хоть мне уже почти тридцать, рядом с мамой я все равно ощущала себя ребенком. — Ну, конечно, — сказала она. — Человек никогда не знает, насколько он силен, пока что-нибудь не случится. — Наверное, ты права, — признала я. — Безусловно права, — твердо сказала она. — Посмотри на себя. Ты не так уж плохо справлялась, несмотря на то что тебе крепко досталось. — Наверное, — с сомнением произнесла я. — Именно так, — подтвердила она. — Если несчастье тебя не убивает, тогда ты делаешься сильнее. — Я стала сильнее? — спросила я детским голоском. — Господи! — возмутилась мама. — Когда ты начинаешь говорить таким голосом, меня одолевают сомнения. — Вот как? — обиделась я. Мне хотелось, чтобы она сказала, что я замечательная и обязательно со всем справлюсь. — Клэр, — сказала мама, — нет смысла спрашивать меня, стала ли ты сильнее. Ты сама должна знать. — Тогда стала! — заявила я воинственно. — Прекрасно, — улыбнулась она. — И помни, ты сама это сказала. Не я. В среду, накануне отьезда, я, Кейт и Анна сидели в саду. Погода все еще стояла чудесная. Анна была, как бы это поизящней выразиться, снова без работы, так что мы втроем провели почти всю последнюю неделю в саду, облаченные в некоторое подобие бикини сверху и короткие шорты. Мы пытались загореть — и я держала в этом смысле пальму первенства. Я легко загорала, не то что Анна. Но, с другой стороны, Анна была такой миниатюрной и воздушной и так прелестно выглядела в бикини, что я рядом с ней казалась громадным хомяком. Нет, я уже не была толстой; просто она была такой крошечной и изящной, что я в сравнении с ней чувствовала себя атлетом. В общем, справедливо, что я быстрее и лучше загорала. Когда распределяли гены, она получила хрупкое тело, я же гладкую золотистую кожу. Еще у нее были тонкие ноги, а у меня нет. У меня был бюст, а у нее нет. Все по справедливости. Наше внимание привлекло кухонное окно: мама подняла занавеску, махала руками и стучала в стекло. — Что ей надо? — сонно спросила Анна. — Я думаю, она говорит «привет», — сказала я, медленно поднимая голову с шезлонга. — Привет! — дружно ответили мы и вяло помахали руками. Мама продолжала стучать. Жесты ее становились все более возбужденными. — Пойди сходи, — сказала я Анне. — Не могу, — ответила она. — Ты сходи. — Я почти сплю, — заметила я, — придется тебе. — Нет, иди ты, — заявила она, закрывая глаза. Тут мама выбежала в сад. — Клэр, телефон! — закричала она. — И в следующий раз, когда я постучу в окно, изволь подняться! — Прости, мама. Присмотри за Кейт, — велела я Анне и рванула к дому. — И помажь ее кремом от загара, — крикнула я через плечо. Я влетела в кухню, почти ослепнув в полумраке после яркого солнца в саду, и взяла трубку. — Алло, — сказала я. — Клэр, — отозвался Джеймс. — А, привет, Джеймс, — сказала я, недоумевая, какого черта ему нужно. Если он не хочет сказать, что продал квартиру, я не желаю с ним разговаривать. — Как ты, Клэр? — вежливо спросил он. — Хорошо, — коротко ответила я, надеясь, что он быстро закруглится. — Клэр, я должен тебе кое-что сказать, — важно заявил он. — Валяй, выкладывай, — поторопила я его. — Клэр, надеюсь, ты не имеешь ничего против… Дело в том, что я познакомился с другой женщиной. — Вот как, — сказала я. — Чего же ты ждешь от меня? Поздравлений? — Нет, — сказал он, — в этом нет необходимости. Но в прошлый раз ты устроила такую бучу, что я решил сказать тебе сразу. Мне стоило немалых усилий не швырнуть трубку. — Спасибо, Джеймс, — выдавила я. — Ты очень заботлив. А теперь, извини, я пойду. — Ты не хочешь узнать подробности? — удивился он. — Нет, — сказала я. — Но ты не против? — забеспокоился он. — Нет, — рассмеялась я. — Она значительно моложе тебя. — ехидно заметил он. — Ей только двадцать два года. — Прекрасно, — спокойно отозвалась я. — Ее зовут Рита, — сообщил он. — Хорошее имя, — прокомментировала я. — Она секретарша, — добавил он с ноткой отчаяния в голосе. — Замечательно! — воскликнула я. — У вас должно быть много общего. — Черт побери, что с тобой? — заорал он. — Не понимаю, что ты имеешь в виду, — с ледяным спокойствием сказала я. — Ты так себя ведешь, будто тебе наплевать! — разошелся он. — Я только что сказал тебе, что завел новую подружку! — Наверное, я действительно веду себя так, будто мне наплевать, потому что мне на самом деле наплевать. Да, и кстати… — продолжила я. — Что? — с надеждой спросил он. — С Кейт все хорошо, — сказала я. — Ты, наверное, случайно забыл спросить. Замечательные новости, Джеймс. Я так за тебя рада! Пусть все это продлится подольше. Пока. — Я бросила трубку. Каким же жалким он стал! Чего, интересно, он от меня ждал? Что я разрыдаюсь и стану умолять его разрешить мне вернуться? Неужели он так ничему и не научился? Я снова вышла в сад. Анна уже пришла в себя и играла с Кейт. Как же она была хороша! Это я о Кейт. Хотя, вне всякого сомнения, Анна тоже была очень хороша. Но Кейт — само очарование. Она начала меняться и приобретать индивидуальные черты. Если вы к ней обращались, она курлыкала, иногда смеялась и смотрела вам в глаза. Мне казалось, она со мной разговаривает. Но в данный момент она не смеялась. Ее маленькое личико под желтой панамкой покраснело, и ей явно надоело загорать. — Мне жарко и скучно, — казалось, говорила она. — И с этой девчонкой мне надоело разговаривать. — Кто звонил? — спросила Анна. — Джеймс. — Я произнесла его имя с отвращением. — И что ему нужно? — У него новая возлюбленная, — коротко объяснила я. — Тебе это не безразлично? — заволновалась Анна. — Разумеется, мне это безразлично! — огрызнулась я. — Тогда почему ты сердишься? — Потому что он помешал мне загорать, вынудил встать с шезлонга, идти — и все ради того, чтобы сообщить мне эту новость. Просто поверить невозможно! Какой придурок! Ладно, бог с ним, с Джеймсом. Я беспокоилась о Кейт. — Тебе не кажется, что она обгорела? — спросила я Анну. — Наверное, надо было купить крем посильнее. — Наверное, — с сомнением согласилась Анна, — но я не думаю, что бывает сильнее. И то правда. Я смазала Кейт лосьоном с самым высоким защитным фактором, известным людям. Не слишком ли я над ней трясусь? Наверное, слишком, но ничего не могу с собой поделать. Ведь она маленькая, и кожа у нее такая нежная. Я не хотела рисковать. — Думаю, надо внести ее в дом, — сказала я. — Из соображений безопасности. — Расслабься, — посоветовала Анна. — Нет, лучше мы пойдем в дом, — решила я. — А то еще обгорит. — Пожалуйста, не уходи! — взмолилась Анна. — Мне не с кем будет разговаривать. Как раз в этот момент мы услышали голоса на кухне. — Хелен заявилась, — сказала я Анне, — ты можешь поболтать с ней. — Ох, нет! — простонала Анна. — Она начнет говорить, что покончит с собой, если провалится, и что едва ли ей удастся перенести секс с профессором Макули. И начнет задавать глупые вопросы насчет Древней Греции. Скажи, ну откуда мне знать про Древнюю Грецию? — обиженно продолжила она. — Хелен считает, что я должна знать все про Зевса и компанию, раз я проработала полтора месяца в баре у Санторини. Анна вздохнула и начала собирать свои вещи. — Лучше пойду с тобой. Но она не успела улизнуть: в сад вышла Хелен. На ней была коротенькая джинсовая юбка и белая футболка, волосы подняты наверх. Как всегда, она выглядела ослепительно. Увидев нас, Хелен замерла на месте и уставилась на нас суровым взглядом. — Посмотрите на них! — с горечью произнесла она. — Только посмотрите на них, на этих везучих стерв. — Привет, Хелен, — осторожно сказала Анна. — Ленивые коровы! Валяются целыми днями, ничего не делая, а я должна заниматься до потери пульса, — недовольно продолжила она. Я прикрыла глаза ладонью от солнца и посмотрела на Хелен Только тут я заметила, что она не одна. Она привела с собой гостя. Мужчину. Высокого и красивого. Великолепного, голубоглазого, темноволосого, потрясающего мужчину в старых джинсах и белой футболке. Немного подзагоревшего с тех пор, когда я его в последний раз видела. Я не подозревала, что он может выглядеть еще лучше, но, выходит, ошиблась. Мерзавец! — Привет, Адам, — сказала я, сдерживаясь, чтобы не расплакаться. — Привет, Клэр, — вежливо ответил он. Я задержала дыхание, ожидая, что он вернется в дом. Потом с ужасом поняла, что он не собирается этого делать. «Черт, — заволновалась я, — он идет ко мне». Хелен и Адам направлялись к нашему маленькому оазису. Адам остановился и навис надо мной, все еще лежащей в шезлонге. Он был довольно напряжен. Весь его шарм куда-то подевался. Он казался неловким и даже не слишком дружелюбным. Сердце мое стучало. Я тоже чувствовала себя так неловко. Господи, ну почему Хелен не предупредила меня что собирается привести в дом Адама? Я бы подкрасилась и надела красивое бикини. А в этих дурацких шортах мой зад выглядел огромным. И лифчик давно вытянулся и обвис. Только в кино мужчины, которые тебе нравятся, застают тебя выходящей из ванной, пахнущей лосьоном, с выбивающимися из-под полотенца влажными локонами — то есть невинной, прекрасной и естественной. В жизни все бывает с точностью до наоборот. Если мужчина, который тебе нравится или которого ты любишь, приходит неожиданно, он застает тебя в худшем твоем виде. Во всяком случае, со мной именно так и происходит. Может, вам везет больше. Господи, долго он еще будет так стоять и смотреть на меня? — Адам, ты загораживаешь мне солнце, — сказала я. делая вид, что шучу. — Почему бы тебе не сесть? Он сел. Диву даешься, как такой огромный мужик может сесть настолько грациозно! Простите, мне не надо обращать на это внимание, а тем более — говорить вам об этом. Адам улыбнулся Анне. — Привет, — сказал он. — Привет, Адам. — промяукала она. — Как у тебя дела? — спросил он. Можно было подумать, что ему и в самом деле интересно. «Какое тебе дело до нее?! Как насчет меня?» — едва не закричала я. — Все хорошо, — застенчиво улыбнулась Анна. — Господи! — пробормотала Хелен, с притворной жалостью глядя на Анну. Анна и Адам о чем-то тихо переговаривались; между тем Хелен обратила свое внимание на меня. — Слезай! — приказала она, пытаясь спихнуть меня с шезлонга. — Я только что сдала экзамен. Мне нужно полежать. — Все в порядке, — сказала я, вставая. — Я как раз собиралась уходить. Мне было важно показать, что не она заставила меня отдать ей шезлонг. Я сделала это по собственной инициативе. Детская борьба за власть. — Да, — поспешно вмешалась Анна, красная, как помидор, — я тоже ухожу. — Почему? Куда вы все собрались? — возмутилась Хелен. — В дом, — объяснила я. — Замечательно! — Она, кажется, и в самом деле рассердилась. — Я только что сдала ужасный экзамен, за вечер мне предстоит вызубрить всю антропологию, а вы не можете побыть со мной пять минут, чтобы помочь мне расслабиться. — Кейт слишком жарко, — пояснила я. — Тогда уходи, — мрачно сказала Хелен. — Уходи! — Она взглянула на Адама. — Начнем минут через десять, идет? — Ладно, — согласился он. — С чего начнем? — спросила она. — С чего бы ты хотела? Хороший ответ. Он явно умел обращаться с Хелен. — Полагаю, нам стоит начать с семейной дисфункции, — сказала она. — Тем более ты так хорошо знаком с этой темой. — И она противно рассмеялась. — Хелен! — ужаснулась Анна. — Что?! — ощетинилась Хелен. — Я просто пошутила. К тому же это правда. Ведь так? — обратилась она к Адаму. — По-видимому, — вежливо ответил он. «Все, с меня хватит! — решила я. — Я ухожу». Я взяла Кейт и направилась через лужайку к дому. Наша лужайка ненамного больше носового платка, но мне казалось, она протянулась на несколько миль. Я могла думать только о глазах Адама, направленных на мой непривлекательный зад в этих жутких шортах. Наконец я добралась до кухни. И тут же вспомнила, что забыла свой журнал в саду. Черт с ним, пусть остается там! Добровольно я близко к Адаму не подойду. Я очень расстроилась. Ведь за несколько последних недель я стала подозревать, что Адам, возможно, вовсе не был так уж привлекателен, что в моем разобранном состоянии я не могла судить здраво. Кто знает, может, я была так благодарна ему за оказанное внимание, что он показался мне потрясающим. Но нет. Все не так. Этот негодяй действительно великолепен. Я ничего не придумала. И еще ему очень шел загар. Руки его в футболке казались такими мощными… Господи! Мне этого не вынести, особенно после пяти месяцев воздержания (если не считать ту ночь с Адамом). На самом деле прошло куда больше пяти месяцев, потому что Джеймс последние четыре или пять месяцев беременности ко мне не прикасался. И почему Адам так холоден и недружелюбен? Какая в этом необходимость? Или он боится, что я на него наброшусь? Что не смогу сдержаться? Что меня надо держать на расстоянии? «Ну, ему не стоит беспокоиться, — подумала я. — Он в безопасности. Я не собираюсь встревать между ним и его девушкой». Я была уже не так глупа, как раньше. Я поняла, что мне ничего не светит, как только посмотрела ему в лицо. «Странно, верно? — думала я, поднимаясь с Кейт на второй этаж. — Последний раз я видела Адама, когда вылезала из его постели. Мы были так близки, как только могут быть близки два человеческих существа. А сейчас мы ведем себя как вежливые незнакомцы». 39 В доме Кейт сразу почувствовала себя лучше. Начала улыбаться, курлыкать и дрыгать ножками. Я взяла в руки ее горячие ножки и сделала ими несколько кругообразных движений. Ей это очень нравилось. Во всяком случае, я надеялась, что нравилось, потому что сама я эту процедуру обожала. Но тут раздался стук в дверь. Что происходит? В нашем доме никто никогда не стучал. Дверь открылась, и на пороге возник Адам. Все в комнате сразу стало казаться меньше, напоминая кукольный домик. «О господи! — подумала я, отпуская ножки Кейт. — Что ему нужно? Может, он не мог поверить своим глазам и зашел удостовериться, что мой зад действительно так отвратительно выглядит в этих шортах?» — Клэр, — сказал он смущенно, — можно мне с тобой минутку поговорить? Он стоял передо мной, такой красивый, такой огромный, и ужасно волновался. Я взглянула на него и почувствовала, что внутри у меня что-то произошло, что-то необыкновенное. Сердце мое екнуло, и волнарадости окатила меня, наполнив надеждой и счастьем. Так бывает, когда думаешь, что потерял что-то безвозвратно, и вдруг оказывается, будто все в порядке. Вы знаете, о чем я. Такое случается от силы раз или два в жизни. — Да, — сказала я, — конечно. Он вошел, потряс Кейт за ножку и сел рядом со мной на кровать. Матрас провалился почти до пола. — Клэр, — начал он, глядя на меня умоляющими голубыми глазами, — я хотел бы объясниться с тобой по поводу моей девушки и… ребенка. — Да? — спросила я, стараясь говорить спокойно и по-деловому. Я остро чувствовала близость его большого тела. Я не могла не думать о сексе — я ведь всего лишь человек! Если вы уколете меня, пойдет кровь. А если вы сунете мне под нос такого изумительного мужика, отгадайте, захочется мне сорвать с него одежду или нет? Но мне было необходимо взять себя в руки. Адам пришел сюда совсем не для того, чтобы предложить мне свое тело. Он пришел — во всяком случае, я на это надеялась, — чтобы распутать всю ту путаницу, которая мешала нам быть друзьями. Я поняла, что мне очень хочется иметь его в друзьях. Он был таким интересным, веселым и славным. С ним было приятно общаться. Я не знала, что собой представляет его девушка, но в любом случае ей крупно повезло. — Клэр, — сказал он, — спасибо, что даешь мне шанс объясниться. — Господи! — вздохнула я. — Приступай скорей к делу. Не надо такого смирения. — Просто… я не знаю… — заикаясь, выговорил он. — Ты, наверное, очень удивилась, когда Хелен рассказала, что у меня есть ребенок? — Да, — призналась я, — это было сюрпризом. — Мне следовало самому тебе все рассказать, — нахмурился он. — Почему? — удивилась я. — Мы же не встречались с тобой, так сказать, на регулярной основе. Адам не сводил с меня печальных глаз. — Даже если мы с тобой регулярно не встречались, мне все равно надо было тебе рассказать, — заметил он. — Но я боялся тебя отпугнуть… — Это вряд ли, учитывая мои обстоятельства, — возразила я. Адам покачал головой. — Ты могла решить, что я плохой человек, раз мне не разрешают видеть собственного ребенка. И все равно я хотел тебе обо всем сказать. Я много раз собирался, но в последний момент терял присутствие духа. — Почему же ты хочешь рассказать сегодня? — поинтересовалась я. — Потому что все утряслось, — сказал он. — Значит, все просто удачно сложилось? Хелен позвала тебя сюда, а я как раз оказалась под рукой? — спросила я немного обиженно. — Клэр, — заволновался он, — если бы тебя здесь сегодня не было, я бы тебе обязательно позвонил. Я, признаться, думал, что ты давным-давно в Лондоне. Иначе я бы появился раньше. Нет, честно! — уверил он меня, очевидно прочитав в моих глазах сомнение. — Ладно, — согласилась я, — я тебе верю. Давай рассказывай. — Я старалась говорить спокойно, не проявляя излишнего любопытства. Внезапно из корзинки послышались возмущенные звуки. «Пожалуйста, только не плачь! — мысленно взмолилась я. — Не сейчас. Я очень хочу его выслушать. Для мамочки это важно». Хотите верьте, хотите нет — она успокоилась. Моя дочь явно унаследовала некоторые положительные черты своего отца. — Я встречался с Ханной… — начал Адам. — Кто такая Ханна? — перебила я. Всегда полезно знать точно, кто главные герои, прежде чем слушать рассказ. — Мать моего ребенка, — пояснил он. — Понятно, — сказала я, — продолжай. — Мы встречались довольно долго, около двух лет, — сказал он. Я кивнула. — Потом все кончилось. — Да? — удивилась я. — Что же произошло? — Да, собственно, ничего не произошло, — вздохнул Адам. — То есть ни она, ни я не завели себе новых возлюбленных или что-то в этом роде. Просто все прошло. — Понятно, — кивнула я. — И мы разошлись. — Пока все ясно, — заметила я. — Знаешь, для меня это было нелегко, — признался он. — Я по ней скучал. Но каждый раз, когда мы встречались, она устраивала сцену, плакала, не хотела смириться, что все кончено, спрашивала, почему бы нам не попробовать снова, и так далее. — Ясно, — сказала я. Все было очень знакомо. — И каждый раз мы оказывались в постели. При этих словах он смутился. Не знаю почему. Ведь так бывает со всеми, кто любил и расстался с любимым. Всегда что-то остается, верно? Во всяком случае, так бывает очень часто. Вы расходитесь, договариваетесь остаться друзьями, встречаетесь через неделю, чтобы выпить вместе, напиваетесь, потом говорите, как странно, что нельзя даже ласково дотронуться друг до друга, затем целуетесь, потом говорите: «Нет, мы не должны», снова целуетесь, говорите: «Это глупо», опять целуетесь и заканчиваете словами: «Только один раз. А то я так по тебе скучаю». Вы автобусом добираетесь до его квартиры, начинаете совокупляться, еще не добравшись до спальни, все так знакомо, и вы плачете, потому что больше никому не принадлежите. Вы занимаетесь любовью, плачете, засыпаете, видите страшные сны, в которых вы то вместе, то снова врозь, и просыпаетесь утром, жалея, что не умерли. Мне всегда казалось, что это почти правило. Один из принципов, которому следуют, заканчивая роман. Адам, видно, очень наивен, если считает, что такое случилось только с ним. — Короче, Ханна забеременела, — сказал он. — Господи! — посочувствовала я. Он внимательно посмотрел на меня: видимо, ему послышался сарказм в моем голосе. Но ничего подобного не было, клянусь! — Мы все обсудили и рассмотрели несколько вариантов. Ей хотелось выйти за меня замуж. Но я не соглашался, считал это глупым. Я не видел смысла в женитьбе только ради того, чтобы у ребенка был дом, если его родители больше не любят друг друга. — Гммм… — протянула я. Теоретически он был прав. Но мне как женщине было жалко несчастную Ханну. — Наверное, ты думаешь, что я настоящий мерзавец, — сказал он удрученно. — Да нет, — сказала я. — Я согласна, что брак в такой ситуации ничего не решает. — А по-моему, ты считаешь, что я подонок, — настаивал он. — Я же вижу. — Да нет же, — нетерпеливо сказала я. — Продолжай, пожалуйста. — Я думал, что она может родить ребенка и отдать его на усыновление, но Ханна не согласилась. Затем мы обсудили вопрос аборта… Я быстро взглянула на Кейт. Машинально. Все-таки мне здорово повезло, что не пришлось думать об аборте, когда я обнаружила, что беременна. — В таких случаях аборт многим кажется приемлемым решением, — устало продолжил он. — Но мы оба были против. — Уверена, что ты не хотел, — пробормотала я, стараясь показать ему, что верю в него. Но на самом деле я сильно сомневалась. Я всегда думала, что большинство мужчин считают аборт даром, которым щедро одарили их небеса, чтобы сделать их жизнь легкой и приятной. С помощью этого дара можно избавиться от таких неприятностей, как маленькие дети, мешающие их веселой холостяцкой жизни. Разумеется, найдутся и такие, которые с пеной у рта будут называть аборты убийством. Это, как правило, те, чьи подружки не беременны. Их мнение радикально меняется, стоит их подружкам «залететь». Причем мгновенно. Лозунги, осуждающие аборты, в одну секунду исчезают с задних стекол их автомобилей, и в мгновение ока появляются другие, например: «Мое тело — мой выбор» или даже «Ее тело — ее выбор». Обычно такие мужчины первыми заводят речь о том, что еще не время заводить ребенка и что аборт — пустячная процедура. Даже легче, чем вырвать зуб. И ночевать в больнице не придется Причем не стоит чувствовать себя виноватой, потому что на ранней стадии это еще не ребенок, а набор клеток. И что он придет за ней и заберет из больницы. А через несколько недель можно будет поехать куда-нибудь, чтобы отдохнуть и все забыть. И не успевает женщина опомниться, как она уже лежит на операционном столе в бумажной рубашке, не застегивающейся сзади, с иглой, воткнутой в вену, и считает до десяти. Простите, я отвлеклась. Не понимаю, что это меня понесло: ведь Адам ясно сказал, что он не из таких мужчин. Вот только еще одно хочу добавить, уж извините, а потом заткнусь. Покажите мне беременного мужика, одинокого и без гроша в кармане; пригласите его встать на ящики из-под мыла и заявить, что он все еще считает аборты преступлением. Ха! Готова поставить сколько угодно на то, что он уже бежит занимать очередь на аборт. Итак, вернемся к Адаму. Он все еще что-то объяснял, умоляюще глядя на меня. Кстати, а вы знаете, что у него умопомрачительные ресницы? Густые, длинные и… Простите. — Я сказал, что, если она родит ребенка, я сделаю все возможное, чтобы помочь. Я пообещал давать ей деньги на ребенка. Сказал, что буду рад, если он будет жить со мной. Или с ней. Или по очереди. Как захочет Ханна. Я хотел, чтобы она родила, но понимал, что решать ей. Я не мог решить за нее и не собирался на нее давить, понимая, что она напугана. Ей было всего двадцать два года. — О господи, — сказала я, — как все грустно… — Да, — кивнул он с несчастным видом. — Это было ужасно. — И что же случилось потом? — спросила я. — Ввязались ее родители. Когда они узнали, что мы говорили об аборте, они пришли в бешенство. Я думаю, они были правы. И они забрали ее из-под моего дурного влияния в свой дом в Слиго. — Бог мой! — воскликнула я, представив себе Ханну, запертую в башне мрачного замка, подобно принцессе с длинными золотыми волосами. — Ужасно. Совсем как в Средневековье. — Нет, — быстро возразил он, — все было не так уж плохо. Они же хотели как лучше. И чтобы ребенку было хорошо. Это же их внучка, вот они и не разрешили Ханне сделать аборт. Но они никогда не звали ее к телефону, если я звонил. И еще сказали, чтобы я оставил их в покое, когда родится ребенок. — Ты это серьезно?! — возмутилась я. — Никогда ничего подобного не слышала. Хотя, может, и слышала. Но там речь шла об отсталых, абсолютно некультурных людях. И что же твоя Ханна? Разве у нее не было собственной головы? Почему она не велела родителям катиться куда подальше? То есть, я хочу сказать, она же взрослая женщина… — Ну, — смутился Адам, — тогда Ханна тоже не хотела меня видеть. Я поехал в Слиго, поговорил с ней, и она заявила, что впредь не хочет меня видеть и не хочет, чтобы я вмешивался, когда родится ребенок. — Но почему?! — воскликнула я. — Если честно, не знаю, — признался Адам. — Думаю, она очень обиделась за то, что я на ней не женился. И злилась, потому что залетела ог меня. Кроме того, родители наверняка убедили ее, что я сын сатаны, раз заговорил об аборте. — Ясно, — вздохнула я. — А что потом? — Я обратился к адвокату, чтобы узнать, что я могу сделать. И знаешь, оказалось, что у меня нет почти никаких прав. Чтобы добиться разрешения видеть ребенка, мне пришлось бы вести яростную борьбу в суде. А я этого не хотел, хотя трудно было поверить, что Ханна могла так со мной поступить. Он некоторое время молчал. Кейт вела себя подозрительно тихо, я даже заволновалась. Но выглядела она нормально. — Хуже всего стало, когда родился ребенок, — продолжил Адам. — Я ведь вообще долго не знал, родился он или нет. Не знал, здоров ли он. Не знал, кто это, мальчик или девочка. Наконец, когда я позвонил им в очередной раз, ее отец сказал, что родилась девочка, что с ней все хорошо. Ханна тоже здорова, но говорить со мной не хочет. — Надо же, какой кошмар! — вздохнула я. — Да. Целый год я ничего о них не знал. И ничего не мог сделать. Мое внимание отвлекли шаги на лестнице. Затем в комнату влетела Хелен. Она посмотрела на меня, потом на Адама. — Что здесь происходит? — изумленно спросила она. Я онемела. Не могла вымолвить ни слова. Не знала, что, черт побери, ей ответить. Выручил меня Адам. — Хелен, — сказал он мягко, — будь добра, дай мне еще несколько минут поговорить с Клэр. — Еще чего! — взорвалась она. Потом помолчала, тщетно борясь со своим любопытством, и требовательно спросила: — О чем? — Я потом объясню, — улыбнулся он ей. Хелен стояла в дверях, и целая гамма чувств, в том числе подозрение и ревность, была написана на ее прелестном личике. — Пять минут! — наконец решила она и, бросив на меня ядовитый взгляд, выскочила из комнаты. — Ох, Адам, наверное, тебе лучше уйти, — пробормотала я. — Нет, — возразил он. — Она на меня уже разозлилась, так что я вполне могу остаться и договорить. — Тогда я умываю руки, — нервно предупредила я, дивясь его мужеству. — Договорились, — спокойно согласился он. — Так вот, как я уже сказал, я ничего не слышал о Ханне целый год, даже привыкать начал. И когда, примерно месяц назад, она вдруг появилась, я не мог поверить своим глазам. И она привезла с собой Молли! — Кто такая Молли? — перебила я. — Твоя дочь? — Да, — подтвердил он. — Правда, ужасное имя для ребенка? — Мне нравится, — покривила я душой. Тут у меня слабое место, ведь и свою дочь я назвала не самым красивым именем. — Приятно слышать, — усмехнулся Адам. — Но ты бы ее видела! Она потрясающая. Ей больше подошло бы какое-нибудь необыкновенное имя — вроде Мирабель или… — Разве это не название ресторана? — перебила я. Мне не понравилось направление, которое принял наш разговор. Особенно в присутствии Кейт. Мне не хотелось, чтобы у нее выработался комплекс неполноценности. Видит бог, ей и так выпали не лучшие карты. Я боялась, что лет через тридцать, когда она станет наркоманкой или алкоголичкой и начнет воровать в магазинах, она обвинит меня. Скажем, что все это из-за того, что я не дала ей красивого имени. — Продолжай, пожалуйста, — вздохнув, сказала я Адаму. — Ладно, — согласился он. — Вообще, мне кажется, что мы помирились. Ханна сказала, что очень жалеет о том, что все так получилось, что она не сразу познакомила меня с Молли. Еще она спросила, не поздно ли начать сейчас. — И? — поинтересовалась я. — Ну, сначала у меня было большое желание послать ее к такой-то матери. Мама родная! Я едва не задохнулась. Поверить не могла, что Адам знает такие слова. И способен таить зло. — Но тут я вдруг понял: это все равно что отрезать себе нос, чтобы досадить ей, — продолжил он. — Так что мы пришли к цивилизованному решению насчет опеки над Молли. И теперь мы снова друзья — во всяком случае, стараемся. — Вот как! — вздрогнула я. Что он имеет в виду, когда говорит «друзья»? Означает ли это, что они заваливаются в койку при любой возможности или они на самом деле только друзья? Выяснить это можно было лишь одним-единственным образом: спросить. — Это значит, что вы с ней… встречаетесь? Ходите всюду вместе? — спросила я по возможности безразличным тоном. — Нет, — засмеялся он и взглянул на меня так, будто хотел сказать: «Ты вообще слышала, что я говорил?» Слава богу! — Нет. — повторил Адам. — Мне кажется, эго очевидно. В том-то и дело! И потому я так рад. Я могу принимать участие в жизни своего ребенка, не будучи в романтических отношениях с его матерью. Но в то же время я могу быть Ханне другом, потому что уважаю ее, — поспешно добавил он. — Так ты в самом деле был рад видеть своего ребенка? — мягко спросила я. Он кивнул, и мне вдруг показалось, что он готов расплакаться. «Пожалуйста, не надо! — в панике подумала я. — Я уже по горло сыта плачущими мужиками». Тоненький голосок в моей голове прошептал: «Спроси!» — «Пошел вон!» — мысленно огрызнулась я. «Давай спроси! — настаивал голосок. — Что ты теряешь?» — «Нет, — сказала я, чувствуя себя крайне неловко. — Оставьте меня в покое». — «Но тебе же до смерти хочется узнать! — не отставал голосок. — И ты имеешь на это право». — «Заткнись, — прошипела я. — Не буду я ни о чем его спрашивать». — «Ну, если ты не будешь, — сказал голосок, — я сам спрошу». И, к своему ужасу, я почувствовала, что открываю рот и спрашиваю Адама: — Так тебе из-за этого нравилось быть рядом со мной? Из-за Кейт? Я готова была откусить себе язык. — Нет, — сказал Адам. Скорее прокричал. — Нет, нет и нет! Я боялся, что ты так подумаешь. Вспомнишь Фрейда и решишь, будто я волочился за тобой, потому что искал замену моему ребенку и подружке. — Ну, меня трудно в этом винить, верно? — пробормотала я. — Господи, да зачем мне еще какая-то приманка, если ты и так восхитительна?! Я не нашлась что сказать. Сидела смущенная и довольная. — Неужели ты мне не веришь? — уже спокойнее продолжил он. — Я вообще никогда не мог понять, куда подевалось твое самоуважение. Ты изумительна! И не говори мне, что ты об этом не знаешь. Я опять промолчала. Тогда Адам ласково взял мое лицо в ладони и повернул к себе. — Посмотри на меня! — сказал он. — Ты очень красива. Добрая, умная, очаровательная и с чувством юмора. Именно поэтому я так хочу быть с тобой. То, что у тебя ребенок, не имеет к этому никакого отношения. — Правда? — пробормотала я, покраснев. — Правда, — рассмеялся он. — Ты бы мне понравилась и без ребенка. Адам улыбался. Выглядел он замечательно. Господи, я просто таяла! — Я тебе верю, — сказала я и тоже улыбнулась. Ничего не могла с собой поделать. Так мы и сидели на кровати, улыбаясь друг другу как идиоты. Немного погодя Адам снова заговорил. — Значит, в конечном итоге ты последовала моему совету? — поддразнил он меня. — Какому? — спросила я. — А, насчет Джеймса… Да, я все-таки решила не возвращаться к нему, но не из-за того, что ты говорил. — Прекрасно! — рассмеялся он. — Я рад, что ты передумала. Неважно, кто тебя к этому подтолкнул. В любом случае ты заслуживаешь лучшего. — Можно тебя спросить? — спросила я. — Разумеется. — А как выглядит Ханна? Он бросил на меня хитрый взгляд и засмеялся: — У нее длинные вьющиеся светлые волосы. По габаритам — вроде Хелен и Анны. Глаза карие. — Вот как! — пробормотала я. — Довольна? — усмехнулся он. — Ты это о чем? Надо отдать должное его проницательности: я обрадовалась, что ничуть не похожа на Ханну. Но одновременно я ревновала — ведь она была изящной и красивой. Господи, неужели я никогда не буду довольна? В конце концов я расхохоталась — никто не виноват, что я сама делаю из себя посмешище. — Да, Адам, — сказала я, — я довольна, что ты не пытался заменить ее мною. Но сейчас тебе лучше отправиться к Хелен. Я встала. Он тоже встал, и я сразу почувствовала себя крошечной. Так мы стояли, не зная, что сказать. Я точно знала только одно, что не хочу говорить «до свидания». — Ты — редкая женщина, — сказал он, обнял меня и прижал к себе. А я, дура такая, ему позволила! Серьезная ошибка. Тут я здорово дала маху: все было терпимо, пока мы не касались друг друга. У меня закружилась голова. Я сразу вспомнила, как мне с ним было хорошо. А то ведь почти забыла. Я спрятала голову у него на груди, услышала сквозь ткань футболки, как бьется его сердце, почувствовала знакомый запах мыла и чистой мужской кожи. Мне хотелось стоять так вечно — в его нежных объятиях, прижавшись к его замечательному телу… Я отодвинулась. — Ты и сам вполне ничего, — пробормотала я. Убейте меня, не знаю, почему на глаза мои навернулись слезы. — Будь счастлива, — сказал Адам. — Ты тоже, — ответила я. Я вывернулась из его рук. — Ну, прощай, — сказала я, шмыгая носом. — Почему «прощай»? — улыбнулся он. — Потому что я в воскресенье улетаю в Лондон, так что мы скорее всего больше никогда не увидимся, — сказала я, чувствуя, что сейчас разрыдаюсь. Я удивлялась, чему он улыбается. Кто дал ему право выглядеть таким самодовольным и счастливым? Разве он не понимает, как я переживаю?! Нашел над чем смеяться! Никогда не думала, что так расстроюсь. Скорее бы он уходил. — Но разве ты не сможешь со мной куда-нибудь пойти? — спросил он. — Оставить Кейт на няньку? — Конечно, смогла бы, — печально сказала я. — Но тебя-то там не будет. Разве что ты прилетишь в Лондон на один вечер… Но не думаю, что ты сможешь себе такое позволить. — Тут ты права, — задумчиво заметил он. — Нет смысла лететь в Лондон, если я уже буду там. На мгновение мне показалось, что я ослышалась. Но, увидев его улыбающееся лицо, поняла, что он действительно произнес эти слова. В сердце моем ожила надежда, душу наполнило такое чувство радости, что я едва не задохнулась. — Ты это о чем? — сумела выговорить я. Мне пришлось сесть. — Дело в том, что я тоже переезжаю в Лондон, — тихо сказал он и сел рядом со мной. Он пытался выглядеть серьезным, но не мог сдержать улыбки. — Правда?! — взвизгнула я. — Почему? Тут мне в голову пришла новая мысль. — Слушай, не говори ничего. Тебе негде остановиться, и ты хочешь попросить разрешения спать у меня на полу. Пару дней, максимум год. Так? — с горечью спросила я. Он расхохотался. — Клэр, не смеши меня, — попросил он. — В чем дело? — рассердилась я. — С чего это ты так развеселился? — Ты меня рассмешила, — все еще смеясь, заявил он. — Нет. Клэр, у меня есть где жить. Я все-таки не настолько глуп, чтобы подлизываться к тебе из-за жилья. Ты ведь не думаешь, что я жажду смерти? А ты бы меня, наверное, просто убила. — Правильно, — несколько успокоилась я. По крайней мере, он меня уважает. — Неужели ты действительно решила, что я из-за этого пришел сюда к тебе? — спросил он уже вполне серьезно. — Может, я не слишком умен, но мне казалось, я ясно дал тебе понять, что ты мне очень нравишься. Ты мне не веришь? — Ну, я имею право быть подозрительной, — надулась я. — Нет, — вздохнул он. — Нам придется поработать, чтобы ты убедилась, что в самом деле очень привлекательна и что у меня нет никаких низменных мотивов, когда я говорю, что хочу быть с тобой. Я хочу тебя не из-за ребенка, Кейт. Не из-за квартиры. Я хочу тебя из-за тебя. — Ты хочешь меня? — прошептала я, внезапно почувствовав себя ожившей и очень сексапильной. — Я очень тебя хочу, — подтвердил он. В комнате внезапно стало тихо-тихо. Даже Кейт не издавала ни звука. — Давай назовем вещи своими словами, — сказала я. — Ты летишь в Лондон. Зачем? Почему? — Я получил там работу, — сообщил он так спокойно, будто это был самый логичный ответ. — А как же колледж? — удивилась я. — Ты его бросаешь? — Нет, — сказал он, — но придется потрудиться. Буду заниматься ночами. — Но почему? — спросила я, все еще ничего не понимая. — Какая в этом необходимость? — Мне теперь надо работать, содержать ребенка. В Дублине работы не найти. А отец умудрился устроить меня в коммерческий банк в Лондоне. Но я все равно получу степень! Только больше времени потребуется. — А как же ребенок? — Я все еще ничего не понимала. — Ты только что с ней познакомился и снова бросаешь? Это ужасно! На этот раз удивился Адам. — Так Молли едет со мной, — недоуменно сказал он. — Неужели ты до сих пор не поняла? Я беру Молли с собой в Лондон. — Господи, — прошептала я. — Только не говори мне, что ты ее похитил. Я слышала, некоторые отцы так поступают. — Да нет же! — простонал он в отчаянии. — Ханна хочет, чтобы Молли поехала со мной. Видишь ли, она собирается совершить кругосветное путешествие. По-моему, ей просто надоела вся эта возня с ребенком. Вряд ли это совпадение, что, именно когда ей на год понадобилась нянька для Молли, ее одолели угрызения совести, что она так долго не допускала меня к дочке. — Здорово! — восхитилась я. — А как же Молли? И почему родители Ханны не согласились за ней присмотреть? — Похоже, Ханна с ними крепко разругалась, когда сообщила им, что собирается уехать на целый год, — пояснил Адам. — Но ты не беспокойся, я надеюсь, с Молли все будет в порядке. Я пошлю ее к психологу, как только она заговорит. Да шучу я! — заторопился он, увидев ужас на моем лице. — Я знаю, для девочки ситуация далеко не идеальная. Вырвать ее из привычного дома, на год лишить матери, предложив взамен отца, который впервые ее увидел… Но я сделаю все, что смогу. Надеюсь, девочка скоро ко мне привыкнет. — А вдруг Ханна вернется через год и захочет снова забрать ее в Ирландию? — забеспокоилась я. — Ох, Клэр, — мягко сказал Адам, беря меня за руку. — Да не волнуйся ты. Кто знает, что может случиться за год? Я решил, что буду переживать, когда придет время. Не могли бы мы немного пожить в сегодняшнем дне? Я п омолчала, пытаясь уложить в голове всю эту ситуацию, а потом подумала, что он прав. Если тебе вдруг выпадает счастье, нельзя его упускать. Оно может быть недолгим, и, когда оно уйдет, хуже всего, если придется сокрушаться, что все то время, когда ты могла быть счастлива, ты потратила на беспокойство по поводу его возможного ухода. — Итак, я перехожу к главной цели моего визита, — торжественно объявил Адам. — Можно тебя кое о чем спросить? — Конечно, — улыбнулась я. — Если я перейду дозволенные границы, пожалуйста, останови меня, — робко попросил он. — Как ты думаешь, не могли бы мы с тобой… встречаться в Лондоне? Может быть, даже нашли бы одну няньку на двоих? И, разумеется, каждый раз, когда тебе не на кого будет оставить Кейт, я в твоем распоряжении. — Спасибо, Адам, — вежливо ответила я. — Я с удовольствием буду встречаться с тобой в Лондоне. И, безусловно, если тебе понадобится нянька, я к твоим услугам. — Нет, серьезно, — сказал он; голос его упал на несколько октав. — Для меня это очень важно. Мы действительно сможем встречаться в Лондоне? — Конечно, — засмеялась я. — Со всем моим удовольствием. Я подняла глаза и поймала его взгляд. В нем было обожание и, не сомневайтесь, желание. Может быть, даже любовь… — Ох, Клэр, — вздохнул он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня. — Я так по тебе скучал! В этот момент в комнату ворвалась Хелен. Увидев нас, она замерла. Мы сидели на кровати. Адам держал меня за руку, а я подняла лицо к нему для поцелуя. — Черт меня побери со всеми потрохами, — медленно сказала она, — глазам своим не верю… Мне стало ясно: возмездие будет неминуемым и скорым. Я опустила глаза — и вдруг с ужасом услышала, что она плачет. Хелен? Плачет?! Какая-то ошибка. Неслыханное дело! Я подняла на нее взгляд. Меня переполняли стыд и сочувствие. Я сама едва не плакала. Но тут я поняла, что она вовсе не плачет. Эта дрянь смеялась! Она смеялась и никак не могла остановиться. — Ты и Адам… — с трудом проговорила она, качая головой, и от смеха, слезы текли по ее лицу. — Просто позор! — Почему? — немедленно обозлилась я, забыв про стыд и сочувствие. — Что со мной неладно? — Ничего, — смеялась Хелен. — Ничего! Но ты такая старая и… — Она замолчала, не в состоянии продолжать, такой смешной казалась ей ситуация. — Только взгляни на себя! У тебя ужас на лице написан. А я-то думала, что он в меня влюблен! — воскликнула она и снова расхохоталась. Хелен даже стоять не могла от смеха, прислонилась к стене и согнулась в три погибели. Я сидела и холодно смотрела на нее, а Кейт тем временем орала благим матом. Зато Адаму, похоже, ситуация казалась забавной. Странно. Если и было здесь что-то смешное, то я не способна была это заметить. Я взяла Кейт, пока у нее от крика не лопнул какой-нибудь кровеносный сосуд, и попросила Адама: — Поговори с ней. Адам послушно встал и вышел из комнаты вслед за Хелен. Я покачивала Кейт, пытаясь ее успокоить. Моя дочь была милым детенышем, но, видит бог, иногда она выступала не вовремя. Через некоторое время Хелен вернулась. — Ах ты, хитрая стерва! — весело заявила она, садясь рядом со мной на постель. — Всех нас обвела вокруг пальца. Делала вид, что убиваешься по Джеймсу, а на самом деле захомутала Адама. — Нет, Хелен. — слабо возразила я. — Все было не так… Она меня проигнорировала: у нее на уме были более важные вещи. — Слушай, а какой он? — спросила она с заговорщическим видом, подвигаясь поближе и понизив голос. — Я имею в виду, какой он в постели? — Ну и вопросы ты задаешь! — с наигранным ужасом заметила я. — Я никому не скажу, — соврала она. — Хелен! — возмутилась я. Голова у меня слегка кружилась. Я даже подумала, что уж лучше бы она на меня злилась. Теперь же она будет изображать из себя мою лучшую подругу, чтобы иметь возможность вызнать, каков Адам в постели, и всем рассказать. — А где он, кстати? — спросила я. — В кухне, подлизывается к маме. Но не бери в голову, — с энтузиазмом продолжила она. — Я думаю, он тебя любит. — Ох, Хелен, уходи! — попросила я, поскольку устала от всех этих треволнений. — Нет, серьезно, я так думаю, — настаивала она. — В самом деле? — осторожно спросила я. Вообще-то меня купить ничего не стоит. В моем возрасте можно быть и поумнее. Мне бы вообще ее не слушать! — Да, — сказала Хелен с несвойственной для нее серьезностью. — Почему? — спросила я. — Разве ты сама не видишь, как он на тебя смотрит? — Она снова зашлась от смеха. — А здорово я тебя поймала, верно? — Пожалуйста, уходи! — попросила я. На сегодняшний день с меня было достаточно. — Прости, — хихикнула Хелен. — Но знаешь, я действительно думаю, что он тебя любит. И давай сразу признаем, что я эксперт по влюбленным мужчинам. Что правда, то правда. — А ты его любишь? — поинтересовалась она. — Не знаю. — смутилась я. — Мы так мало знакомы… Но он мне очень нравится. Годится? — Пожалуй, — задумчиво сказала она. — Я надеюсь, что вы любите друг друга. И будете счастливы. — Господи, спасибо, Хелен! — растроганно сказала я. На глаза мои навернулись слезы: ее добрые пожелания тронули меня до глубины души. — Ага, — туманно отозвалась она. — Видишь ли, я поспорила с этой коровой Мелиссой, что она до лета не сумеет его заарканить. Я уже начала немного беспокоиться, но получилось великолепно. Ты для меня — просто дар божий. У нее теперь нет ни малейших шансов, потому что ты отвлечешь его внимание на себя. Это самые легкие сто фунтов, какие мне когда-либо удавалось заработать! — Да, — усмехнулась я. — Должна сказать, что все вышло очень удачно. Ты даже не представляешь себе насколько! notes Примечания 1 Хайджек (hijack) — в переводе с английского означает «угон самолета». Составлено оно из двух слов —Hi (хай), что означает «привет!» и собственною имени — Джек.